Коллежский секретарь. Мучительница и душегубица

– И он вскоре дело то и прикрыл. Никакой вины Дарьи Салтыковой в смерти моего крепостного Степашки не было. И Дарья обещала примерно наказать своих холопов за смертоубийство, а мне выплатить стоимость убытка. Да позабыла о том и ни копейки не заплатила.

– И все?

– А чего еще? Вельяминов-Зернов сказал, что и дела-то никакого нет. Ну, приревновала баба. С кем не бывает. Порухи же чести моей дворянской он не видит в том никакой. Угрозы же назвал пустым звуком. И все.

– Но говорили, что она приказала сечь тебя батогами. Было ли сие?

– Что ты, сударь. Какие батоги? Я столбовой дворянин! Хотя злые языки такое говаривали. Но сего не было.

– А скажи, Николай Андреевич, а что ты видел в подвале барского дома Салтыковой, куда тебя доставили?

– Много чего видал. Но скажу по чести, не уступает он пыточной камере, хоть и не был в такой никогда, а токмо слышал. А рожа у её ката чисто разбойничья. Такого увидать – ночь не спать, а то и две.

– А про пытки в этих подвала слыхал ли чего? – допытывался Соколов.

– Слыхал. Кто о том не говорит на Москве, сударь, – Тютчев перешел на шепот. Мои крестьянишки болтали, что Дарья-то человечину жрет.

– Что? Как человечину?

– А ты того не слыхал? Мой холоп Ромка, что был у меня в конюхах, встречался с девкой из салтыковских, кузнеца дочкой. Так вот она и баила ему, что мол, у крепостной девки Настюхи она велела грудь отрезать и зажарить для себя.

– Но ты же сам, сударь, часто гостевал у неё. Сам-то ты замечал что-то подобное?

– Сам-то? Нет. Ничего такого я за ней не замечал. Да и не до того нам с ней было тогда. Но когда при ней секли кого, глаза у неё такие становились. Что прямо жуть. Я и сам могу какого холопа высечь повелеть. Но не так, как у Салтыковой это делается. Я потому и стал её бояться. От такой бабы и путного потомства не будет. Моя Марья совсем иное дело. Ласковая да мягкая. И глаза такие!

– А ты был свидетелем истязаний её холопов, Николай Андреевич?

– Как секли видал, – осветил Тютчев.

– И от этого кто-либо скончался?

– Того не знаю. Может и да, а может и нет.

В этот момент двери отворились, слуги принесли наливки и закуски. Хозяин пригласил гостя откушать. Они сели за стол и выпили. Соколов похвалил наливку и продолжил допрос:

– А скажи, Николай Андреевич, больше с Салтыковой ты не сталкивался? Оставила она тебя в покое?

– Плохо ты знаешь Дарью Николаевну, если говоришь так, Степан Елисеевич. В январе сего года уже после моей свадьбы с Марьюшкой, мой московский дом пытались взорвать.

– Что? – Соколов ничего об этом не слышал. – Ты об чем говоришь, сударь Николай Андреевич? Как это взорвать?

– А так, сударь. Доподлинно мне известно, что конюхи Салтыковой Иванов да Савельев приобрели два килограмма пороху наилучшего. Смешали его серой и завернули в пеньку. И пытались заложить сие под мой дом. Но мои слуги их поймали и высекли.

– Так чего же ты жалобы не подал, сударь! Это неслыханное преступление!

– Жалобы? Не смеши меня, сударь. Конюхи Салтыковой сказали, что ничего дурного не хотели и подрывать мой дом не собирались. А про то, что имели на сие деяние повеление Салтыковой они молчок. Ну, подал бы я жалобу и что? Салтыкова бы еще большую злобу на меня затаила. Не стал я никому тогда сообщать, но охрану своего дома усилил и еще десяток холопов из деревни выписал. А в апреле сего года, когда я отбыл в Тамбов по делам служебным, на меня устроили охоту. 12 мужиков сидели в засаде по моему пути. И имели повеление Салтыковой меня раба божьего прикончить.

– И что? – еще более подивился Соколов.

– А ничего. Прознал я про то, и потребовал тогда для своей охраны 15 солдат у губернатора.

– И они не напали?

– Побоялись.

– И более она не трогала тебя, сударь?

– Более нет. То был последний случай. Видать Дарья-то успокоилась и ревность в ней вся иссякла. А мне только того и надобно….

2

Москва.

Канцелярия Юстиц-коллегии.

На следующий день Соколов был на своем месте в присутствии и ему представили еще одного чиновника, назначенного вести следствие по делу Салтыковой. Им оказался чиновник следственного отдела Сената в Петербурге надворный советник князь Дмитрий Владимирович Цицианов. Цицианов был под стать самому Соколову, такой же крепкий, хотя годами был помоложе. Князю было не более 30 лет.

– Рад знакомству, князь.

– И я рад, Степан Елисеевич. Много о вас наслышан.

К ним присоединился коллежский регистратор Иванцов. В его руках был увесистый портфель с серебряными застежками.

– Познакомьтесь господа! – Соколов представил князя коллежскому регистратору. – Надворный советник князь Цицианов Дмитрий Владимирович из Петербурга. Коллежский регистратор Иванцов Иван Иванович. Будем работать вместе по делу помещицы Дарьи Салтыковой.

– Рад знакомству, князь Дмитрий Владимирович, – Иванцов склонил голову.

– И я рад, Иван Иванович.

– Прошу садитесь, господа, – произнес Соколов. – У нас есть о чем поговорить.

Они расселись по стульям и стали обсуждать дело.

– Итак, господа, мы начинаем сложное дело. Оно может только показаться легким на первый взгляд. Вы все уже знаете, какая задача поставлена перед нами. Нам нужно выяснить виновна ли помещица Дарья Николаевна Салтыкова в смертоубийстве более сотни своих крепостных крестьян.

Цицианов сказал, что дело сие важное, ибо на контроле у самой государыни.

– Лично мне не часто доводилось видеть её величество, но меня напутствовала перед отъездом из столицы она сама.

– Вот как? – глаза Иванцова округлились. – Государыня?

– Императрица желает узнать правду о сем деле. И по завершении дела наградит тех, кто рвение проявит.

– До завершения нам далеко еще, господа, – сказал Соколов. – Потому предлагаю начать работу. Иван Иванович, тебе слово! Что удалось выяснить по делам в приказе Сыскных дел? Что есть по делу убитого якобы Андреева Хрисанфа?

Иванцов ответил:

– Не много путного-то, Степан Елисеевич. Хотя я провел, как мне было приказано, только поверхностный осмотр. Приказ просто завален бумагами. А времени было у меня не много. Вот я выделил несколько дел. Это жалоба крестьян на свою помещицу от ноября 1759 года, – Иванцов развернул лист бумаги и стал читать. – Салтыкова якобы замучила до смерти крестьянина Хрисанфа Андреева. Было произведено дознание и количество бумаг по нему в сыскном приказе не менее 70. Тело умершего было освидетельствовано тремя должностными лицами. Вот три документа и даты указаны во всех различные. От 2 ноября, от 21 ноября, и от 28 ноября.