Утро морей

Макс попытался показать статьи адвокату, хотя и предчувствовал, что это безнадежно. Предчувствие оказалось верным.

– Все это очень легко парировать серьезными исследованиями. Максим, в суде не ищут справедливости. В суде ищут законности.

Макс попробовал отправить эти же статьи Эвелине. Она не ответила, хотя письмо явно получила. Ее приверженность этой погани стала фанатичной, так что любые попытки разбудить в Эвелине здравый смысл были заведомо обречены на провал.

Апелляцию они проиграли. По настоянию Макса адвокат подал новую. За день до слушания ему позвонила Эвелина и тихо сказала:

– Франик умер. С тобой свяжется мой менеджер и расскажет про похороны. Мне не звони, мне тяжело.

И повесила трубку.

Оставила его, как пополам этими словами разрубленного. Не верящего. Не готового поверить.

Когда первый шок отступил, Макс, конечно же, бросился ей звонить. Его не волновали ее запреты. Ему нужно было узнать, что это ложь, всего лишь дурацкий трюк, которым Эвелина пытается воздействовать на него, с нее станется! Что угодно, но не правда.

Да, в последнее время Франик не выглядел здоровым, но и тяжело больным не выглядел! Эвелина, при всей своей дурости, его любит, если бы появились какие-нибудь серьезные симптомы, она бы отвела сына к врачу.

Здоровые шестилетние мальчики не умирают просто так.

Но Эвелина уже отключила телефон. Максу пришлось добывать информацию окольными путями и ждать звонка от ее менеджера. Его последние надежды разбивались одна за другой: ребенок действительно был мертв. Во сне умер… Когда утром Эвелина пришла его будить, он уже был холодный.

Позже оказалось, что остановилось сердце. Причина официально не установлена.

Дни, которые последовали за этим, Макс не помнил. Не пил – а все равно не помнил. Ему нужно было принять правду, которую он принять не мог.

Ему казалось, что для него Франик будет вечным. Он сам умрет, а его сын останется – так устроен мир. Не было никакого другого варианта!

Поэтому он не преследовал Эвелину и не кричал, что виновата она. Макс мало говорил, почти ни с кем не общался. Он думал только о том, что не сделал он сам – и теперь уже никогда это не исправит.

Ему действительно позвонил менеджер Эвелины. Человек, которого он не знал и знать не хотел, рассказывал ему о похоронах его ребенка, к которым Макс не должен был иметь никакого отношения, потому что этим займется фонд «Белый свет».

На похоронах он никому ничего не сказал. Он смотрел только на маленький гроб, в котором потерялось худенькое тело, казавшееся слишком крошечным для шестилетнего мальчика. Франик как-то странно усох, как березовый листик осенью, и был совсем не похож на себя прежнего.

Когда Максу позволили подойти к гробу, он едва понимал, что происходит. Из груди рвался крик, а звука все равно не было. Потому что ни один звук в мире не смог бы передать, что он чувствует. Рыдания без слез. Дрожь и онемение. Память почти не работает – это нужно, чтобы он выжил сегодня и не сошел с ума. Кто-то отвел его в сторону от гроба, чтобы могли подойти другие, ведь оставаться рядом с ним было слишком страшно.

Взгляд блуждал по лицам, знакомым и чужим, пока не напоролся на Эвелину.

Она была прекрасна: платье подчеркивает безупречную фигуру, лицо чуть прикрыто черной вуалью, но так, чтобы не прятать удачный макияж. Она не плачет, хотя печаль изображает умело.

Сначала Макс решил, что ему показалось, что в нем говорят злость и обида, желающие переложить на кого-то эту страшную вину. Но чем дольше он наблюдал за Эвелиной, тем больше убеждался: изображает она только скорбь, а все остальное – нет.

Он не выдержал, подошел к ней. Хотелось закричать, а голос звучал хрипло и глухо.

– Тебе все равно…

– Конечно же, нет! – возразила Эвелина. – Ужасно некрасиво так говорить!

– Тебе все равно, – повторил Макс уже уверенней, постепенно принимая ту новую реальность, в которой они оба теперь существовали.

– Максим, мне не все равно! Просто я не вижу смысла убиваться, когда я ничего не могу изменить. Теперь, когда случилось непоправимое, мне нужно двигаться дальше. И тебе тоже!

Эвелину увели в сторону, чтобы он больше не мог к ней обратиться. Зря старались: ему нечего было сказать. Бесполезно.

Она не заплакала, когда закрывали крышку гроба. Момента, когда тело опустят в землю, она и вовсе не дождалась: уехала раньше.

Ей нужно было спешить на собрание, посвященное памяти Франика.

Глава 4

Ника, не отрываясь, смотрела на свои руки. Руки не дрожали. А должны были! Не то чтобы раньше она мгновенно впадала в истерику, и все же сильное перенапряжение всегда сказывалось на ней вот так – дрожью и слабостью в мышцах, не сразу, а потом, когда все заканчивалось.

Теперь получилось иначе, хотя перенапряжения ей с лихвой хватило. У нее перед глазами до сих пор стоял момент, когда она нашла сестру неподвижно лежащей на кровати. А ведь до этого ей и в голову не приходило, что с Дашей что-то не так! Да, сестра не снимала трубку, так первый раз, что ли? Ника не сомневалась, что Даша уже дома и они скоро встретятся.

И Даша действительно была дома – в пустой полутемной квартире. Лежала на кровати неподвижная, как будто мертвая. Такая бледная, что до нее страшно было дотрагиваться. А рядом с ней – открытая баночка замгарина с высыпавшимися таблетками. Таблеток этих оставалось подозрительно мало.

Раньше, может, Ника испугалась бы, сейчас – нет. Страх то ли не появился, то ли сразу отступил, и мозг работал как часы. Она позвонила врачу, объяснила, что случилось, попыталась вызвать у сестры рвоту, да только ничего не вышло. Потом появились медики, забрали Дашу в реанимацию.

Нику в отделение не пустили, и она ждала в приемном покое. Позвонила Боре, но он сказал, что они с Дашей расстались и его все это не касается. Позвонила Артуру. Он очень хотел приехать, но не мог – было совещание с партнерами из другой страны через интернет. Она не стала настаивать, Ника прекрасно знала, что справится и сама.

Позже, намного позже к ней вышел усталый врач.

– Передозировка замгарином, – буркнул он. – Явно намеренная.

Ника вспомнила разговор с Борей и не стала доказывать, что этого не может быть.

– Разве передозировка замгарином возможна? – только и спросила она.

– Да сплошь и рядом! Ваша выкарабкается, но не сразу. Домой езжайте. Сегодня вы уже ничего не сделаете для нее.

Нике и правда следовало бы ехать домой, а она еще на пару часов осталась в больнице, сама не зная, зачем. Думала о своей реакции – на все. Думала о Даше.

Думала о том, что сказал доктор.

Передозировка замгарином невозможна, об этом немало говорили и писали. Хотя… никто ведь не предполагал, что его будут жменями есть! Или следовало бы? Даша никогда не была склонна к самоубийству, не в ее это природе.

Поэтому большой вопрос, ради чего она все это сделала: чтобы свести счеты с жизнью или успокоиться? Своего Бореньку она любила неоправданно сильно, если старый кобель вильнул хвостом, Даша была бы подавлена. Она знала только один надежный способ избавиться от тоски – и воспользовалась им.

Да, это случайность. Но это та случайность, которой можно было избежать.

Ника все-таки поехала домой, однако не сомкнула глаз до самого утра. Она лежала в постели в темной комнате и думала о том, что можно исправить. Утром это, конечно, аукнулось ей головной болью, но две таблетки замгарина и чашка кофе решили проблему. Ника почувствовала, как сердцебиение приходит в норму, а мысли снова становятся ясными и четкими.

Придя на работу, она сразу же направилась в кабинет Люды Клещенко и заявила:

– Я хочу провести журналистское расследование!

На портале она прижилась. Ядовитые речи ее прежнего редактора о том, что она – просто наборщик текста рядом с настоящими журналистами, постепенно забылись. Да и с Людой было просто поладить: начальница никогда не давила авторитетом, но при этом не теряла безусловного уважения.

Вот и теперь Люда только спросила: