Великая Скифия

– Не чаял я уже, друже, что кто-то прорвётся к крепости с нашей сторонки.

– И кто ж докучает тебе больше: аримане, али другие кто, брат Фома?

Сотник орликовский досадливо отмахнулся:

– Аримане теперь сами хвосты поджимают. Далече на юг откатились. Мы

теперь другого чужелюдья опасаемся.

Фома нахмурил лоб, пытаясь вспомнить, как звали тех всадников, что неделю назад подступились к стенам крепости. Он с подмостей стены даже пытался заговорить с одним из варваров. Спросил он, кто такие будете, с чем пришли?

Да видно, не поняли его чужаки. И не понял он, о чём прокричал статный всадник, сидевший на приземистой степной лошадке. Его ноги при этом чуть ли не до земли доставали, высоким, видимо, был человече. Одно только слово запало Фоме в память, да тугодумным он к старости стал, никак не мог вспомнить.

– Это не хуннов ли? – осведомился Изослав.

– Во! Так-то и назвался паразит окаянный, который в меня стрелою пульнул!

– И чего это они к стенам припёрлись?

Люди Изослава уже втянулись под защиту крепостных стен, начали устанавливать шатры, запаливать костры, чтобы сварить варево перед ночёвкой.

– Да чего, чего. Сказать так, и не сказали, чего припёрлись. Дважды вокруг

стен покрутились, а потом ускакали с посвистом.

– Знать, не по зубам им стены высокие?

Фома досадливо дёрнул своими покатыми плечами:

– Да мало их было в тот раз, всего двадцать конников. Мы с этой малостью

людской враз бы справились, так я хоть одно слово доброе хотел услышать от них. Не-а. Только глазами злыми зыркнули в меня и ускакали. Я так кумекаю. Раз эти прознали дорогу к крепости, значит, и других приведут за собой. Вот тогда, глядишь, и за мечи придётся браться.

Изослав положил руку на плечо сотника:

– Мне царь наш батюшка так на дорожку сказывал: коли гости недобрые докучать вам будут, уходить надо отсель. Эти хунны уже на зуб пробуют наши

южные границы, а у тебя тут женщины и дети малые как звери в клетке сидят и

за стены никак выйти нельзя.

Стукнул пару раз кулачищем по груди Фома:

– Так жалко крепость бросать! Сколько трудов в неё наши отцы и деды

вложили, да и мы на палатях зря не лежали.

– Ну, вот что. Ты сотник, я сотник. Но я тебе слово царское передал, так что

дальше тебе думать и решать.

Но за обоих сотников сама судьба своё слово сказала. Через три дня как сотня Изослава оказалась в крепости, к Орлику подступилась рать и не малая. Поболе

двухсот степняков стали лагерем недалеко от главных ворот крепости. Заискрились кресала, задымились костры. Из-под седелец чужаки доставали

ставшие плоскими куски мяса и жарили этот «полуфабрикат» на костре. Запах

от него был ещё тот, но зато во время езды мясо под седоком уплощалось и не

было жёстким. Кто-то из воинов доил кобылиц, кто-то пил уже готовый кумыс.

В двух местах на вертелах жарились бараны, видимо, взятые с собой в дорогу.

Запах жаркого ударял в нос, будоражил защитников, давно севших на постную

«диету». А вокруг стен крепости, словно выискивая слабые места, несколько раз

прогарцевал тот самый высокий воин, одетый в безрукавку мехом наружу. Он всё время косился на стены и не выпускал из рук лук с наложенной на тетиву стрелой. Оба сотника встали во весь рост на помостях пристенных и, прикрываясь щитами, следили за любопытствующим чужаком. Когда всадник оказался напротив сотников, прокричал ему Фома:

– Эй, человече, чего кружишь вокруг, чего высматриваешь?

Услышал тот зычный голос Фомы, придержал своего коня и вдруг неожиданно резко провёл ребром ладони по горлу, после чего вместе с двумя

напарниками унёсся к кострам. Сотник орликовский скривился, как от зубной

боли. Молвил:

– А и прав наш царь-батюшка. Прорываться к своим надо, пока эти вахлаки

действительно до нашего горлышка не добрались.

Потом с сожалением в голосе добавил:

– Не хотел я кровушку чью-то проливать, да чую, придётся.

У Фомы сейчас под рукой была неполная сотня дружинников, да у Изослава

сотня. Ещё торгового, промыслового да ремесленного люда было полсотни. Да

женщин и молодух три десятка было. А мальцов разнополых и разновозрастных

и того побольше было, под пятьдесят душ.

То, что пришлые до сих пор на стены не кинулись, говорило об одном:

прибавку ждут они к своему воинству. Вот тогда совсем худо будет. А пока

фифти-фифти между защитниками и осаждающими. Собрали сотники народ на вечевой площади. Все тут собрались. Лишь одна ладья с пятью промысловиками три дня назад как ушла в море и так ещё не вернулась. Всмотрелся Фома в лица людские. Как они воспримут худую весть? Суровая складка залегла над его переносицей, невольно сжались у него кулаки: