Мэйделе

Едва удалось что-то нащупать, как девочка пропала. Возвращаясь из школы, Ита бесследно исчезла. Это был обычный пятничный день, синагога готовилась к празднованию субботы, давно уже должна была вернуться девочка, но ее не было. Забеспокоившийся ребе уже поднял трубку, когда в синагогу вошли полицейские. Сердце ребецин, ждавшей девочку, екнуло. Она поднялась навстречу сотрудникам полиции.

– Чем мы можем вам помочь? – поинтересовалась женщина.

– Скажите, Ита Кац вернулась из школы? – поинтересовался старший из полицейских, на что женщина покачала головой.

– Что случилось? – поинтересовалась она.

– Неподалеку от школы обнаружен автомобиль с двумя мертвыми мужчинами, – ответил второй полицейский. – Насколько нам известно, они сопровождали вашу…

– Дочь, – закончила за него ребецин, сердце которой ныла от предчувствия катастрофы. – Я могу их увидеть?

Девочку объявили в розыск немедленно, полиция, подстегнутая чуть ли не из Берлина,[26 - Столица Германии в этой реальности – Берлин.] принялась рыть землю, но все было без толку – от девочки не осталось ничего, она просто исчезла. Никто ее не видел, никто ничего не слышал. Специальных людей стало значительно больше, а державшаяся за сердце Рахель каждый день боялась услышать, что их мэйделе нашли мертвой.

Зеев доложил о своей находке прямо в Берлин, как и о сделанных выводах, на что там схватились за голову. После той войны на такие вещи реагировали сразу, потому дело взяли на контроль на самом верху, но только спустя почти месяц удалось обнаружить и «школу», и… нацистов, наследников давно запрещенной организации. Комплекс зданий был окружен полицейскими подразделениями, обнаружившими такое, что кровь стыла в жилах, но так и не обнаружившими Иту Кац.

– Она… они ее… а она бух и все… – это рассказала обнаруженная в подвалах почти замученная девочка. Что она имела в виду, установить не удалось. Седой ребенок сошел с ума. Шум поднялся от земли до неба, ибо такие вещи в Германии так просто с рук не сходили, а тут еще и вполне законные требования Государства Израиль… Но девочки нигде не было, она будто провалилась сквозь землю.

Для Иты все произошло внезапно. Школьный день закончился очень радостно, ведь она получила целую единицу,[27 - В Германии единица – хорошая оценка, а пятерка – плохая.] что несказанно радовало почти одиннадцатилетнюю девочку. Ее, как всегда, встретили, как всегда, посадили в машину, сразу же двинувшуюся с места, а потом вдруг что-то затрещало, кто-то очень страшный рванул дверь автомобиля, и последним, что услышала Ита, было какое-то шипение, после которого все померкло.

Очнулась девочка совершенно обнаженной и привязанной за руки к потолку, отчего могла стоять только на цыпочках. Некоторое время никто не приходил, Ита слышала только «кап-кап-кап» и время от времени чьи-то дикие крики, отчего стало еще страшнее.

Наконец дверь резко раскрылась, и в камеру вошел герой кошмаров девочки – герр Вольф. Он выглядел очень злым, сразу же замахнувшись на Иту. Стало очень-очень больно, девочка кричала, срывая голос, но становилось только больнее. И сквозь эту боль прорывались слова…

– Недочеловек! Омерзительная грязь! – доносилось до бьющейся от боли девочки. – Ты заплатишь за все! – в этот момент все померкло.

Очнулась Ита все в той же позе, только все тело сильно болело, еще, казалось, что по нему что-то течет. Губы девочки зашептали молитву, казалось, что все произошедшее не более, чем сон. Подняв голову, Ита увидела Эльзу, которая висела в такой же позе, но та девочка была… Черные волосы Эльзы сменили свой цвет, став совсем серыми.

– Эльза! Эльза! Что происходит, где мы? – прохрипела сорванным горлом Ита.

– Мы в школе, – просипела седая девочка, ее голос не выражал ничего. – Мы недочеловеки, за это нас надо медленно убить.

– Нет! Нет! – попыталась закричать когда-то Ингрид, но закашлялась, а потом дверь еще раз раскрылась и опять стало больно. Девочка уже не могла кричать, она хрипела, хрипела, задыхаясь от ужаса, а где-то вдалеке наливался белым ярким светом артефакт.

– Ты сдохнешь даже не тогда, когда захочешь, – прошипел в задранное лицо девочки герр Вольф, на человека совсем не похожий. – А когда я тебе позволю это сделать!

И снова накатывала сводившая с ума боль. Их не кормили и почти не поили, но Ита уже потеряла счет времени, плавая просто в океане боли. Что и зачем с ней делают, она не понимала, молясь Ему каждый момент, когда была в сознании и не кричала от невыразимой боли. Девочка дрожала, но продолжала шептать молитвы. Наконец что-то случилось, по крайней мере Ингрид это почувствовала.

– Тебя ищут, – усмехнулся мучитель. – Но они не успеют, ты сдохнешь прямо сейчас!

Герр Вольф опять сделал очень больно где-то на груди, а потом девочка увидела раскаленный прут, приближавшийся к ней. Мужчина будто получал удовольствие от ужаса ребенка, медленно, очень медленно приближаясь к ней. Губы Ингрид, понявшей, что скоро все, дошептали видуй[28 - Молитва, представляющая собой признание грехов и просьбу о прощении. В том числе читается и перед смертью.] и принялись за ту молитву, с которой евреи приходят и уходят… «Слушай, Израиль!»[29 - Молитва «Шма», читается несколько раз в день, в том числе в час рождения и смерти, часто – самим умирающим.]

В этот момент все и случилось. Где-то в неведомой дали вспыхнул белым пламенем кристалл с громким хлопком исчезнув из реальности, что заставило взвыть сирены тревоги в охраняемом хранилище, а Ита также внезапно исчезла, но при этом звук был, как от небольшого взрыва. Палача откинуло от ребенка, в результате чего тот упал на острый угол перевернувшейся и засыпавшей его горячими углями жаровни, а раскаленный прут упал всего в дюйме или двух от Эльзы.

Последним, что слышала Ингрид, перед тем как погрузиться в беспамятство, был детский крик. Какая-то девочка, надрываясь, кричала на сразу же распознанном идише:

– Маме! Маме![30 - Мама! Мама! (идиш).] Тут мэйделе, [31 - Девочка (идиш).]совсем узгибитене![32 - Замученная (идиш).] – и этот крик наложился на молитву «Шма»,[33 - Молитва «Шма», читается несколько раз в день, в том числе в час рождения и смерти, часто – самим умирающим.] с которой готовилась уйти совсем еще юное создание…

Эльзу освободили через несколько часов, но всего пережитого седоволосая девочка не вынесла, сойдя с ума. А немецким властям еще предстояло перевоспитывать «истинных арийцев», многие из которых были замараны в убийствах, да объяснять журналистам, как такое вообще могло быть возможно в демократической Германии.

* * *

Циля Пельцер была женщиной дородной, внимательной, никогда не отказываясь помочь и поскандалить. У женщины подрастали двое детей – мальчик Йося и девочка Ривка, мамины солнышки и радости. Девочка в свои одиннадцать уже хорошо помогала по дому, а Йося учился на одни пятерки, куда не надо не лазил и вообще был хорошим мальчиком, хотя силой пошел непонятно в кого, по крайней мере, муж Цили, Изя, не признавался, но за сына радовался.

В этот вечер Циля чистила картошку, потому что сын принес свежепойманную рыбу, которую надо было приготовить к приходу мужа с работы. Изя служил доктором в больнице, работая часто допоздна, но зарабатывал хорошо, что позволяло самой Циле заниматься хозяйством и детьми. Дети были пионерами, поэтому часто засиживались в школе, но Циля, четко чувствуя откуда ветер дует, не возражала. Йося сейчас сидел, делая уроки, а Ривка, давно закончив со своими, помыкалась вокруг мамы, но тут помощь еще не требовалась, потому, ища, чем себя занять, девочка отправилась на задний двор, откуда и прибежала в совершеннейшем ужасе.

– Мама! Мама! Там девочка лежит, вся замученная! – закричала Ривка, даже не проверившая, жива ли девочка.

– Ой-вей![34 - Фраза на идише, выражающая боль, недовольство, тревогу, раздражение, горе.] – отреагировала Циля, бросив нож и недочищенную картофелину, ибо ситуация явно обычной не была. Это не соседские мальчишки, залезшие через забор за яблоком, которого для них не жалко, «замученная» могло означать что угодно. – Покажи маме, – попросила она дочку, чуть ли не бегом отправляясь за ней.

На траве лежала девочка. Одежды на ней совсем не было, к тому же ребенок, похоже, еще и обгорел. Циля всплеснула руками, осторожно наклоняясь к девочке. Тут губы ребенка шевельнулись, явно с трудом проталкивая слова. Эти слова были женщине, разумеется, известны, потому что это была молитва. Перед Цилей лежала еврейская девочка, потому что вряд ли кто-то еще знал эту молитву.

– Ривка! – осторожно беря на руки явно подвергавшееся пыткам тело, Циля решила отнести ребенка в дом. – В темпе вальса[35 - Очень быстро (одес. жарг.).] к папе в больницу! Расскажи за девочку, и что тому, кто это сотворил, я сделаю бледный вид и розовые щечки[36 - То есть в морг не возьмут из эстетических соображений (одес. жарг.).]! Она ж как только что из Валиховского[37 - В то время там располагался морг.] переулка! Пусть бежит сюда мелким шагом[38 - Быстро (одес. жарг.).]!

– Да, мамочка! – кивнула Ривка, беря с места в карьер.

– Йося! Йося! Ты где? – громогласно поинтересовалась Циля, неся найденного ребенка в дом. – Ноги в руки, и я тебя не вижу, но чтобы здесь был дядя Сема, и как за водкой[39 - Быстро и в полной готовности (одес. жарг.).]!

– Да, мамочка, – не стал рассуждать Иосиф, видевший, кого мама несет на руках.

Уложив девочку на кровать, Циля вздохнула. Ребенок, казалось, был без сознания, только губы шевелились. Женщина подумала, что раз девочка не зовет маму или папу, а шепчет молитву, то, скорее всего, злые люди убили всех, возможно даже на ее глазах. Когда Циля уже думала накрыть простыней найденную девочку, в дом вошел Сема Лившиц, работавший в милиции. Улыбчивый высокий молодой человек, в котором было трудно признать еврея, в милицейской форме выглядел импозантно, по мнению Цили.

– Таки шо страпилось[40 - Что случилось (одес. жарг.)]? – поинтересовался милиционер, воткнув взгляд в женщину.

– Кинь брови на лоб,[41 - Удивись (одес. жарг.).] Сема, – отозвалась Циля. – Гляди, что Ривка у нас на заднем дворе нашла!

– Что она шепчет? – спросил Сема будто самого себя, наклоняясь к найденному ребенку.

– Это молитва, Сема, – грустно ответила ему женщина. – Так уходят… – она нежно погладила девочку, отчего та открыла глаза. Глядя в разноцветные, такие же, как у самой Цили, глаза, женщина охнула.

– Она-таки такая же, – задумчиво отозвался Йося, видимо, от волнения перейдя на идиш. – Ты кто, девочка?

– А… И… Пе… – попыталась произнести почти замученная девочка, но не смогла. Широко раскрытые глаза наполнились ужасом.

– Тише, тише, – все поняла Циля, продолжая гладить так похожую на нее незнакомку. – Мы все решим. Твоя фамилия Пельцер? – вдруг спросила женщина, и девочка медленно кивнула, заставляя Цилю переглянуться с Семеном.

– Шо тут у вас? – запыхавшийся Изя был не сильно рад, хотя и понимал, что так просто его с работы не дернули бы. В этот момент он увидел ребенка. – На минуточку…[42 - Ничего себе (одес. жарг.).]

– Не кидай брови на лоб,[43 - Не удивляйся, не трать время на удивление (одес. жарг.).] Изя! – сразу же отреагировала его супруга. – Помоги ребенку!

Молча кивнув, доктор посерьезнел, что-то показав Циле, приподнявшей ребенка. Девочку явно не кормили, похоже, что сильно избили чем-то вроде кнута и, по-видимому, резали ножом или чем-то подобным. Выглядевшая малышкой, она сейчас не могла говорить, только шептала едва слышно слова молитвы, а из ее глаз текли слезы. Доктор подумал о госпитализации, но Циля, видя отчаяние в глазах а идише мэйделе,[44 - Еврейской девочки (идиш).] твердо произнесла:

– Не дам! Здесь лечи! – она была абсолютно уверена, что девочка просто не перенесет больницу. – Сама ее выхожу!

– Циля, – Сема вздохнул, характер женщины он знал и пустыми надеждами себя не тешил. – Записать ее как?

– Она хорошая, мама, – тихо произнесла Ривка, вернувшаяся с отцом, потянувшись к незнакомке. – Будет мне сестрой…

– Хорошая? – переспросила Циля. – Сема, пиши: Гита[45 - Еврейское женское имя, «хорошая» на идиш.] Пельцер, моя дочь!