Ван Тхо – сын партизана. Воспоминания морского пехотинца США о вьетнамской войне

После того, как ребята скрытно оцепили пепелище, мы с Нудсом, не таясь, подошли к мальчику, однако он как будто нас не замечал. Прикрыв глаза, мальчуган все еще сидел на коленях и едва заметно раскачивался из стороны в сторону, словно пребывал в молитвенном трансе или погрузился в болезненную дрему.

Нудс как всегда был предельно вежлив.

– Эй, чурка вьетнамская, разуй свои желтые глаза, и смотри, кто с тобой разговаривает!

Мальчик продолжал сидеть как истукан, словно оглох. Нудс побелел, что не предвещало ничего хорошего. Он схватил парнишку за ухо, в ответ мальчуган с неожиданным проворством укусил его за кисть и выхватил «кольт» из его кобуры.

Оглушительно грохнул выстрел. Нудс завалился набок как подкошенный.

Я сбил пацаненка с ног, и он не успел снова выстрелить, на этот раз в меня. Тяжелый пистолет вылетел из его тонкой и до невозможности худой ручонки. Я кинулся к нему, чтобы схватить за шею и прижать к земле, однако он неожиданно бросил мне прямо в глаза горсть зернистой пыльной золы, и я на секунду ослеп, а когда вновь обрел способность видеть, пацана след простыл.

– Он исчез в развалинах вон той хижины, сэр! – сказали мне подбежавшие бойцы. – Мы не стреляли, потому что боялись вас задеть.

Я ринулся в развалины с пистолетом наперевес, однако никого внутри не обнаружил. Пацан словно сквозь землю провалился.

Наш медик перебинтовал Нудса. Рана оказалась не опасной. Пуля прошла навылет сквозь жирный бок, не задев ни одного жизненно важного органа.

Едва придя в себя, командир разразился грязными ругательствами. В это невозможно было поверить, но, тем не менее, он с пеной у рта, нисколько не стесняясь, обвинял меня в том, что я прохлопал мальчишку!

Нудс продолжал мастерски будить во мне все самое плохое. Вся его правильность потекла наружу подобно вонючей жиже из вышедшей из строя канализации.

Чтобы не слышать его бесноватых воплей, я удалился в развалины, – жалкий почерневший от сажи остов сгоревшей хижины, – и тщательно обследовал их. Мое внимание привлек аляповато сделанный каменный очаг.

Минуты осмотра оказалось достаточно, чтобы понять, что этот странно сработанный очаг в центре хижины является бутафорским, и в действительности маскирует тайный лаз. Я влез в подземелье, однако застрял, настолько тесным оказался проход, и ребята с трудом вытащили меня обратно.

– Проклятые крысиные норы! – сказал Нудс и бросил в лаз связку гранат, у нас был приличный запас.

Взрыв образовал на месте развалин воронку, мы долго копались в ней, однако лаз по-прежнему больше напоминал лисью нору, чем проход для людей, и мы снова остались ни с чем.

Глава вторая

Зря мы надеялись, что ранение образумит нашего неуемного командира. Он приказал вырезать для него палку из фиги, – того самого дерева, под которым когда-то нашли убежище изгнанные из рая несчастные Адам и Ева, – и, опираясь на нее, скособоченный и злой, двинулся дальше.

– Желтые спляшут нам рок-н-ролл, обещаю!

Вот и все, что мы от него услышали в тот кошмарный день. Ах, если бы можно было отмотать время назад, тогда бы я ни за что на свете не остался под командованием этого придурковатого негодяя и перевелся бы в другое подразделение, едва прибыв в Сайгон.

Куда он нас повел, было известно лишь одному ветру. Скоро мне стало казаться, что он бредет просто так, лишь бы куда-то брести.

К вечеру мы вышли на какое-то крохотное рисовое поле, на котором трудился, согнувшись в три погибели, сухой коричневый старичок, больше похожий на мальчугана, внезапно состарившегося в свои неполные двенадцать лет.

Он приветливо улыбался нам, кланялся непрестанно и даже мог связать в предложение парочку английских слов. Внимательно посмотрев на Нудса, он сказал, что ему очень не нравится лицо нашего командира. Старик имел в виду его цвет.

Он отсыпал из своего цветастого мешочка в ладонь Нудса горсть сухой измельченной травы и наказал положить ее на горячую влажную тряпицу, а тряпицу прикрепить на ночь к ране и так проспать до утра.

– Сон лесит, да, да, сон лесит, и моя трава, однако, тосе лесит.

– А гашиша у тебя нет? – скривившись, сказал Нудс.

– Нет, однако, гасиса нет, дурная трава, нехоросая, убивает ум.

– Врешь, желтая морда! Никогда не поверю, что в этих болотах можно прожить без гашиша. Где мальчик?

– Какой мальсик?

– Шустрый! Из соседней деревни. У него есть собачонка, забавная такая, лохматая, маленькая, и бросается на чужих, словно тигр.

– Не снаю, не снаю сдесь никаких мальсиков!

Старик продолжал кланяться и непрестанно твердил Нудсу, что если он не будет лечить свою рану его травой, она загноится и заразит кровь. Так продолжалось довольно долго.

Затем Нудс принялся долбить старика вопросами, а старик в ответ только отрицательно качал головой и твердил, что рана у Нудса очень нехорошая, а мальчика он не видел, и никто ему о нем не рассказывал. О партизанах ничего не слышал, рис, да, рис, вот его главная забота, он целыми днями торчит на поле, а урожай маленький, и бывает, что кроме травы совсем нечего есть, рис – его спасение, и ничего такого, что могло бы заинтересовать уважаемых американских солдат, он не знает.

Солнце скрылось за верхушками деревьев, пора было снова думать о ночлеге, мы все озябли, стоя по колено в воде, и всем, кроме Нудса, вся эта канитель порядком надоела. Наконец, он оставил старика в покое, и мы двинулись дальше, ища какой-нибудь продуваемый взгорок, где огромные как лошади комары не так досаждали бы нам.

Когда мы вновь углубились в лесные заросли, Нудс вдруг остановился и отправил одного из бойцов проследить за стариком. Вскоре тот вернулся и сообщил, что старик спрятал свою мотыгу и чуть ли не бегом поспешил куда-то.

– Наверное, к своей старухе.

– К старухе? – Глаза Нудса налились кровью как у быка на испанской корриде. – Остолоп! Ты посмотри на карту, здесь в радиусе семи миль нет ни одной деревни.

Нудс приказал снайперу взять винтовку с оптическим прицелом, забраться на дерево и застрелить старика.

– Я не буду этого делать, сэр.

Таков был неожиданный ответ. Нашего командира едва кондрашка не хватила.

– Почему?

– Я – ортодоксальный христианин, и совесть запрещает мне убивать мирных жителей.

Нудс побелел и сжал свои огромные кулаки так, что громко хрустнули суставы.

– Где это, интересно, твоя христианская совесть увидела здесь мирных жителей? Старик наверняка связной, и если сейчас он сообщит партизанам, где мы находимся, тебе придется молить твоего ортодоксального бога, чтобы «чарли» одним махом перерезали твое красивое горло вместо того, чтобы со смаком неспешно насаживать тебя на кол, медленно выпуская твои правоверные кишки на землю, чтобы ты вначале сошел с ума, и только потом, наконец, сдох!

Снайпер весь побагровел от переживаний, однако упорно стоял на своем, – стрелять в спину безоружного мирного жителя он не будет. Нудс буквально вырвал винтовку у него из рук и, бормоча отборные ругательства и невзирая на рану, сам полез на дерево.

– Ты думаешь, так твою, что если я сделаю за тебя твою работу, то твой бог ниспошлет на тебя благодать? Как бы не так. Вместе будем гореть в аду!

В следующую минуту раздался выстрел. Нудс спустился на землю и вдруг, стиснув зубы, приставил дуло винтовки к виску снайпера.

– Я снес старику его гнилую тыкву, а теперь к чертям собачьим снесу твою!..

Курок был взведен, и Нудс, кажется, не шутил, однако в следующий миг он пошатнулся и упал бы, если бы я не поддержал его. После лазания по грубым извилистым ветвям его рана стала сильно кровоточить, и он едва не потерял сознание.

Искать какой-нибудь взгорок, как мы делали в прошлую ночь, было поздно, сгущались сумерки, и на небе зажглись первые звезды. Я заметил на краю рисового поля старые покосившиеся бамбуковые щиты, наверное, когда-то они защищали рис от диких кабанов, а теперь во многих местах сгнили, образовав обширные прорехи. Я приказал отодрать щиты от столбов и разместить их в кронах низкорослых раскидистых деревьев, которых в этих зарослях было предостаточно, и закрепить края щитов лианами.

Когда все было готово, мы поднялись на щиты, оказавшись в относительной безопасности. По крайней мере, диким хищникам нас стало гораздо сложнее достать, а что касается зверей двуногих, здесь главное было услышать их издалека, самим издавая как можно меньше шума.