Мэйделе

Часть 8

Шли недели, месяцы, годы… Самая счастливая на свете, по мнению Гиты, семья жила своей жизнью, несмотря ни на что. Девушка ценила каждое мгновение, прожитое в этом тепле. Никто и не думал обижать детей Пельцеров, ибо тогда на сцену выходила их Мама и все имели бледный вид. Потому и не связывались.

Гита научилась говорить искренние, пламенные речи, отчего к ней прислушивались, игнорируя тот факт, что и в синагогу девушка тоже ходит. А потянувшиеся в комсомол еврейские девушки заставили интерпретировать посещения синагоги юной активисткой совсем не так, как было на самом деле. Не только Циля чувствовала, откуда ветер дует, потому так и случилось.

«Большая чистка»[73 - Репрессии 1937—1938 годов.] Одессу почти не затронула, по крайней мере заметных изменений не наступило, напротив, успехи Гиты Пельцер оценили на довольно высоком уровне, выдвигая девушку на различные мероприятия. Мэйделе совсем не нравилось расставаться с Мамой, но Циля сумела научить свою младшую доченьку чему-то очень важному – слову «надо», поэтому Гита завоевала славу «идейной», что очень веселило ребе.

Готовить детей к поступлению женщина начала заранее. Йося мог учиться и в Одессе, а вот для Ривки и Гиты Циля подобрала города поцентральнее, хорошо помня, что московский диплом теперь ценится выше одесского. Потому Ривка получила выбор из двух городов, а у младшей выбора не было. Гиту огорчала только разлука с Мамой, Папой, сестрой и братом, ведь во время обучения нужно было жить там, где учишься, возвращаясь домой только на каникулы. Циля, конечно, начала готовить дочерей заранее, уча их не только организовывать быт, но и находить общий язык с очень разными людьми, для чего брала с собой на Привоз. Эта Мамина наука осталась с Гитой навсегда, именно она помогала жить, проходить в шаге от опасности и… Мэйделе любили в любом коллективе.

Мама сказала, что ее любимая дочка должна учиться. И Мэйделе училась – в школе, на курсах, в больнице. Она не брезговала никакой работой в Папиной больнице, отчего ее очень уважали и санитарки, и медсестры, а доктора брали с собой на обход и даже в морг, чтобы подробно рассказать будущей коллеге, что и как в организме человека устроено. А когда в Одессу для изучения кожного туберкулеза приехал сам Яков Львович Рапопорт,[74 - Cоветский учёный-медик, патологоанатом, мемуарист. Доктор медицинских наук, профессор.] доктора неведомо как уговорили его прочитать любознательной Мэйделе лекцию, запомнившуюся ей именно подходом к человеку, к его здоровью, к его проблемам.

– Лигамента – соединение костей при помощи связок, – почти наизусть заучивала Гита. – Мембранае – широкие фиброзные пластинки, соединяющие диафизы. Сутурае – соединяют кости черепа…[75 - Курс общей анатомии человека.]

– Думаю, сможет сдать экзамен к концу девятого класса, – задумчиво поделился Изя с Цилей. – Будет вполне сложившийся фельдшер, пожалуй. Если, конечно, разрешат… Скорей всего, получится что-то вроде помощника фельдшера.

– Это же хорошо? – поинтересовалась женщина, не очень хорошо разбиравшаяся в озвученном.

– Да, могут принять сразу на второй курс, а то и… – Изя постучал по дереву, на что Циля улыбнулась. – Поскорее закончит… Тем более, у нас с тридцатого года уже-таки четыре года…[76 - С 1930 года было действительно 4 года вместо пяти – к началу войны или шести сейчас. Решение было принято в связи с острой нехваткой персонала.]

Аркаша ухаживал за погруженной в учебу Мэйделе, решившись поговорить с «тетей Цилей». Юноше нравилась девушка, но ему казалось, что все, что он делает – совершенно бесполезно. Циля грустно улыбнулась, понимая проблему молодого человека, но она хотела только самого лучшего для своей мэйделе, потому решилась посоветовать.

– Аркаша, не делай ветер, [77 - Не суетись (одес. жарг.).] – сообщила ему женщина и перешла на идиш. – Просто будь рядом. Если ты действительно что-то чувствуешь – просто будь рядом. Мэйделе не услышит трескучих слов, да и вряд ли оценит даже цветы – она просто не знает, почему это хорошо, понимаешь? А вот быть рядом…

– Я понял, тетя Циля, – кивнул Нудельман, которому Гита действительно очень нравилась, поэтому, сделав усилие над собой, он ей стал другом.

Аркаша утешал девушку, когда что-то не получалось, радовался за нее, когда выходило, приходил к ней в больницу, чтобы помочь хоть чем-нибудь. Молчаливый улыбчивый молодой человек вызывал улыбку много чего видевшего персонала, поэтому его и не гоняли. Так шло время, в которое казалось, что будущее очень радостное и ничего плохого случиться не может.

Гита старалась не огорчать свою Маму даже намеком. Она стала старше, скоро уже и выпускной бал, а за ним… Расставание с семьей, которого девушка, конечно же, страшилась. Но Мама сказала: «так надо», и Гита делала, как сказала Мама. Женщина для Мэйделе была абсолютным авторитетом, более авторитетным, чем даже товарищ Сталин, хотя вслух этого девушка, разумеется, не говорила.

Ривка, выбравшая Ленинград, грезила о колыбели Революции, представляя, как будет ходить по улицам легендарного города. Что интересно, Мишка сменил вектор увлечений, отправляясь в тот же город. Юноша понимал, что видеться они будут нечасто, но тешил себя надеждой пронести свои чувства через это испытание. На дворе стоял тридцать девятый год, и расставание было все ближе. Каждый день, каждая ночь приближала расставание Гиты с семьей, отчего девушка начала было чаще плакать, но Мама, да и ребе, помогли Гите принять это испытание, хотя было очень непросто. Особенно непросто убедить оказалось взрослую девушку, в памяти которой ожили старые демоны, что Мама никуда не исчезнет.

И вот наконец выпускной бал. Сначала было вручение аттестатов зрелости, и ее детей вызывали одного за другим в числе первых, отчего Циля радовалась и гордилась своими детьми. Аттестаты с отличием, благодарности комсомольской организации, благодарность учителям прерывающимся от волнения голосом.

– Пельцер Гита! – вызвали младшую дочь, чтобы вручить аттестат зрелости. С отличием! Девушка, увидевшая радостную улыбку Мамы, чуть не забыла все, что хотела сказать, но взяла себя в руки, выдав прочувствованную речь, заставившую прослезиться педагогов и удовлетворенно кивнуть стоящего наособицу товарища из НКВД.

Счастливая от Маминой улыбки девушка принесла свой документ, вручая его той, что была для Гиты важнее всего на свете. Мамины объятия, Мамина гордость… на всю жизнь запомнила та, кого по-прежнему называли «мэйделе», этот момент. Потом, конечно, был праздник, на который пришли все – и дядя милиционер, и ребе, и соседи… Дети закончили школу, готовясь разлететься в разные стороны. Циля гордилась каждым из них. И, видя эту гордость Мамы, расцветали улыбки на посмурневших от скорого расставания лицах.

* * *

Это были самые тяжелые недели, пожалуй. Если Ривка была морально готова ехать, даже грезила городом, в котором будет учиться, то Гита… Мэйделе стала чаще грустить и тихо-тихо плакать в подушку, что не могло радовать Маму, сидевшую с девушкой почти постоянно, уговаривавшую ее, успокаивавшую.

– Мама, может лучше в Одессе? – спросил однажды Йося, которому было тяжело от слез сестры.

– Йося, кто мучил нашу Мэйделе? Мало ли что может случиться… – ответила Циля. – Беспокоюсь я за нее, лучше подальше от границ, да от румын…

– Вот оно что… – брат пошел разговаривать с сестрой. После этого разговора на лице Мэйделе появилась решимость, слезы сошли на нет, но от тоски в глазах ребенка хотелось плакать.

– Мэйделе, так надо, Мама не может ошибаться, – сказала девушке сестра, и Гита приняла это.

Первой провожали Ривку и Мишу – экзамены у девушки начинались немного раньше, чем у Гиты, оттого она и уезжала раньше. Замершие на перроне сестры… А потом объятия Мамы – последние перед долгой разлукой. Очень долгой – аж до самой зимы, поэтому плакали и Ривка, и Циля, и Гита… Изя держался, как и Йося – мужчинам нельзя. Наконец в окне вагона появилось лицо сестрички, едва видной Гите из-за заливавших лицо слез. Ривку Миша успокаивал до самой ночи, но сумел успокоить, а Мэйделе вдруг стало как-то пусто в комнате, и она провела всю ночь, гладя недавнюю фотографию сестры, но потом дни побежали как-то очень быстро и вот…

Через неделю уезжала и Гита. Свою младшую Циле было особенно тяжело отпускать, но женщина чувствовала, что так будет правильно – подальше от румын, потому что пограничники доносили какое-то странное шевеление на той стороне. По мнению Цили, надо наступить на горло жалости, чтобы доченька была в безопасности. И вот… Решимость девушки испарилась на вокзале. Все слова будто исчезли – ее хотели разлучить с Мамой! Отчаянно рыдающая от расставания с самым святым на свете человеком Гита никак не могла отцепиться от Мамы. От той, что была всем для этой девушки, по-прежнему ласково называемой «мэйделе», что значило «девочка». Так называли еще совсем маленьких девочек, но именно «мэйделе» стало почти вторым именем Гиты, совсем не представлявшей себе жизни без Мамы. С трудом усадив дочь в поезд, Циля уже жалела о своем решении. Видеть, как рвется от разлуки сердце ребенка, было для матери невыносимо. Казалось, еще минута, и все будет переиграно. Понимал это и Изя, шепнувший что-то на ухо понурившейся доченьке. Стоя на ступеньках вагона, девушка вбирала в себя образ Мамы.

– Я буду писать, Мама! Каждый день! – выкрикнула стоявшая на ступеньках девушка.

– Пиши, доченька, доброго пути! – ответила ей Циля, не замечая текущих слез.

Свистнул паровоз, поезд медленно двинулся на выход из вокзала, а девушка все стояла и смотрела, пока наконец Одесса не скрылась в вечерней дымке. В купе неожиданно обнаружился хорошо знакомый юноша – Аркадий Нудельман, тоже отправлявшийся в Москву. И снова Гита почувствовала – она не одна. Ее ждет Мама, ее поддерживает страна и… Аркашу девушка восприняла чуть ли не знамением… несмотря на то, что встретить его в поезде она не ожидала, вроде бы он собирался поступать в Одессе.

– А ты как здесь? – удивилась Мэйделе, даже забыв про слезы.

– Ну не могу же я тебя оставить совсем одну? – улыбнулся протянувший девушке носовой платок юноша.

– Ты… ради меня? – глаза осознавшей Мэйделе расширились от удивления. Понимать, что Аркаша ради нее изменил планы, для того чтобы она не чувствовала себя совсем одной… Это было так тепло, что девушка порывисто обняла юношу, затем застыдившись своего порыва.

– Ты же моя Мэйделе… – не отвечая на вопрос, тем не менее ответил ей Аркадий, мягко и как-то очень ласково приобнимая, против чего возражать совсем не хотелось. Вдруг стало как-то спокойнее на душе.

– А ты кем будешь? – поинтересовалась девушка, не вспомнив, говорили ли они об этом раньше.

– Врачом, как и ты, Мэйделе, – юноша произносил это слово, почти ставшее вторым именем Гиты, очень ласково, и это было приятно, хотя девушка и не понимала, почему так. – Будем учиться рядом?

– Но ты же хотел инженером? – что-то вспомнилось девушке. – Или я ошибаюсь?

– Хотел раньше, но, понимаешь… – Аркадий не знал, как сформулировать свои чувства, точнее, не знал, как это сделать так, чтобы не оттолкнуть Мэйделе, потому сказал почти правду. – Ты меня переубедила.

– Да? – очень сильно удивилась не помнившая такого за собой Гита. – А как?

– Своей целеустремленностью… – ответил ей юноша, продолжая обнимать девушку за плечи и борясь с желанием погладить ее. – Своей душой, Мэйделе, – эта фраза, сказанная ласковым мягким голосом, смутила ту, кого звали «мэйделе» в любом возрасте.

Потом Аркадий озаботился чаем в красивых подстаканниках, достал печенье, и весь вечер почувствовавшая себя неожиданно легко Мэйделе разговаривала с представшим ей в совсем другом свете юношей. Почему-то тоска по Маме немного отошла, будто спрятавшись. Аркадий рассказывал о своих планах, и девушка понимала, что юноша, как и она, ориентирован на семью, но если Мэйделе без Мамы просто жить не могла, то Нудельман был нацелен именно на создание своей семьи, где все будет так же хорошо и красиво, как в семье Пельцеров.

Аркадий слушал Гиту, улыбаясь. Привязанность девушки к семье просто поражала, хотя ни для кого секретом, разумеется, не была. Ведь это была их одесская Мэйделе, хорошо знакомая за столько лет. А дома тихо плакала Циля, беспокоясь о доченьках, грустил Изя, с трудом отпустивший детей, да вспоминал младшую Йося…

Лежа на жесткой вагонной полке, Гита видела сон о том, как вся семья сидит за шаббатним столом, радуясь тому, что они все вместе. Как единый организм… А на дворе стояло лето тысяча девятьсот тридцать девятого года. Второй медицинский институт готовился принять в ряды будущих врачей совсем юную, но уже вполне опытную медсестру – а идише мэйделе.[78 - Еврейская девочка (идиш).]

Часть 9

«Здравствуй, милая Мамочка! Я доехала хорошо, встретила в поезде Аркашу Нудельмана, представляешь? Документы у меня приняли, и завтра уже первый экзамен, но я совсем не волнуюсь, хотя экзамены у меня сразу за первый курс. Всю ночь мне снилась ты, наш дом… Как там Йося? И Папа? Не плачь, Мама, время пройдет быстро, и я снова обниму тебя, почувствую тепло твоих рук. Про Ривку пока ничего не знаю…» – слезы оставляли следы на бумаге, а перо выписывало слова древними буквами.

Если бы не Аркаша, Мэйделе растерялась бы, но юноша был спокойным и уверенным, сразу же поместив вещи в вокзальную камеру хранения, он обратился к улыбчивому милиционеру с вопросом, как проехать в мединститут. Сотрудник органов улыбнулся девушке с разноцветными, но очень красивыми глазами, конечно же, подсказав. Сюрпризом стало то, что мединститут в Москве был не один, но Аркаша будто бы точно знал, куда нужно Гите, и она… доверилась ему.

– Сейчас мы поедем на метро, а потом совсем недалеко будет, – пояснил юноша, придерживая Мэйделе за локоток.

– Хорошо, – кивнула девушка. – Как скажешь.

Спустившись в метро, девушка оглядывалась с интересом, вокруг было очень красиво, поезд удивил девушку, а проплывавшие за окном станции – поразили. Выглядевшие почти дворцами, они просто завораживали Гиту, заставляя улыбаться от ее чистой детской радости Аркашу. Залюбовавшись ею, юноша чуть не пропустил нужную станцию, но быстро сориентировался, выскочив из поезда.

Девушка, увидев место, где предстояло учиться, замерла – красивое здание поражало воображение. Оно было будто бы круглым, от него веяло чем-то очень необычным, как будто бы на Гиту взглянула сама Гигиея.[79 - Богиня здоровья в греческой мифологии.] Привычно зашептав молитву, Мэйделе под понимающим взглядом Аркаши медленно двинулась к этому строению. Внутри юноша извинился перед девушкой, сообщив, что все разузнает и вернется, но стоило ему уйти, как на Гиту обратил внимание пожилой мужчина с белой бородкой и очень умными глазами, одетый, как и многие здесь, в серый однотонный костюм.