Внутри

Нельзя сказать, что мы с Русланом всегда были ласковыми котиками по отношению друг к другу – сплошное мур-мур-мур и никаких коготков. Иногда мы не понимали друг друга, а иногда – ссорились, и если мы ссорились, то дрожали стены.

Но потом мы так же бурно мирились, и даже в ссоре я не сомневалась, что он – мой, он не уйдет от меня, и я могу не бояться и не скрывать недовольство. Сейчас я буду рычать и грохотать, а завтра – он, однако мы все равно будем друг у друга, он не исчезнет.

Так и правда было, почти два года.

А потом он меня предал.

* * *

Нет, я, конечно, понимала, что никто не позволит мне просто забрать психически больного человека из клиники и увезти непонятно куда. Но я не думала, что это будет так долго и отнимет у меня почти весь день!

Сначала меня заставили заполнить гору документов. Серьезно, если бы кто-то пожелал свить из этих бумажек гнездо, там поместилась бы семья из пяти человек. Я заполняла анкету за анкетой, доказывала, что мне есть где жить, что сама я вполне адекватна, что не выброшу его в коробке под дверями церкви, если он мне вдруг надоест.

Потом меня ждал инструктаж. Это было нудно – но все-таки полезно, спору нет. Мне подробно рассказали о том, как уже проявляла себя болезнь Руслана, к чему мне нужно готовиться. Подозреваю, что они намеренно сгущали краски, стараясь заставить «столичную фифу» отступить, признав поражение еще до старта. И мне было страшно, что греха таить. Но даже под этим страхом жила твердая уверенность в том, что я поступаю правильно. Я должна забрать его отсюда – даже если меня об этом никто не просил, даже если это разрушит мою жизнь.

Здешний персонал был опытным и учтивым, все они старались сдерживаться, но пару раз в разговоре все-таки промелькнуло, что они считают это показухой с моей стороны. Вроде как мне нравится считать себя мученицей и упиваться собственной добропорядочностью, честь и хвала мне! Они считали, что мое решение продиктовано эгоизмом и желанием сыграть в святую.

Они думали, что понимают меня, что раскусили в два счета. Вот только на самом деле ни хрена они не понимали – потому что не увидели самое главное.

Я любила его. Все еще – даже больше, чем я предполагала после шести лет забвения. Да, это был не тот Руслан, а слабое, больное существо. Но моя любовь не была плодом жалости. Просто… есть чувство, от которого не избавиться. Оно проникает в тебя, перемешивается с кровью, въедается в кожу, в кости, оно – часть тебя, новый фрагмент ДНК. Эту любовь нельзя выжечь в себе только потому, что она тебе надоела. Вот такой любовью на самом деле вошел в мою жизнь Руслан.

Это можно было сравнивать с врожденной, инстинктивной любовью к родителям – или с неизлечимой болезнью. Вопрос скорее поэтический, суть от этого не меняется. Я могла знать, к каким бедам меня может привести такое решение, но я не могла оставить здесь Руслана и сделать вид, что никакой встречи просто не было. Да, он причинил мне боль, и если бы он пришел просить прощения, то я вряд ли бы его простила. Но сейчас ставки поднялись, они были куда выше моих амбиций и уязвленной гордости. Речь шла о жизни и смерти, и я не могла обречь его на смерть.

В конце концов даже здешние врачи усвоили, что «вразумить» меня не удастся. Они смирились с моим решением и отправились собирать вещи Руслана и готовить его самого к путешествию. Меня же направили на склад в сопровождении медсестры. Я забирала Руслана за неделю до конца оплаченного срока, и чтобы не возвращать мне деньги, в больнице решили компенсировать эту сумму лекарствами.

Меня сопровождала медсестра лет сорока, крупная, полная и какая-то неопрятная. Мне она сразу не понравилась, но я, естественно, не сказала об этом. Не хватало еще придираться к человеку, которого просто назначили мне в провожатые!

А вот она молчать не стала. Она всю дорогу косилась на меня, причем как-то… странно. Как будто мы обе знаем страшную тайну, о которой нужно говорить очень тихо, чтобы никто не услышал. Неприятный был взгляд, масляный какой-то. Я его в упор не понимала, потому что мне было не до того. Но когда мы добрались до склада, она все-таки начала болтать.

– Вот, это успокоительное лекарство, это поможет ему заснуть, а вот это – против судорог, если они начнутся. Тут мазь от пролежней, доктор сказал выдать вам в подарок, а это аптечка первой помощи – мало ли что! Но, конечно, тех самых таблеточек здесь нет.

– Тех самых? – растерянно переспросила я. – О чем вы?

– Ну же, милая, вы знаете! Я бы и рада дать вам их тоже, но здесь их не держат, вам придется купить самой. Но вы об этом не пожалеете!

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Да ладно вам скромничать!

– Я не скромничаю.

Она замолчала, сверля меня взглядом, она словно пыталась определить, могу ли я и правда не знать что-то такое, что ей казалось очевидным.

Видимо, мое уставшее лицо ее не впечатлило.

– Детка, ты и правда не понимаешь?

Я была достаточно заинтригована, чтобы пропустить фамильярность мимо ушей.

– Правда, – ответила я, собирая внушительную горку лекарств в рюкзак.

– А это потому что ты и правда слабо представляешь, что тебя ждет. Все о героизме думаешь да о романтике! Но то, что будет дальше, не похоже на романтику. Теперь вся твоя жизнь будет посвящена этому убогому, иначе нельзя. Все твое свободное время. Когда тебе при таких условиях с мужиками встречаться? Да никогда! И никакой мужик не войдет в такую жизнь, это ж даже хуже, чем баба с дитем. А ты молодая еще, тело берет свое, хочется развеяться, и вот тогда на помощь придут те самые таблетки. С некоторыми психами их не нужно, они в этом плане живчики. Но даже если нет, то дашь таблетку – и организм готов, природу обмануть можно, и не важно, пусто в голове, не пусто. Будет у тебя своя игрушка, мягкая, теплая и живая, даже в батарейках не нуждается!

Она тупо заржала, а до меня наконец дошло, о чем она говорила… и мне стало тошно. Тошно от самой идеи, тошно от обыденности, с которой медсестра об этом рассуждала. Судя по всему, она не раз испытывала этот метод, знала, о чем говорила. Почему нет? Вряд ли у этой полубезумной тетки была очередь поклонников. А дашь волшебную таблеточку беспомощному пациенту – и все, не важно, кто ты такая, как выглядишь, как пахнешь, ничего уже не важно! Причем сама-то она наверняка была разборчива, она не прошла бы мимо Руслана, слишком уж выгодно он отличается от других пациентов.

Ей казалось, что это нормально. Что такого, если они все равно ничего не соображают? Бесполезно было говорить ей о том, что такое сексуальное насилие – и почему оно распространяется не только на женщин. Да и врачи бы меня не поняли, решили бы, что это снобизм. Но я совершенно точно знаю, что Руслан, тот, каким он был, пришел бы в ужас от подобного. Он – не вещь, которую можно использовать, что бы с ним ни случилось!

От тошнотворных откровений медсестры была лишь одна польза: я окончательно укрепилась в решении забрать своего мужа из этой дыры.

Медсестра сообразила, что я не разделю ее задор и не буду восхищаться ее гениальной идеей. Она окрысилась, а я больше не обращала на нее внимания, мне хотелось как можно скорее уйти и никогда больше ее не видеть.

Руслана переодели в одежду, которую оставила когда-то его мать, когда привела его сюда – джинсы, рубашку, ботинки и куртку. У него были еще какие-то вещи в небольшой сумке, но совсем немного, определенно недостаточно для самостоятельной жизни. А моя квартира была не готова к такому спонтанному решению! Но ничего, я справлюсь. Я всегда со всем справлялась.

Анатолий Александрович проводил нас до машины. Руслан шел спокойно, смотрел он только себе под ноги. Даже то, что его выпустили из больницы, никак на него не повлияло. Когда я сказала ему сесть в машину, он выполнил мое указание. Он больше не говорил со мной… Но это было и не нужно. Он узнал меня однажды, значит, узнает и снова!

– Не забудьте оформить все документы, – сказал Анатолий Александрович. – Он – инвалид, и вы будете получать на него пособие. Но, Екатерина… это не стоит тех денег.

– Я знаю. Я делаю это не ради денег.

– А ради чего тогда?

– Ради него.

– Что ж, посмотрим, сколько продлится ваша уверенность! – насмешливо заявил врач. – И помните: вы можете сдать его в клинику в любой момент, никто вас за это не осудит.

– Спасибо, учту.

Он серьезно ожидал, что я снова брошу Руслана? Да конечно!

Больше никогда…

Он был рядом со мной, почти как раньше, но вместе с тем совсем не так. Тишина между нами угнетала. Я старалась не думать, как буду справляться с почти двухметровым дядькой, который намного тяжелее и сильнее меня. Глядя на Руслана, я просто не могла поверить, что он способен напасть на меня.

Но и верить, что он такой, как раньше, уже не получалось. Как я объясню это соседям? Они Руслана никогда не видели, я переехала в эту квартиру, когда он меня бросил. Что они скажут, если узнают, что он – сумасшедший? Знаю я пару дамочек, которые тут же начнут доносы строчить! Но какой смысл уже сейчас дергаться? Буду решать проблемы по мере поступления, все равно я не смогу вернуть Руслана туда – только не после всего, что я узнала!

Мы ехали в тишине. Иногда я смотрела на Руслана, надеясь на прояснение, хоть на какое-то узнавание… Ага, размечталась! Мир был ему совершенно безразличен, его, в отличие от того же ребенка, не интересовали даже деревья, мелькающие за окном.

Зато он был послушным, этого не отнять. Когда мы добрались до дома, я сказала ему выйти – и он вышел. Сказала сумку нести – он понес. Смиренный, как ягненок… Вот только Руслан, которого я знала, ягненком не был.

Я поспешила провести его в квартиру, надеясь, что никто не заметит нас. Хотя зря я это, конечно, его сложно было не заметить. Но сначала они не поймут, кто он такой, а потом я что-нибудь придумаю… наверно.

Надеюсь, что придумаю.

Сегодня у меня была забота поважнее: обработать его раны. Одевали его без меня, и я понятия не имела, удосужился ли кто-то помочь ему. Да и потом, я пока побаивалась его. Чтобы преодолеть это, мне нужно было сразу перейти к самому сложному, коснуться его, убедиться, что он не нападет.

Оставив его вещи в коридоре, я провела Руслана на кухню, там свет был поярче.

– Разденься до пояса, пожалуйста, – попросила я.