Ван Тхо – сын партизана. Воспоминания морского пехотинца США о вьетнамской войне

Сутки мы прождали в условленном месте, однако Хоуп не появился и на связь не вышел. Надо было срочно убираться из этого во всех отношениях отвратительного места, чтобы организовать крупномасштабную операцию по спасению сержанта, выяснить, успел ли он заложить взрывчатку в Крысиные норы и так далее, а с нашими силами там нечего было ловить, однако бродяга Нудс закусил удила, и все самые худшие мои подозрения по поводу причин тех потерь, которые до этого нес его взвод, начали вдруг оправдываться.

Этот фанатик искал малейший повод, чтобы затеять что-нибудь жуткое и кровавое. Все мои доводы разбивались как волны об утес о тупую непоколебимость этого сумасшедшего ублюдка.

– Да брось ты, Хоткинс! Мы не можем оставить в опасности американского гражданина, и если хоть один волос упал с его головы, желтые у нас попляшут, это я тебе обещаю.

Желтыми он называл вьетнамских жителей, и складывалось впечатление, что подсознательно он как раз и желал, чтобы с Хоупом приключилась какая-нибудь ужасная беда, вот тогда у Нудса начнется настоящая жизнь.

– Полковник не одобрит твое решение.

– Ха!.. К сожалению, я не могу его спросить. У рации отсырел аккумулятор. Проклятое вьетнамское болото!

Я был почти уверен, что этот ненормальный специально окунул рацию в болотную жижу, чтобы развязать себе руки. Тем не менее, сделать я ничего не мог, по уставу следовало выполнять приказы командира.

Вертушка улетела сразу после нашей высадки, чтобы не выдать противнику наше местоположение, и ждала нашего условного сигнала на базе, однако проклятый Нудс не собирался его подавать. Я достал карту, чтобы обсудить план действий, но он не стал меня слушать. Как видно, у него был простой как шило свой план, посвящать в который меня он решительно не желал.

– Тебе сейчас, Хоткинс, следует знать одно – у него на левом запястье вытатуирован треугольник в круге, а самое ценное, что есть при нем, это заплечный ранец со сверхмощной взрывчаткой, он весит около ста фунтов.

Мы преодолели вязкое болото, шепча Нудсу в спину отборные ругательства, но он не обращал на наше недовольство ни малейшего внимания, как будто оглох. Наверное, не сосчитать, сколько раз я представлял, как приставляю дуло своего «кольта» к его жирному стриженому затылку, нажимаю на спуск и с наслаждением вижу, как его голова с брызгами, словно переспевший арбуз, разлетается в стороны. Почему-то в моих видениях она разлеталась в стороны именно так, – как перезревший арбуз.

Наконец, топь осталась далеко в стороне, мы вышли на рисовое поле, за которым, если судить по карте, должна была располагаться вьетнамская деревня, однако она оказалась покинутой жителями.

Нудс встал на колени, принюхался словно голодный койот, почуявший добычу, и разгреб пальцами присыпанный землей очаг. Угли были еще горячими.

– Их кто-то предупредил!

Мы прочесали хижины, но не нашли никого, кроме злобной собачонки, вцепившейся Нудсу в ботинок, и он пристрелил ее. На тонкой шее у всклокоченного крохотного, однако чрезвычайно агрессивного вьетнамского песика болталась какая-то цепочка. Нудс не обратил на нее никакого внимания, как видно решив, что это обычный жетон, указывающий, что у собаки есть хозяин, а я наклонился и потянул цепочку на себя.

Каково же было наше удивление, когда мы обнаружили, что эта латунная пластинка на шее собаки на самом деле является опознавательным жетоном бойца американского спецназа, на котором было выдавлено следующее:

Gerald Hope [имя и фамилия]
735-728-05 [регистрационный номер]
I positive [группа крови и резус]
Catholic [вероисповедание]

Все было понятно. Тем не менее, Нудс достал ориентировку на Хоупа из планшета, сверил номер и обалдело уставился мне в глаза. Все-таки интересный он был малый! Таких надо еще поискать.

Своим крючковатым носом, ледяным взглядом и тонкими губами, больше напоминавшими зловеще изогнутые сиреневые ниточки, особенно когда он злился, этот парень явно походил на вампира из древнего австрийского замка, однако бывали минуты, когда совершенно неожиданно он превращался в растерянного трехлетнего мальчугана, ненароком расстроившего свою любимую бабушку. Медная пластинка, болтавшаяся на теле убитой собаки, оказалась личным опознавательным жетоном того самого Джеральда Хоупа, которого мы разыскивали.

В следующую минуту Нудс буквально побелел от злости и приказал сжечь деревню. Я попытался объяснять ему на пальцах, что с местным населением следует устанавливать доверительные отношения, а не злить его, иначе мы никого не найдем, однако наш правильный Нудс послал меня ко всем чертям.

– Ты не знаешь местную специфику, Хоткинс, а я знаю. Здесь пятилетние пацаны вскидывают винтовку и стреляют тебе в спину. Так что лучше не зли меня!

Скотина!.. В тот момент я с большим трудом подавил в себе желание убить этого головореза на месте, и покончить, наконец, со всем этим безумием, в которое он нас вверг. Каким наивным я был тогда!

Безумие нашего командира еще только начиналось. Лицо мое осталось бесстрастным, я был уверен в этом на все сто процентов, однако рука предательски дернулась к кобуре с «кольтом».

Нудс мгновенно уловил мое непроизвольное движение и хищно осклабился.

– Давай, давай, сержант! Наверное, из тебя вышел бы неплохой хирург, однако сейчас хирургическое вмешательство не возымеет должного эффекта. Только я один знаю условный сигнал в эфир, по которому можно вызвать вертолет, и если ты вырежешь меня из своей жизни как тот гнойный чирей, который вчера я видел у тебя на заднице, когда ты испражнялся, вы все останетесь в гостях у желтолицых. Полагаю, это будет приятное времяпровождение, но все-таки не уверен, что ты с ребятами на самом деле мечтаешь о нем. Ты, кажется, успел увидеть, как снимают кожу с барана?..

– А аккумуляторы?

– Аккумуляторы целы, и рация в полном порядке. Мне просто надо было что-то придумать, чтобы оторвать от земли ваши толстые задницы!

Где это он, интересно, увидел толстые задницы? Если так дальше пойдет, скоро мы все превратимся в ходячие изможденные тени от скелетов. Без всякого преувеличения мне захотелось вцепиться в его белую и пухлую как у девушки шею, чтобы перегрызть зубами его проклятую сонную артерию.

Заметив, как заходили ходуном мои челюсти, Нудс разразился диким хохотом.

– Брось, Хоткинс, это не твое амплуа! Роль вампира – моя прерогатива.

Это было просто невозможно терпеть, и я не стерпел бы, но в этот момент ребята подожгли хижины, все вокруг заволокло едким дымом, и мне стало не до Нудса. Следовало быстрее уносить ноги, что мы и сделали через минуту, однако бдение в засаде ни к чему не привело, – ни одна вьетнамская душа не явилась на пепелище.

Солнце давно село, и мы поднялись на какую-то скалу, серевшую в сумерках. Ее вершина была подходящей, и нам пришлось провести там ночь, впрочем, она оказалась восхитительной.

Это была моя первая ночь во вьетнамских джунглях. Звезды мирно висели в небе как нью-йоркские фонарики на Рождество, теплый ласковый сквознячок служил одеялом, однако несмотря на умиротворяющую обстановку меня не покидало странное чувство. По опыту я знал, что такое чувство неизменно подступало к моему сердцу, если кто-то тайно наблюдал за мной со стороны.

Ранним утром Нудс отсек голову змее, забравшейся в ранец с рацией, после того, как радист, молодой крепкий парень, кровь с молоком, едва не упал в обморок, увидев среди своих вещей две пытливые блестящие бусинки. Змея оказалась совершенно безвредной, это был местный уж или может быть полоз. Он забрался в ранец, почуяв запах консервированного молока, которое просочилось из фляги, так как наш уважаемый радист по невнимательности или от усталости плохо завинтил пробку. Уж прельстился на сладкое и лишился головы.

Предыдущий день вымотал нас, поэтому неудивительно, что мы снова заснули, и проснулись лишь тогда, когда солнце стало припекать наши стриженые затылки. Точнее сказать, первым проснулся я, наш часовой естественно спал без задних ног, и если бы вьетконговцам вдруг вздумалось напасть на нас, они взяли бы нас милыми и пушистыми.

Настроение было хуже некуда. Мне приснился нехороший сон, и он все никак не выходил у меня из головы.

Я, совершенно голый, иду по многолюдным улицам Сайгона, кругом одни вьетнамцы. Мужчины недобро скалятся в мою сторону, старухи осуждающе качают головами, зрелые женщины заметно напрягаются, молоденькие девушки прыскают со смеху, краснеют, но продолжают пялиться в то место ниже пупа, которое так сильно отличается от того, что есть в том же месте у них. А я с широкой доброй улыбкой пытаюсь заговорить, что-то объяснить, доказать, убедить, однако все бесполезно, меня никто не слушает, мои слова просто сотрясают воздух, вот и все. Противное это ощущение, когда ты хочешь идти, а натыкаешься лбом на стену. Я говорил им, что, вы, мол, не смотрите, что я голый, вы послушайте, что я говорю, это главное, однако в ответ все либо поспешно отворачивались, либо язвительно хихикали, либо продолжали пялиться в мои срамные места. Дались они им!

Вот такой сон испортил настроение прямо с утра. Мне почему-то показалось, что он не сулит ничего хорошего.

Подойдя к краю скалистого склона, я удивился. Оказывается, отсюда открывался великолепный вид на окрестности, а сожженная нами деревня лежала внизу как на ладони.

Неожиданно в свете солнечного дня я различил на пепелище тонкую миниатюрную фигурку. Вначале мне показалось, что там сидит и молится вьетнамская девушка, однако присмотревшись, понял, что это вьетнамский мальчуган лет десяти, не больше. Он сидел на коленях и нянчил на руках, как младенца, убитую Нудсом собачонку. Я подхватил свой бинокль и, скрывшись в тени зазубренной вершины, чтобы меня снизу не было видно, внимательно рассмотрел его.

Лицо грубоватое, словно выточенное из пагодита, и наполовину скрытое нонлой – вьетнамской конической соломенной шляпой. Сработанные из хлопка коричневая рубаха с длинным рукавом и светлые штаны дополняли наряд. Ноги у него были, кажется, босы. Сев на колени, он склонился над телом собачки так, словно оплакивал своего самого близкого друга или дорогого родственника.

Сзади бесшумно подошел Нудс, и я вздрогнул от его хриплого баса, неожиданно раздавшегося над самым ухом.

– А вот и первая вьетнамская ласточка, Хоткинс! Возьмем его и выясним, как на шее его собаки оказался жетон солдата американской армии.

– После того, что мы сделали с его собачкой и родной деревней, вряд ли он горит желанием что-либо нам рассказать.

Нудс отмахнулся от меня как от назойливой мухи, сунул в рот окурок сигары и поднес к нему бледный огонек холодно клацнувшей зажигалки.

– Вечно ты все усложняешь! Мне щенок мигом все расскажет. Будет щебетать как местная лесная птаха на заре!

Нудс неприятно захихикал, вновь пробуждая во мне зверя. Мне захотелось сбросить его вниз на острые камни.

Однако мало ли чего мне хотелось. Я прекрасно понимал, что никогда не сделаю ничего подобного, и придется терпеть, причем, судя по всему, еще очень долго.

С некоторых пор я стал подозревать, что Нудс специально провоцировал меня, словно забавлялся. Как видно, будить во мне самые что ни на есть мерзкие чувства доставляло ему несказанное наслаждение, и он с нескрываемым удовольствием наблюдал за тем, как я борюсь с самим собой, преодолевая желание размозжить ему череп чем-нибудь тяжелым или проткнуть барабанную перепонку шомполом винтовки, потому что что-либо доказывать или объяснять этому выродку было совершенно бесполезно.