Она. Дневник восьмиклассника

Я увидел Ее и меня как будто тряхнуло электротоком. Говорят, что Амур поражает сердца смертных людей своими стрелами.

Хм, да! Об Амуре я узнал из школьного учебника гораздо позже, когда мы проходили историю Древнего мира, тем не менее, могу твердо сказать, что тогда, в первом классе незримая жгучая стрела, в самом деле, пронзила мое сердце. Рана стала ныть, не заживая, и от этой боли не было лекарства.

Вспышка, которую я испытал, увидев Ее, была необыкновенной, больше в моей жизни при виде девочек, девушек и женщин такой мощной вспышки не случалось. Чем больше слушаешь взрослых, их оценку того, что есть любовь, тем вернее приходишь к выводу, что любовь – удел малолетних детей.

Не верьте тем, кто судит о любви, если она пришла к нему, как он считает, в пятнадцать. Он не знает, что такое настоящая и чистая любовь. Он забыл. Понятно, что о тех, кто якобы встретил любовь в более старшем возрасте, вообще говорить не приходится.

С тех пор все перевернулось. Я не шел в школу, а летел. Вот, наверное, радовалась мама, даже не подозревая, что не к сидению за партой я так несусь каждое утро. У меня от природы скрытный характер, и по этой причине своими личными переживаниями я не считал нужным с кем-либо делиться, даже с мамой.

Каждый школьный день предвещал свидание с Ней! Лена – стало для меня именем богини. Я всерьез расстраивался, если ее не было в классе, что, впрочем, случалось редко, она практически не болела, занималась художественной гимнастикой.

Мы росли вместе, виделись почти каждый день, однако знакомства как такового не случилось. Легко было знакомиться с девочками, которые проявляли ко мне интерес, они как-то незаметно оказывались рядом на переменах, с ними шел оживленный диалог, мы что-то постоянно выясняли, я дергал за косичку, в ответ получал учебником по голове, и все становилось ясно и понятно, а с Леной было не так.

Не могу сказать, что она вообще не проявляла ко мне интереса. Как-то раз во втором классе она подошла на перемене и попросила посмотреть мой новый пенал, мне отец привез его из командировки, он светился рубиновым цветом и сквозь прозрачную крышку ручка и карандаши просвечивали весьма романтично. Кроме того, пенал был очень удобным, его содержимое крепилось внутри, и не гремело, когда я шел с ранцем за спиной. А все другие ученики и ученицы гремели ранцами при ходьбе.

Она спросила разрешения и пристально посмотрела мне в глаза, до сих пор меня охватывает сладкая дрожь, когда я вспоминаю тот ее взгляд. Она как будто вопрошала, только не меня, а себя, – неужели я посмею ей отказать? Другие девочки тоже просили, я им не отказывал, а ей?

Мои щеки вспыхнули, я мгновенно потерял дар речи, отвел глаза в сторону и поспешно кивнул, не сказав ни слова. Она, забыв обо мне, принялась с интересом рассматривать вовсе не меня, а мой пенал, а я вместо того, чтобы воспользоваться ситуацией и ближе познакомиться, встал из-за парты и гордо вышел из класса, всем своим видом демонстрируя неизвестно кому, в первую очередь, конечно, самому себе, что Котова меня не интересует.

Получается, с самого начала я загнал себя в угол. Мне очень нравилась девочка, я буквально страдал и каждый вечер перед сном утопал в эротических мечтаниях, где я и она, словно античные боги, действовали обнаженными. Сюжеты всегда заканчивались тем, что я неизменно спасал ее от коварных злых сил, и получал в награду сладкий как малина с медом поцелуй в губы.

Короче говоря, выходило, что я действовал лишь в мечтах, а в реальность возвращался, чтобы страдать. Как выпутаться из этой ситуации, мне было совершенно непонятно!

Я много думал о том, как сердечное страдание превратить в удовольствие реального общения. Сия тайна за семью печатями крепко тяготила, хотя в то же время вряд ли я на самом деле желал ее разрешения. Кажется, я подсознательно боялся, что реальное общение разрушит сладостный образ. Да и зазорно дружить с девочкой, – проклятая установка пацанского двора оставалась в силе.

Общаться с одноклассницей было позорно, – вот в чем состояла проблема. Так было принято во дворе, так складывалось в школе, а дерганье за косички и насмешки – всего лишь проявление именно такого отношения. С девочками серьезно общаться невозможно!

С этого все началось. Вместо того, чтобы подружиться с той, которая нравится, я демонстративно игнорировал ее, а исподтишка затравленно бросал страдальческие взгляды.

Глава первая

До четвертого класса я оставался самым сильным. Сам первым не нападал и не ссорился, однако те мальчики в классе, кто пытался задеть меня, – наверное, мой несколько высокомерный вид их раздражал, – неизменно оказывались согнутыми в бараний рог. Излюбленный мой прием – захват шеи сгибом локтя был неотразим, а моя левая рука неизменно оказывалась сильнее правых рук моих противников. Они пытались сделать захват шеи слева, потому что были правши, а я, будучи левшой, захватывал их справа, что было неожиданно, поэтому сгибал всегда, даже самых упрямых. Некоторые плакали, – не от боли, нет, – от горечи поражения. А мне оно было незнакомо, и я равнодушно взирал на их слезы, не зная еще, что мне готовит переменчивая судьба. Тогда мне казалось, что мои яркие победы будут всегда!

Я понял, что являюсь левшой, когда мне было пять лет, тогда я гостил у дедушки с бабушкой, – приемных родителей отца, – в небольшом городе на границе с Китаем. Незнакомые мальчики на улице поспорили, кто добросит камень до глубокой лужи, разлившейся по грунтовой дороге шагах в тридцати.

Чьи-то камни изредка долетали и булькали в воду, но все остальные плюхались в грязь гораздо ближе. Все мои соперники были старше меня, однако я поддался духу соревнования и принялся с энтузиазмом бросать камни.

Мальчики этого провинциального городка были крепкими и закаленными. Они росли на свежем воздухе, и в отличие от большого города, в котором рос я, где все приходилось покупать на рынке, фруктов и овощей здесь было в изобилии, – у каждого имелся под рукой сад и огород. Понятно поэтому, почему я не рассчитывал на победу, тягаться с ними было явно не по плечу, однако испробовать себя очень хотелось, и в глубине сердца теплилась надежда, – а вдруг повезет?

Напрасно я надеялся! Меня настигло ужасное разочарование, и слезы выступили на глазах, – мои камни неизменно падали на дорогу буквально в нескольких шагах от меня, и я, как ни старался, не мог швырнуть их дальше! Мне подумалось так, – бросаю последний камень, и если позор повторится, немедленно ухожу.

Весь в слезах, я схватил первый попавшийся под руку голыш и, круто развернувшись, изо всей силы кинул его. Дальше случилось чудо! Я не поверил своим глазам.

Мой камень улетел далеко за лужу, туда, куда, никто добросить не мог. При этом я стоял позади них, и был гораздо дальше от лужи, чем они.

Мальчики изумленно повернулись ко мне, прекратив соревнование. Они заметили и оценили мой бросок, а я стоял посреди дороги, как громом пораженный, и долго ничего не мог понять.

В конце концов, с триумфом я отправился домой, и лишь подойдя к самым воротам, вдруг понял, в чем заключался секрет. Посмотрев на руку, которая так ловко швырнула победный камень, я вдруг почти с ужасом осознал, что она – неправильная рука!

В изумлении застыв у ворот дедушкиного дома, я с глубочайшим почтением смотрел на свою, казалось бы, обычную с виду левую ладонь. Все ребята сжимали камень в правой руке, и мой отец учил меня бросать правой, – кстати, мне долгое время не удавалось запомнить, где лево, где право, – а я, отчаявшись и забыв о том, как меня учили, кинул, как придется, то есть так, как было в тот момент удобнее. Вот так мне довелось узнать свою особенную силу и непохожесть на других.

Вообще, с левой рукой у меня связано много различных воспоминаний. Я долго ел, держа ложку в левой руке, и родители, как ни старались, не могли отучить. В детском садике я рисовал, держа карандаш в левой руке, и воспитательница, душевная вроде бы женщина, так мило мы с ней распрощались, когда настало время покинуть это милое детское учреждение, почему-то сильно из-за этого раздражалась. Она с чувством стучала костяшками пальцев по моей стриженой голове, и было так больно, что слезы катились по щекам.

– У, упрямый!

Она неизменно выдергивала карандаш из левой руки, перекладывала в правую руку, однако я не мог рисовать правой рукой, – получались какие-то ужасные каракули. Я снова пытался рисовать левой, и все повторялось сначала. Хватало же ей терпения!

– У, головастый…

Я впадал в ступор, и слезы непонимания снова текли по щекам. Мне было совершенно невдомек, в чем я провинился, почему она зовет меня бессовестным мальчиком, почему не дает рисовать так, как я могу и главное, хочу.

Правда, один примечательный случай перевернул ее отношение ко мне. Она стала практически моей старшей подругой после того, как буквально за минуту я решил один весьма неприятный для всех вопрос.

К нам пришел новенький. Надо сказать, что нам тогда было по пять лет, однако наша жизнь буквально кипела, как в светском обществе Петербурга времен Александра Грибоедова. Девочки влюблялись, задирались к тем, кто им нравился, мальчики выясняли отношения по поводу игрушек, и флиртовали с девочками во время тихого часа, когда, вообще-то, официально всем было положено спать.

А с новеньким не было никакого слада, он отбирал игрушки не только у мальчиков, но и у девочек, они плакали, воспитательница журила его, а он продолжал делать по-своему, не обращая внимания на замечания и наставления. Когда он в очередной раз отобрал новую и красивую игрушку у какой-то девочки, и она заплакала, я подошел и попросил его отдать игрушку. Вместо ответа, он, насупившись, грозно двинулся на меня, как видно, решил испугать.

Страх, конечно, мог появиться, он был выше меня ростом, наверное, на полголовы. Недолго думая, сам не знаю, как так получилось, я ударил его левым кулаком в солнечное сплетение. Никто меня не учил, я тогда вообще не знал, что такое солнечное сплетение, где оно находится, и как туда надо бить.

Он схватился за живот, ужасно согнулся и стал беспомощно открывать рот, при этом его лицо страшно побелело. Воспитательница и нянечка никак не могли понять, что с ним. Вызвали скорую помощь, врачи долго приводили забияку в чувство, затем прибыла его мама и увезла домой.

Девочки шепотом рассказали воспитательнице, что случилось, и она не знала, что со мной делать. При всех она журила меня, а когда мы оставались одни, неизменно шептала на ушко хвалебные слова. Маме она все рассказала и попросила меня не наказывать, помню, что какое-то время мама смотрела на меня так, словно увидела не своего сына, а какого-то совершенно незнакомого ей ребенка.

Больше наш новичок ни к кому не приставал, стал тише воды и ниже травы. С ним никто из детей не общался, и вскоре родители перевели его в другой детский сад.

Я сам не знаю, как у меня так выходило. Как-то раз во дворе взрослые пацаны, им было, наверное, лет по четырнадцать, играли за столом в карты, а мы, мелюзга, толклись рядом у входа в беседку.

Мне было лет шесть, наверное, я был самым младшим из всех, и меня задел мальчик, которому было лет девять, не меньше. Он внезапно прицепился ко мне, стал прогонять, мотивируя тем, что я еще маленький, и мне здесь делать нечего.

В ответ я схватил его за рукава рубашки и бросил через бедро так, что его ноги мелькнули в небе. Эффект был такой, что взрослые пацаны бросили карты и столпились вокруг.

– Ты даешь, пацан! Откуда приемы знаешь? Покажи еще!

Однако я сам не знал, откуда знаю приемы, специально для них ничего показать не смог, и они мгновенно утратили ко мне интерес. С тех пор я считаю, что приемы борьбы имеют какое-то мистическое значение.

Подростками мы их усиленно изучаем, и все равно получается как-то искусственно, надуманно, – в нужный момент ты забываешь, что надо делать, потому что вместо того, чтобы делать по наитию, вспоминаешь, чему тебя учили, упускаешь время, и твои намерения становятся понятны противнику.

А в шесть лет никто ничему меня не учил, тем не менее, я откуда-то знал, как следует перемещаться на поле боя, пусть с игрушечным, но оружием, и как бросать грозного и более сильного врага через бедро. Потом, когда подрос, все эти интуитивные знания ушли, растаяли и забылись, словно я вылупился из одного яйца, оказался в другом, совершенно новом, а разбитые скорлупки старого яйца унесли с собой все мои прежние знания и навыки.

Дед, приемный отец моего папы, – родной папа моего отца погиб на фронте в сорок третьем году под Изюмом, – приучил меня держать ложку в правой руке. Он не стучал по моей лобастой голове костяшками пальцев, не обзывал, не читал нотаций и не повышал голос. Он просто объяснил, что ждет меня в ближайшем будущем, если я буду продолжать держать ложку в левой руке.

– Вот придешь в гости, сядешь за стол, возьмешь ложку, чтобы поесть, и будешь толкать локтем соседа. Хочешь, чтобы все обращали на тебя внимание и смеялись?

Больше всего на свете я боялся тогда, да и сейчас тоже, стать посмешищем в глазах других, вот почему мгновенно приучился держать ложку в правой руке. А ручку, придя в школу, благодаря урокам упомянутой воспитательницы, я держал с самого начала в правой руке, хотя почерк был не очень хороший, может быть по этой причине.

В общем, первый звоночек прозвенел в четвертом классе, когда к нам пришел новенький, его звали Юрка Знашев. До его прихода я был выше всех одноклассников, лишь некоторые девочки, – Лиля Бедренко и Света Ребрихина, – были немного выше меня.

С появлением Знашева я перестал быть выше всех мальчиков. Он был почти на полголовы выше, наверное, поэтому сразу же повел себя довольно нахально. Конфликт витал в воздухе.