Нас погубят наши дети

Нас погубят наши дети
Владимир Беленко

Первые две главы произведения «нПнД». Данная работа не прошла редактуру и сама по себе ещё сыровата. Но мне нужна обратная связь; если повезёт, надеюсь, кто-то её прочитает. История рассказывает нам о парне по имени Виктор, который живёт в жестоком и извращённом мире, который находит удовольствие в желаниях убить не только его, но и себя. Антиутопия с проблесками сатиры и достаточно жёсткими элементами, так что если вы чувствительный человек, то я эту работу не посоветовал бы.

Владимир Беленко

Нас погубят наши дети

Предисловие от автора

Привет, тот самый, решившийся ознакомиться с этой работой. Хочу заранее поблагодарить тебя за терпение и твой вклад как читателя. Это моя первая полноценная работа, хоть с драматургией у меня нет проблем, я всё равно страдаю от невероятной скудности в своих текстах и временами от до нельзя глупых ошибок. Поэтому я желаю тебе терпения, усидчивости и, самое главное, внимательности, чтобы уловить все сюжетные перипетии, задуманные мной.

Я не хочу дальнейшим текстом кого-то оскорбить, обидеть или, тем более, саботировать. Это просто история, возникшая в моей больной голове, история, которую я захотел вам рассказать, чтобы каждый подчеркнул из неё что-то для себя. И так как данная история для некоторых людей будет очень трудна, я напомню вам: курение убивает, алкоголь убивает, и радикальность убивает. Но я со всей искренностью разрешаю вам, за прочтением этой работы, курить, выпивать и принимать любую теорию из этой книги для себя за незыблемую истину.

Жаркие будни

Детство Виктора было как у всех: тихая, ничем не выделяющаяся юность. После развода родителей он потерял брата, который был для него главным другом. После этого его нелюдимость и замкнутость только нарастали, постепенно приходили личностные качества, которые в обществе принято называть заболеваниями. В маленькой несмышлёной голове была долька надежды на то, что мама привезёт его брата хотя бы на денёк, и они с Антоном снова встретятся. Каждый день в безрезультатном ожидании наслаивался на другой, и Виктор, постепенно зачерствев разумом и духом, окончательно забыл о брате. Столь быстрым изменениям помогали и регулярные избиения со стороны отца.

Он громко общался сам с собой, хлопал дверью, рыдал без причины. Впрочем, его отцу не требовался повод для того, чтобы выбить душу из ребёнка; побои прекращались только тогда, когда Виктор почти прекращал дышать. Он любил жизнь: каждый удар, он хватался ртом за воздух. Каждый раз, стоя над пьяной тушей, он сдерживал зверя, готового разорвать своего обидчика на клочья; он сдерживал монстра, готового окропить кровью своё тело и тело своей жертвы. Он держался каждый день так, как смог бы держаться не каждый взрослый.

Свет его души был маленьким черно-белым рябящим телевизором, и пусть он из-за тысячи поломок больше не работал, чем работал, всё равно его свет в темноте дарил каплю надежды. Фильмы, мультфильмы и, конечно, его любимая передача «Новости» – как ведущий, будто выплясывая, прыгал из стороны в сторону, с прекрасной улыбкой и непревзойдённой мимикой. Отсутствие звука в телевизоре нисколько не мешало Виктору: он сам был звуком, додумывая, что мог бы говорить. Выплясывая, этот артист он тихо проговаривал под нос: «Знаете, друзья, каждый раз удивляюсь воле нашего правителя: сколько его ни гни, сколько ни ломай, а всё равно он дойдёт до своей цели. Сквозь самые высокие заборы в мире он перепрыгнет, и не увидев ожидаемого, он, не унывая, пойдёт дальше, прогибая под себя горы, реки, леса и даже небеса… Он способен на всё, так чем же ты хуже?»

И вот шёпот разбудил отца, который со всего маху отправил в полёт стеклянную бутылку, жутко вопя в сторону ребёнка. Стеклянная бутылка не треснула, как и детский череп.

1

В юношестве Виктор хватался за любую возможность достичь своей цели – стать телеведущим. Первое время, еще не в состоянии официально работать, он занимался раздачей листовок, откладывая деньги на микрофон и пудру для грима, которую он нелепо наносил на себя, становясь похожим более на мима, чем на телезвезду. Но, без остановок идя к цели, он всё-таки добился небольшого успеха в своих начинаниях: его пригласили на подростковые новости, где самые умелые ребята показывали свои ораторские навыки. Виктор выделялся среди них активной мимикой и чересчур счастливым видом на фоне серого мира; в его движениях был лучик безумной надежды. Он пробивался через мрачность мира благодаря своей белоснежной улыбке и искренне счастливым глазам.

Шаг за шагом он достигал немыслимых успехов. Неизвестно, был ли это рост от неблагоприятной среды, в которой он рос, или от отсутствия друзей, отвлекающих на ненужные вещи, – для себя он давно решил, что такие успехи ему даются от упорства и дисциплины; впрочем, отчасти он прав. Перескакивая от работы к работе, на тридцатый год он дорос до телеведущего федерального канала, на котором из-за той же мимики и счастливой улыбки ему удалось стать невероятно популярным. Для кого-то он даже стал идолом: любой сальный мужик или сонная дама, приходя домой и включая телевизор, хватались за речи Виктора как за источник счастья и непоколебимой истины. В конце концов Виктор был невероятным источником харизмы, излучаемой во все стороны; блеск, кивок в сторону – и вот через камеру он заглядывает вам в глаза, оголяя все зубы, зачитывает речь, то и дело резко раскрывая глаза, подчеркивая свою славу. Также в дело шли кивки, броски всех пальцев в камеру и, конечно, его фирменное закатывание глаз, после которого он опускал взгляд на зрителя и говорил: «Люблю вас, до следующей пятницы! Хороших выходных».

2

Телеканал “Фаворит11” был для Виктора не только местом работы, но и неким убежищем от внешнего мира, зачастую жестокого к нему. Коллеги относились к нему как к обычному парню, не вешая на него звездную корону; впрочем, он и сам звездой себя не считал и почти не пользовался своим статусом второго лица страны после правителя.

Когда камера затухала, вместе с ней затухала и харизма Виктора: вне объектива его мимика превращалась в безразличную физиономию, а словарный запас сокращался до "Ага" и "Возможно".

Ещё мокрый асфальт после холодного дождя разогревался и испарял воду; от этого в воздухе стояла обжигающая духота, хотя солнце было закрыто облаками. Виктор, безуспешно пытаясь ухватиться за холодный воздух, едва дышал. Свернув с тротуара, Виктор завернул в небольшой лесок, выбиваясь своим строгим пиджаком и компактным чемоданом из природной красоты леса. Лес был небольшим, и для многих бродяг он предоставлял возможность сократить невероятно длинный путь от окраины города к ближайшему селу, в котором стоял дом Виктора.

Бетонный ухоженный дом с двумя этажами был окружён ветхими загнивающими домами. Грязные тропинки, усеянные бытовым мусором, переходили в длинную бетонную полосу, разделяющую деревню пополам. Эта полоса была жестом доброй воли губернатора, который, по его словам, должен был облегчить жизнь села в сотни раз. Вряд ли эта дорога была нужна жителям, так как у никого в селе не было машины, а лошади давно были изъяты у каждого гражданина по причине недавней эпидемии конского гриппа.

Виктор подошёл к своему дому и окинул взглядом камеру на противоположной стороне дороги, которая торчала из столба и смотрела прямо на входную дверь. Её поставили полицейские в качестве сдерживающего фактора: несмотря на тихий нрав Виктора, в один из периодов своей жизни он взбунтовался против самого себя и в свободное время сочинял протестантские лозунги, а иногда даже организовывал митинги. От юношеских ошибок он страдает до сих пор: вечные обыски, порицание, страх, что прошлое всплывёт на телевидение, и эта проклятая камера – как глаза Бога, заглядывающие в душу.

Каждый день, оглядываясь на камеру, у Виктора появлялось невероятное желание пойти к ней, вырвать из земли и закопать в лесу, чтобы некогда больше с ней не встречаться. Но будучи разумным человеком, он понимал, что как только он подойдет к ней на расстояние одного шага, к его дому отправится отряд, который выбьет из него последние силы, а затем закроет в карцер. Не пару недель, пару недель – это много, это целых два эфира, которые пропускают Виктору недопустимо. Он отворачивается, открывает дверь и делает шаг за порог.

3

Бетонные стены здесь и там треснуты, между комнатами пролегают коридоры, создающие небольшой лабиринт, который явно не был запланирован. Все двери в конце каждого коридора выполнены из дерева с строгими узорами, кроме входной: она, словно дверь бункера, состоит из плотного металла. Это был подарок Виктору от одного из его фанатов – взрослого мужчины, который утверждал, что эта дверь сделана из обломка подбитого им танка. Правда, это вряд ли кто-то узнает. Тот мужчина часто в телефонных разговорах рассказывал байки о захвате земель и обороне частей, часто путался в датах и названиях, от чего его слова Виктор воспринимал как белый шум. Два года он рассказывал о войне, единственное о чем он молчал, так это о том, как его комиссовали. Однажды Виктор даже сам задал такой вопрос, но в ответ получил только неприятное почмокивание, после чего рассказчик перепрыгнул на другую тему.

Как месяц назад, он подавился абрикосовой косточкой и умер; сейчас напоминанием о нём остаётся только эта бронированная плита, заменяющая Виктору входную дверь. Заходя за неё, по всему дому разносился громкий скрип от несмазанных петель. Виктор прошёл глубже в длинный коридор и дошёл до деревянной двери, за которой обычно на диване лежал его отец, словно мёртвый, не издавая ни единого звука. Но в этот раз за дверью стоял шум и громкий топот множества ног. Виктор замер в ступоре – он знал, что это очередной обыск, который в последнее время стал проходить чересчур часто. Мысли Виктора наполнились ужасом: «Почему именно сегодня, в самое неподходящее время?» Виктор вспоминал о наушниках, купленных недавно у одного перекупщика, и взмолился про себя, чтобы они не заглянули в маленький люк под кроватью. Он вдохнул, открыл дверь и шагнул внутрь.

На пальцах майора Эрика висели наушники, вокруг активно бегали подопечные, сбрасывая что можно и поднимая что можно. Майор сидел на маленьком стульчике, а рядом на диване безразлично лежал отец Виктора, привыкший к данной процедуре. Майор был одет в кожаные сапоги и сине-чёрный наряд. Его длинные волосы были завязаны в пучок за головой, которую аккуратно покрывала фуражка с тремя острыми углами, один из которых торчал в сторону Виктора.

– Вот объясни мне, ты это мне на зло делаешь? – недовольно вопрошал Эрик, кривя лицом, словно родитель, уставший от выходок своего ребёнка.

Виктор, крича в душе, спокойно отвечал: – Что именно? Я не нарушаю закон? Да специально.

– Если бы я нашёл это у простого обывателя, я бы отправил его на пару недель подумать о поведении в карцер. – Майор приподнял фуражку и почесал грубое лицо, своей угловатостью напоминающее его фуражку. – Но ты, ты другой случай: за музыку ты отправишься валить лес далеко и вернёшься обратно не скоро.

– А где тут музыка? В твоей голове играет.

– Заткнись, умоляю тебя, что с этим делать собрался? Надеть? – Майор надел наушники. – Подключить? – Майор воткнул шнур от наушников в воображаемый плеер. – И слушать песни адских гарпий. – Он кликнул по кнопкам воображаемого плеера в своей руке.

– Чего-то не хватает!? – В воздухе зависла пауза. – Где музыка? Или у нас в стране запрет на наушники?

– У нас запрет на пули, но если бы я нашёл у тебя пулю, то сейчас не общался бы с тобой, а застрелил бы на подходе к дому и был бы прав.

– Тогда застрелите, как найдёте!

Майор смотрел на Виктора как на глупое животное, затем вытащил шнур из воображаемого плеера, снял наушники и положил их на стул, потом встал. – Уходим! – Майор начал уходить от Виктора по полпути, быстро проговорив отцу Виктора: – До свидания, Эдуард.

– Увидимся, – безразлично ответил отец.

К Эрику сбежались его подопечные, с десяток человек выстроился у узкого коридора. – Ты кусаешь руку, которая тебя кормит! – сказал Эрик, дыша в лицо Виктору.

– Вы выбили мне зубы. Я давно её сосу!

Майор улыбнулся и, похихикивая, прошёл мимо Виктора, ведя за собой шлейф болванчиков, которые вслед за Эриком вышли за бронедверь, захлопнув её на хлипкую петельку, висящую под потолком. Виктор в одночасье побледнел от ужаса, подошёл к столу, взял наушники и положил их в карман. Плеера у него и вправду не было, музыку он некогда не слушал и слушать не собирался; эта покупка скорее была выплеском энергии и стала очередной безделушкой в коллекции. Он окинул взглядом устроенный беспорядок: часы, лежащие на полу, криво стоящий телевизор, который что-то хрипло вещал Эдуарду, и, конечно, кучу книг, разбросанных по углам.

Виктор прошёлся по очередному коридору, в конце которого за дверью пряталась лестница на второй этаж, состоящий из одной большой комнаты. То ли от размеров, то ли от скудного интерьера она казалась невероятно пустой. Шкаф и гигантская раскладушка. К последней Виктор подошёл с недоверием, заглянул под неё, открыл маленький люк и положил в него наушники. Он пару секунд подумал о том, не изымут ли их во второй раз. Пусть это была безделушка, но это была его безделушка. Виктор вытащил наушники и положил их в самое надёжное место в доме: его кровать раскладывалась в два этапа. Первый складывал кровать в маленький диванчик, а второй открывал кровать, как импровизированный сундук. Внутри было достаточно места, чтобы уместилась несколько человек; обшивка была сделана из толстых медных пластин, конструкция открывалась очень странно, от чего неосведомлённый человек никогда бы не догадался, как открыть данную конструкцию. Кровать была подарком того же человека, что и входная дверь; как он утверждал, её тоже сделал сам, значит о секретном отсеке знает только сам Виктор. В отсеке лежали запрещённые в стране романы, алкоголь, сигареты и прочая контрабанда, которую, благодаря покойному доброжелателю, никто кроме Виктора не найдет.

4

Взрослая жизнь оказалась гнилыми сказками. Постигнув тяготы и ответственность, Виктор был на грани отчаяния. Спасаясь литературой и коллекционированием безделушек, он забыл, что такое настоящее счастье. С отцом он не общался, или отец не общался с ним; они оба построили между собой неприступную стену, которую уже не в силах были разрушить, впрочем, это и не нужно было. Эдуард, лёжа на диване, выполнял главную функцию для Виктора: он, как недееспособный старик, был страховкой от отправки на войну, которую должен был пройти каждый мужчина в стране на протяжении двух лет.

Несмотря на не лучшую картину о Викторе, где-то глубоко в душе он не хотел быть одиноким. Верный друг или настоящая любовь сделали бы его счастливым, хоть он это сам для себя и отрицал. Впрочем, у Виктора был друг – Леонард. Живший по соседству эмигрант часто принимал подавленного Виктора к себе на чай, где они обсуждали его проблемы. Леонард – смуглый мужчина с добрым, но при этом упрямым нравом; иной раз он с улыбкой и наивным смешком мог доказывать, что кто-то не прав, но при этом, словно вкладывая в слова ненависти всю любовь мира. Может быть, эта счастливая аура и дарила Виктору крупицы так не хватает ему счастья.

Впрочем, был у Виктора в жизни ещё один человек, который выступал ему в роли друга – его психолог. В отличие от Леонарда, к нему Виктор ходил высказать тревожащие и печальные мысли, накопившиеся в его душе. Хороших специалистов найти очень тяжело, но Виктору несказанно повезло. Вот уже на протяжении двух лет он каждую субботу входит в один из высотных домов, затерявшихся в переулках, спускается по лестнице в помещение, похожее на складское, и, пройдя по сырому коридору, попадает в подвал с потрескавшимися стенами, увешанными кучей бездарных картин. А посередине разрухи сидела ухоженная девушка с округлыми чертами лица и нежной улыбкой. Её волосы были длинными, и моментами казалось, что вот-вот подметут собой пыльный пол.

Многие испытали бы отвращение, увидев такое место, но у Виктора, уже по привычке, это место вызывало мягкие чувства и ожидание того, что он наконец сможет высказаться. Он садился в выбивающееся из интерьера кожаное кресло в идеальном состоянии и, не дожидаясь вопросов от врача, говорил фразу, которую произносил каждую субботу: – Я безумно устал.

– Как и все, просто вам не хватает решимости, чтобы взять собственную усталость под контроль, – психолог спокойно отвечал Виктору, пощелкивая карандашом по старому толстому блокноту.

– Сегодня мой дом снова обыскивали, они нашли наушники, которые я купил, и теперь я виню себя за то, что снова втаскиваю себя в проблемы.

– Вы вините себя за то, что вы тот, кто вы есть; вы же просто коллекционируете. Для вас эти наушники – то же, что мокрый камень в реке.

– Но не для них. Эрик снова пытался меня запугать. Просто мне непонятно, он хочет избавиться от меня или что? Будь это так, давно бы меня закрыли за любую мелочь, но он издевается надо мной. – На глазах Виктора, смотрящего в потолок, проступали слёзы, так неестественные для их владельца.

– Не нарушать закон, быть спокойным, отвечать добротой на агрессию – вот ваше главное оружие. Они боятся этого; им неприятно, когда вместо наслаждения от издевательств они получают вашу счастливую улыбку, – психолог подался вперёд и начал говорить уверенно, словно полководец, ведущий свою армию в бой.