– Сам не видишь – фотосъемка… Иди, бери свои ключи.
Слесарь поднялся из сугроба, вошел. Свет ослепил его, еще больше ослепляло обилие и красота женского обнаженного тела. Он пытался не смотреть… но глаза сами поднимались от пола – прелестные ноги, бедра, колыхание грудей под прозрачной тканью притягивали. Одна из девушек стояла совсем близко, сморщила нос, когда Палыч проходил мимо. Так под тихий смех и любопытные взгляды слесарь прошествовал… до умывальника, вымыл руки и пошел обратно. В дверях его опять встретил Вова:
– Забрал?
– А…! Что!? Что забрал? А, да ключи… Дай куртку мою, куртку…
Вовка принес его куртку, Палыч сгреб ее под мышку и, неожиданно вспомнив, что он старше, а соответственно, умнее и ответственнее, погрозил Вовке пальцем перед носом:
– Ты это, смотри, бордель тут развел… Я расскажу начальнику, да… расскажу.
Вовка хмыкнул, пожал плечами и захлопнул дверь в кочегарку. Сказка исчезла.
Сказать, что Палыч за свои годы голых женщин не видел – видел, конечно. И картинки в журналах, эротика в советском кино в малых дозах выдавалась населению, и нынче дома у него на кабельном канал для взрослых имелся. Только все это как-то более прозаично-физиологически. Слесарь брел домой, в ушах звучал все тот же тихий смех, перед глазами сплетались цветные полосы, как у сына на мониторе, и не покидало ощущение прикосновения к чему-то недостижимо прекрасному, чему у Палыча не находилось цензурного определения.
Бросив куртку в прихожей, Палыч упал на диван в зале, и сон накинулся на утомленный впечатлениями и алкоголем мозг.
Первым слушателем сей невероятной истории стал все тот же сосед по площадке, слушал он вполуха, взял ключ и исчез в недрах подвала. Палыч повествовал об увиденной сказке коллегам и начальству, но те, зная о чрезмерном увлечении Палыча спиртосодержащими жидкостями, не принимали повествование всерьез. Вовка, наблюдая это, посмеивался – он, собственно, и рассчитывал на такой эффект.
Слесарь стал задумчив, часто ходит в магазины бытовой техники и электроники, где замирает у витрин с фотоаппаратами.
***
В моей душе освободилось место,
Как в гавани – свободный есть причал.
И до того не слишком было тесно,
Но никогда причал не пустовал.
За синим днем придет затейник-вечер,
Плеснет опять мне горечи в вино —
Вот так в игре дурацкой, в чет и нечет,
Наш общий счет сошел на знак «равно».
И светлый горизонт теперь не застит
Наш алый парус, титул твой, моя печаль.
Горит в печи придуманное счастье.
И золото заката льется вдаль.
***
Смотри – за тенью ноября
День размывается дождями,
Заполнив мониторы снами,
Живем – не грея, не горя.
Смотри – из смайлика и мема
Любовь рождается смешная,
И нам нисколько не мешает,
Что оба выпали из темы…
Смотри – вот мониторы гаснут.
Истает страсть, и смех, и ласка,
Дождь ноября размоет сказку,
И ты забудешь сон неясный.
Райская калитка
Нет у рая врат величавых, я верю.
Лишь калитка, от времен посеревшая, мшистая.
По дорожке садовой душа скользнет в двери,
Петр нальет ей чаю душистого.
В креслах мягких, за круглым столом разговоры ведутся неспешные —
Сколько прожито, как – добрых дел,
Список тут весь, ну, конечно же.
Стукнет полночь.
Вставая, звякнет Петр ключами,
И до места проводит прибывшую – в ее вечный покой,
У окна в лунный сад, в лоно времени застывшего.
Вернувшись, глянет на часы – они покорно стрелки сложат на шести,