Я ещё живой. Рассказы и повести

Я ещё живой. Рассказы и повести
Владимир Анатольевич Удод

В книгу вошли лучшие рассказы и повести автора. Разные по жанру и тематике. Их объединяет желание писателя показать человека в различных жизненных ситуациях, порой невероятных, иногда комических, а чаще драматических.

Я ещё живой

Рассказы и повести

Владимир Анатольевич Удод

Редактор: Н. Белинская

Copyright © Владимир Удод 2017

Все права защищены

Редактор Наталья Викторовна Белинская

© Владимир Анатольевич Удод, 2017

ISBN 978-5-4485-9254-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От редактора

Этот сборник рассказов и повестей никак нельзя привести к общему знаменателю ни по жанру, ни по тематике. Он разнообразен, как жизнь, где соседствуют грустное и смешное, глупое и мудрое, низменное, наносное и неожиданно высокое, можно было бы сказать – героическое, но персонажи вряд ли согласились бы с таким определением.

Условно эти произведения можно сгруппировать следующим образом.

«Шахтерские» рассказы и повести

«Традиция» – о том, как возникают некоторые традиции и к чему приводит иногда суеверие; «Код Гарринчи» – оригинальный способ излечения от алкоголизма; очень смешной «Судный день…»; выходящая далеко за рамки шахтерской жизни повесть с высоким драматическим накалом «Я еще живой»…

«Военные рассказы»

«Дачник-неудачник», «Крошки» – о разгоревшейся на наших глазах гражданской войне в Донбассе; а рядом рассказы о Великой Отечественной («Оперотряд…», «В засаде»);

«Маленькие истории маленького города» – близкие каждому персонажи и ситуации, поскольку даже мегаполисы были когда-то маленькими городками, со своими чудаками, городскими сумасшедшими, невероятными событиями, которые становились частью нашей общей истории;

просто случаи из жизни – иногда жесткие («Искушение»), порой трагические («Старик и горе»), а то и вызывающие двойственную реакцию, когда хочется смеяться и плакать одновременно («Ход конем»); размышления о судьбе, которую мы сами иногда делаем трагической («Спор»), о «роке», воплощающем высшую справедливость («Мудрость волков»);

невероятно трогательные лирические истории («Ромашки», «Долгая дорога…», «Первый снег – самый чистый»), по сложности ситуаций временами не уступающие «Ромео и Джульетте» («Счастье мое Шади»);

сказки, где происходят чудеса, – удивительные и поучительные, как и положено настоящим сказкам («Однажды, когда вернулась зима», «Надо же такому случиться!»);

притчевые «Боль», «Синдром сталкера» и почти фантастическая, но очень реальная «Юдора»…

Собственно, всё это – отдельные страницы из летописи человеческой жизни, где никогда не бывает только черного и только белого и где каждый из нас имеет как минимум одно незыблемое право – право выбора.

Традиция

Любой горняк знает, кто такой Шубин. О духе горных копей ходит много легенд. Лично мне больше нравится та, в которой рассказывается, как хозяин рудника запал на жену своего рабочего и, чтобы обладать ею, устроил завал в глухом забое, замуровав там горемычного конкурента на веки вечные. С тех пор неприкаянная душа Шубина ходит по горным выработкам Донбасса и выискивает свои жертвы. Можно по-разному относиться к этой легенде, но шахтёры, так же как моряки, шофёры и артисты, – народ суеверный и, спускаясь в забой, на тему о Шубине стараются не шутить. Многие верят: если увидел Шубина – считай, что увидел смерть, живым на поверхность уже не выйдешь. Когда в верхних слоях породы происходит перемещение и раздаётся приглушённый треск, старые горняки говорят: «Слышите? Шубин ходит», если лава даёт посадку и порода с орудийным гулом обрушивается на почву, – «Шубин играет», а если кто-то погибает, констатируют: «Шубина увидел» или «Шубин забрал».

Но не стоит напрягаться. История, которую я хочу рассказать, скорее комическая, чем трагическая. Как я уже говорил, шахтёры в массе своей серьезно относятся к приметам и поверьям, но есть люди, которые выходят за рамки «приличного» суеверия. Такой проходчик работал и в нашей бригаде. Раньше про подобных людей говорили «не от мира сего», а мы считали его просто малость с приветом. Имя его было Петя Кузякин, но мы звали его кто как хотел: Пеца, Кузя, Петруха, Кузякин, – и он всегда откликался и никогда не обижался. Петя был страстным поклонником знаменитого приверженца «природного» образа жизни Порфирия Иванова, даже пытался какое-то время ходить зимой в одной рубашке, брюках и сандалиях на босую ногу. Но после того как подхватил двустороннее воспаление лёгких, прекратил издевательство над своим организмом. Однако основные постулаты учения старца о единении человека с природой, так называемые «детки», чтил больше, чем «Правила безопасности в угольных и сланцевых шахтах». Приходя в забой, он кланялся и торжественно произносил: «Здравствуй, Забой!». Выезжая на поверхность, не менее торжественно восклицал: «Здравствуй, Солнце! Здравствуй, Небо! Здравствуй, Трава!». Мы сначала посмеивались над ним, но потом привыкли и не обращали внимания. В конце концов, выбор каждого, как ему поступать. Не мешает никому – и ладно. Вот только с Петрухой его оригинальничанье сыграло злую шутку.

Случилось это в аккурат на День ВМФ. Наш коллега Вадик Самсонов имел счастье служить на флоте и в этот день, согласно традиции, выставлялся. Настроение у всего коллектива было приподнятое, Вадик, как всегда шутил, рассказывая флотские небылицы, мы слушали и смеялись. Пришли в свою выработку, сели кружком возле электроаппаратуры, под единственной лампочкой, развернули тормозки, стали неторопливо есть, а Вадик-мореман продолжал травить свои байки.

– А вот однажды мы стояли в Болгарии, и добрые болгары подогнали нам бочку вина, но с условием, что бочку вернём. Кому-то пришла в голову мысль спрятать вино в огнетушителях. Вроде бы и на виду – и начальство не додумается. Сказано – сделано. Выдраили огнетушители, залили их вином и повесили на место, а бочку вернули добрым людям, наполнив её стиральным порошком в знак ответной благодарности. Правда, болгарам наша щедрость не понравилась, так как они посчитали, что бочка безнадёжно испорчена. Ладно. Идём мы через Средиземное море, попиваем винцо втихаря, и всё бы ничего, если бы все меру знали. То один попадётся пьяным, то другой. Пытать бесполезно, кто ж признается. Но хитрый старпом решил выследить нарушителей. И как-то один салага прокололся. В тот момент, когда салабон присосался к огнетушителю, бедного старпома чуть кондратий не хватил. Он подумал, что матросы уже до щёлочи опустились. Что было потом – уже не весело.

Мы посмеялись над рассказом Вадика, доели тормозки, и звеньевой сказал:

– Ладно, Кузя, всё равно ты не куришь, сходи в забой, поздоровайся, а заодно посмотри, надо ли затяжку брать и выдвижное стоит или нет.

Петруха молча пошёл в забой, который от нас находился в каких-нибудь сорока метрах. Он не мог знать, что в забое на куче породы, с выключенным в целях экономии светильником, лежал, дожидаясь звена, проходчик из другой смены, который хотел получить отгул и поэтому остался на вторую смену. Это был Славик Боритько. Он забрался на тёплую породу подальше от вентиляционной трубы, чтобы не так дуло, в расчёте подремать во время пересмены. Кузякин, как обычно, подойдя поближе к груди забоя, поклонился и уважительно произнёс:

– Здравствуй, Забой!

Дремавший Славик открыл глаза и, узнав Петруху, произнёс сонным голосом:

– Ну здравствуй, Кузякин.

В том, что Петруха здоровается с забоем, не было ничего удивительного, но чтобы забой здоровался с Петрухой… Рывку Кузякина позавидовал бы любой спринтер. Он пронёсся мимо нас, опрокидывая вентиляционную струю, едва не вызвав панику своим воплем:

– Шубин, Шубин! Там Шубин!

Превозмогая страх, мы все вместе направились в забой; мы предполагали всё что угодно, но, увидев Славика, быстро сообразили, в чём дело, и полсмены не могли прийти в себя от смеха. Вот только самого Кузякина встретили уже на поверхности.

– Кузя, – сказал ему звеньевой, – завтра с тебя бутылёк. Мы за тебя всю смену отпахали, так что колись на бутыль. А сейчас пошли, испуг выливать будем самогоном.

Расположившись в посадке, на обустроенной полянке в каких-нибудь ста метрах от комбината, мы на газетах разложили нехитрую закуску, в центр «стола» поставили бутыль с самогоном, и тут наш бывший моряк, приколист и балагур Вадик Самсонов вдруг рухнул на колени и произнёс, как молитву:

– Здравствуй, сало! Здравствуй, хлебушек! Здравствуй, бутылёк!

На последних словах он наклонился и поцеловал стеклянную тару. Это вызвало бурный смех и ещё больше подняло всем настроение, даже Кузякину.

С тех пор мы всегда произносим это заклинание, прежде чем приступить к распитию спиртного. Так Петя Кузякин зародил в нашем коллективе новую традицию. А что, в этом что-то есть…

Код Гарринчи

Авдеич, он же Гарринча, получил в юности прозвище великого бразильского футболиста вполне заслуженно. Ну, во-первых, он также от рождения имел одну ногу короче другой, а во-вторых, ему не было равных на футбольном поле посёлка. Надо ли говорить, что в шестидесятых вся страна была помешана на футболе, а уж детвора рабочих посёлков – и подавно? Тренер местного «Авангарда» буквально охотился за одарёнными подростками. Но Гарринча местного пошиба был насколько талантлив, настолько и ленив. Ходить регулярно на тренировки являлось для него непосильной задачей, и он дальше родного шахтёрского посёлка выезжал крайне редко. Футбольное детство осталось в далёком прошлом, мало кто уже помнил, за что Авдеич получил почётное прозвище, да и немногие уже знают о самом великом бразильце, но имя Гарринча закрепилось за ним прочно и навсегда.

Семейная жизнь у него не сложилась, проживал он одиноко в родительском доме, некогда очень добротном, но после смерти родителей и по причине несусветной лени хозяина пришедшем в занехаенное, как у нас говорят, состояние. Жил Авдеич на очень скромную пенсию, которой, ввиду таких же скромных потребностей, ему вполне хватало. К тому же держал он небольшое хозяйство: десяток куриц, петуха, кота, козу и козла.

Вот о козле стоит поговорить особо. Все животные пользовались свободным доступом в жилище Авдеича, но козёл по кличке Стёпа имел собственную кровать и спал только в доме. Да и хозяином, пожалуй, был больше козёл, чем хромой старик. Когда козёл заходил в дом, все животные, включая козу и кота, выбегали во двор. А при Авдеиче, в отсутствии козла, куры могли позволить себе снестись прямо на подушку деда, что нисколько того не огорчало. Он радостно брал яйцо и ковылял на кухню, где тут же разбивал его на сковородку.

Стёпе нравилось, когда Авдеич сидел на крыльце и курил. Он стоял рядом, с наслаждением вдыхал табачный дым и с нетерпением ждал, когда старик бросит окурок. Тогда козёл тушил его копытом, а потом жадно съедал.

Была ещё у них страсть на двоих – любопытство. Стоило услышать, как кто-то идёт по улице, – тут уж кто раньше подбегал к забору, в котором на уровне головы была выломана доска – следствие хулиганских действий местных подростков. Это был не просто дефект в некогда солидном деревянном заборе, это был наблюдательный пункт и пункт связи с внешним миром. За него всегда шла непримиримая борьба с переменным успехом между человеком и животным.