Писатели и стукачи

В качестве оправдания своего доноса Кузнецов заявил, что в «заговорщики» специально записал таких людей, которые благодаря своим заслугам ни при каких условиях не могли бы пострадать. Однако клевету на друга нельзя оправдать ничем, от чувства вины не удастся никогда избавиться, даже если успокаиваешь себя тем, что всё обошлось без огорчительных последствий.

Одной из причин эмиграции на Запад стало желание писателя опубликовать свою книгу без купюр. Напомню, что при публикации «Бабьего Яра» рукопись сильно сократили. Кузнецову удалось вывезти фотокопию рукописи на Запад, и через год её напечатали в издательстве «Посев». Но думаю, что эффект был уже не тот, что после первой, хотя и неполной, публикации. Можно предположить, что ещё одна причина бегства в том, что Кузнецов надеялся избавиться от навязчивых кошмаров, однако они настигли его даже в Лондоне. Он не дожил и до 50 лет.

В намерении сгладить эффект от первых, шокировавших общественность признаний в связях с КГБ, Кузнецов придумывал всё новые аргументы. Газета «Санди телеграф» опубликовала статью Кузнецова, в которой он сообщал, что не знает ни одного писателя в России, который так или иначе не имел бы дел с чекистами. Если речь идёт о «выездных», это совсем не удивительно – даже организованные экскурсанты выезжали за рубеж в сопровождении внештатного агента, не считая нескольких сексотов. В этой статье снова не обошлось без упоминания известного поэта. Кузнецов выразил сомнение в том, что Евтушенко путешествовал по свету, никак не запятнав себя сотрудничеством с КГБ – это всего лишь намёк на обязательный отчёт по результатам творческой поездки за рубеж.

Совсем иначе приключения невозвращенца Кузнецова выглядят в изложении израильского публициста Бориса Брина:

«КГБ потребовало от него написать донос на Евтушенко, считавшегося самым "левым" поэтом времен «хрущевской оттепели» и после нее. Боясь потерять единственный шанс, Кузнецов указал все известные ему о Евтушенко факты, он не знал, что качество доноса проверил в КГБ Евтушенко и он же дал добро на поездку Кузнецова в Лондон. Не знал и мучился из-за вынужденного доноса, который КГБ обнародовало используя против Кузнецова и подымая престиж Евтушенко. Загадочная смерть Кузнецова свидетельствует о том, что КГБ все же до него дотянулось».

Разоблачения Брина как правило бездоказательны, рассчитаны на интерес нетребовательной публики, жадной до сенсаций. Однако кое-кто и впрямь видел в Евтушенко «агента влияния Кремля». Суть дела прояснил Павел Судоплатов в книге «Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930-1950 годы»:

«Идеологическое управление и генерал-майор из разведки КГБ Агаянц заинтересовались опытом работы моей жены с творческой интеллигенцией в 30-х годах. Бывшие слушатели школы НКВД, которых она обучала основам привлечения агентуры, и подполковник Рябов проконсультировались с ней, как использовать популярность, связи и знакомства Евгения Евтушенко в оперативных целях и во внешнеполитической пропаганде. Жена предложила установить с ним дружеские конфиденциальные контакты, ни в коем случае не вербовать его в качестве осведомителя, а направить в сопровождении Рябова на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Финляндию. После поездки Евтушенко стал активным сторонником "новых коммунистических идей", которые проводил в жизнь Хрущев».

Как следует из этих строк, сексотом Евтушенко не был. Да и «участие» КГБ в смерти Кузнецова – наверняка плод необузданной фантазии израильского автора. Скорее всего, из той же серии и версия Бориса Брина, согласно которой автором стихотворения «Бабий Яр» был малоизвестный поэт Юрий Влодов (Левицкий), а вовсе не Евгений Евтушенко. Это предположение, если верить информации, почерпнутой из интернета, поддерживает и вдова Юрия Влодова, которая цитирует рассказ своего мужа о его взаимоотношениях с Евтушенко:

«В годы нашей молодости мы дружили. Я запросто приходил к нему домой, мы читали друг другу только что написанное, и уже тогда было ясно, что все его творения я с лихвой перекрываю. Женя грустнел после моего чтения, потом лихорадочно садился за машинку и слезно просил меня продиктовать ему что-то из только что прочтенного, но еще неопубликованного. Я диктовал, конечно, что мне – жалко? Потом одно из стихотворений он, с некоторыми изменениями, напечатал под своей фамилией. Это стихотворение потом стало знаменитым, одним их лучших в его творчестве. Я имею в виду "Бабий Яр"».

Вот это «с лихвой перекрываю» уже наводит на мысль, что дело тут не чистое – похоже, что поэт немного переигрывает. Затем идёт рассказ про «стрёмную», то есть воровскую жизнь, про недолгое пребывание Влодова на нарах, ну а потом новая встреча двух поэтов:

«Когда я освободился, я встретил Женю и спросил его, зачем он это сделал. Как ни странно, он ничуть не смутился и сказал, что, поскольку я сел, он решил таким вот интересным образом спасти это прекрасное стихотворение, не дать ему пропасть, оно ведь нужно людям. Я не нашелся, что ответить на подобное заявление, настолько оно меня поразило. Потом успокоился, простил его, но запретил это стихотворение в дальнейшем как-то использовать: публиковать, ставить в книги».

Это довольно нелепое признание можно объяснить взаимной неприязнью Влодова и Евтушенко, причины которой также описывает вдова поэта. Поводом для конфликта стало стихотворение Влодова, из которого приведу только четыре строфы:

Не тянет, я – не гений!

У всех свои умы.

И я спросил: «Евгений!

Что будем делать мы?»…

И нежный шепот: «Девочка!–

В его устах как мат.–

«Ты прелесть, иудеечка!

Ты – смак!»

И мне: «А ну, налей-ка!–

И в щеку винный дух!–

Смелей! Она ж– еврейка! –

Выдержит двух!..»…

И тут я прямо к гению

Нервическим шажком,

И вдруг я раз Евгению

По роже, кулачком!..

Надо признать, стихи весьма обидные для Евтушенко. Тут и намёк на антисемитизм, и унижение, испытанное якобы в результате мордобоя. По словам вдовы Юрия Влодова, дальше случилось вот что:

«Узнав об этом стихотворении, Евтушенко подошел к Влодову в ЦДЛ и пафосно произнес: "Поэт Юрий Влодов! Вы – подлец!". На что Влодов ему грубо ответил: "Пошел ты вон, графоманская морда!". На том они разошлись».

Все эти истории, изложенные в интернете, можно было бы назвать доносом то ли Бориса Брина, то ли вдовы Юрия Влодова на «антисемита» Евтушенко. Однако никто из авторов «сенсации» не решается ничего категорично утверждать, поэтому и обвинять в клевете, по сути, некого. Не исключено, что цель заключалась только в том, чтобы привлечь внимание к творчеству забытого поэта. К счастью, невозвращенец Кузнецов тут совершенно ни при чём.

Глава 7. О ядозубости и менторстве

Здесь снова придётся возвратиться к Быкову, однако не для анализа успехов или неудач писателя, журналиста и поэта. Речь пойдёт о взаимоотношениях в творческой среде, которые иной раз материализуются на страницах книг, газет и в интернете. Что самое неприятное, некоторые откровения можно было бы назвать доносом, если этим словом обозначить сообщение для публики, содержащее весьма нелестный отзыв об известной всем персоне.

Сначала несколько слов о том, как некоторые современные писатели относятся к литературной критике:

«Мнения людей, искренне ко мне расположенных, либо нейтральных, либо хорошо разбирающихся в предмете, мне интересны всегда. Впрочем, если меня активно и предсказуемо ругают люди, которых я почему-либо не люблю (чаще всего у такой неприязни не личные, а самые что ни на есть литературные мотивы), – это мне приятно вдвойне, потому что, значит, я попадаю в цель. Мне вообще кажется, что нелюбовь противных – гораздо более надежный критерий успеха, чем любовь симпатичных».

Что ж, стоит прислушаться к этим словам Дмитрия Быкова. Особенно хорошо работает такой критерий в случае, если цель написания книги – кого-то непременно разозлить. Если же основная задача состоит всего лишь в зарабатывании денег, то и в этом случае чья-то неприязнь играет положительную роль, поскольку скандал или перебранка может привлечь читателя и увеличить рейтинги продаж.

Но прежде, чем делать окончательные выводы, приведу образчик критики в адрес Быкова, заимствованный из «Литературной газеты»:

«Дмитрий Быков, которого знают все: литератор стахановской производительности, строчит в «прозападном "Огоньке", профашистском "Консерваторе", желтеющем "Собеседнике", скандальной "Столице", истеричной "Новой", ведёт телепередачи, включая "бульварное "Времечко""».

Тут многое сошлось – и малоприятное сравнение писателя с углекопом, и презрение к бульварной желтизне, и чуть ли не обвинения в симпатиях к фашизму. Чего тут только нет! Быков вообще горазд писать, и ничего с этим не поделаешь. Если у писателя нет стимулов печататься в литературных журналах, которые и выходят-то не чаще, чем раз в месяц, почему нужно игнорировать еженедельные издания и телевизионные ток-шоу? Впрочем, информация изрядно устарела, поскольку Быкова уже давненько нет на телевидении.

Но речь здесь не о том – Дмитрий Львович не прощает обид своим гонителям:

«"Литературная газета" вообще никаким боком не относится к литературе: это рупор малоталантливых, амбициозных, сервильных обскурантов, пишущих с грамматическими, стилистическими и фактическими ошибками. Мне стыдно за бренд, который в семидесятые олицетворял собою какой-никакой глоток воздуха, пусть и тухловатого».

Ах, как он их послал! Жаль, что портал Openspace.ru и журнал «Что читать», в качестве главного редактора которого высказался Быков, не столь популярны, как «Литературная газета», а то можно было бы рассчитывать на продолжение этой перебранки. Будь у меня возможность, я бы основал журнал или газету, специально посвящённую конфликтам в творческой среде. Представьте, сначала одного мутузят, выкладывая на страницы всю его отвратительную подноготную, а уже через неделю обиженный и оскорблённый возит своего оппонента «мордой» по столу.

Вообще-то над Быковым издеваются все, кому не лень. Вот и филолог Николай Александров в 2011 году заявил, что таким уникальным даром многословия, как у Быкова, обладают только женщины:

«Мой опыт преподавания литературы подсказывает мне, что девочки вообще гораздо легче пишут сочинения, и они у них получаются гораздо длиннее. Для любого мальчика написать сочинение – это довольно существенная проблема. Таким образом, лёгкость письма и, в общем, если угодно, плодовитость – это одна из специфических особенностей женского письма и женского почерка. И в этом смысле, на самом деле, образец женской прозы в нашей современной изящной словесности – это Дмитрий Быков».

Впрочем, в рецензии Александрова на книгу Быкова о Пастернаке для израильского журнала «Лехаим» в 2007 году намёков на «женский почерк» Быкова ещё нет. Надо полагать, «половые» особенности прозы Быкова ещё не были заметны, хотя девятисотстраничный текст и сейчас наводит на кое-какие подозрения. Привожу наиболее впечатляющий отрывок из рецензии: «Быков пишет размашисто, свободно, масштабно, в полной уверенности своего права на такую свободу и размах». Судя по этому тексту, критик старается подчеркнуть мужские достоинства прозы Быкова – в отличие от женских, которые он углядел через четыре года. Похоже, именно «половая» характеристика является коньком, фирменным знаком литературоведа.

Несколько позже Александров, обсуждая недостатки романа «Списанные», обвинил Быкова в «явном нарушении кафкианского канона», выразившемся в некоем разъяснении авторской позиции, сделанном на страницах книги, и добавил: «Внятности, однако, это роману не прибавляет, а скорее ослабляет даже то, что помимо стилизации Кафки бросается в глаза – а именно – откровенную фельетонность».

В короткой и маловразумительной рецензии явно ощущается желание критика унизить автора, причём без достаточных на то оснований. Возможно, это всего лишь отзвуки той битвы Быкова с «правоверными» евреями, которой он был увлечён за несколько лет до написания своего романа – об этом речь пойдёт в одной из следующих глав. Не исключено, что здесь проявляются и особенности психики Николая Александрова. На сайте «Эха Москвы», где критик подвизается в роли специалиста по рекламе, в частности, поступающих в продажу книг, приведено такое откровенное его признание: «Я довольно мучительно пишу, но зато почти со сладострастием правлю текст».

Видимо, это сладострастие проявляется и при мучительном прочтении чужих текстов, когда так и хочется что-нибудь подправить, но раз уж это невозможно, всё, что остаётся критику, это хотя бы как-нибудь нагадить автору в рецензии.

К счастью, моральные потери, вызванные критикой, нередко компенсируются материальной выгодой – о таком случае Быков рассказал на презентации «Остромова» в Москве:

«Один из моих романов, переведенный на английский, вызвал какую-то рецензионную бурю – для меня совершенно неожиданную. Везде писали, что это «бесформенная, аморфная, оскорбительная, несбалансированная, отвратительная, мерзкая, великая книга». Вот такой ряд эпитетов. Меня, как вы понимаете, устраивают всё. А больше всего устраивает то, что два её тиража по тысяче экземпляров продались».