Над Самарой звонят колокола

– Коль так, сними копию, святой отец. Садись вот тута, с угла под иконостасом, где свет от лампады поярче, и пиши.

Илья опять затеребил Леонтия:

– Ну, а каков он, государь? Обличьем каков? Поди, грозен и величав? Довелось мне зрить портрет государыни Елизаветы Петровны в имении Демидовых, так куда как величава ликом!

Леонтий подумал малость, поскреб подбородок через рыжеватую бороду, потом сгибом сустава вытер постоянно слезящийся трахомный глаз, ответил:

– Поначалу и я мнил увидеть государя телом белого, в шелках да в бархате и со многими орденами… А он обличьем как и протчие казаки при нем. И одет-то по-казацки, и речь казацкая. А все ж не казак! – добавил Травкин уверенно. – Беглая жизня, сказывают, дюже его облик потерла, а взгляд истинно государев и осанка государева! Да и немочно ему по-иному выряжаться. Знамо дело, царицыны енералы непременно зашлют лихого палача, чтоб государя из-за угла подстрелить. Потому-то в большой свите он мало и приметен. А то и два-три двойника, точь-в-точь как и он, рядом на одинаковых конях скачут. Поди разгадай, который из них государь. Умен, ох умен батюшка наш Петр Федорович.

– Умно делает! – одобрил и Илья, потом яростно поскреб затылок. – Ну, старшина, поутру еду я в свою деревню. Надобно нам своего барина повязать и на государев суд непременно препроводить.

– Тогда, господа капралы, – усмехнулся Леонтий Травкин – очень уж непривычно вырвалось у него это «господа», – будет пиво цедить! Мужики разъехались по деревням, а у нас начинается служба государева: провиант собирать да мужиков нищих барским скотом одаривать.

Покинул дом старосты Егорова и поп Петр Степанов, да поспешил не в дом свой, а верхом на приготовленном заранее коне пустился по ночной дороге в сторону Бузулукской крепости к тамошнему коменданту подполковнику Даниле Вульфу с устным доносом и с копией указа, читанного с церковной паперти взбунтовавшимся мужикам ближних к крепости сел и деревень.

4

– Офрунтить усадьбу! – прокричал Илья слышанную от казаков команду. Он первым мчался по пустынной дороге, настегивая коня. В голове билась тревожная мысль: «Проскочить бы счастливо крайние постройки, чтоб, как в тот раз, не подставить казаков и себя под пули!»

Луна воровато кралась между редкими желтоватыми облаками, щедро освещая лес, дорогу со следами санных полозьев, десятка полтора всадников, которые, себя подбадривая, со свистом и гиканьем влетели в деревеньку, рассыпались вокруг усадьбы, мигом окружили ее. Из-за наглухо закрытых ставней не пробивался ни единый отблеск горящей свечи…

– Что за черт? – Илья проворно спрыгнул с коня, подбежал к воротам, ударил в толстые доски рукоятью плети. На стук хриплым брехом отозвались сторожевые собаки, потом что-то несуразное пропищала расхлябанная в петлях дверь сторожки около знакомой Илье конюшни, послышался осипший и перепуганный со сна голос дворника Фрола:

– Кого господь послал в такую темень? Петухи и то спят еще…

– Открывай, Фролка! Не петухи – орлы прилетели! Государь Петр Федорович послал нас по барскую душу! – во всю мочь крикнул в ответ Сидор и с коня постучал древком копья в обналичку ворот. – Узнал, поди, по голосу, а?

– Иду, иду, – забормотал дворник, шаркая старыми валенками по тонкому снегу на подворье. Громыхнул засов, ворота со скрипом разошлись. – Как не узнать – узнал, родимые, узнал. Вводитя коней-то! Ишь, пар-то какой с бедняжек валит! Словно из-под березового веничка вымахали на ночную дороженьку. Откудова, соколики? Мыслю умом стариковским, издалеча прискакали… А ведь здеся, окромя меня, и некому вам «Аминь» сказать, некому…

– Не балабонь попусту, дед! – оборвал словоохотливого Фрола Илья. – Где барин?

– Тю-тю наш барин, Илюша! – Дворник попытался было присвистнуть по-молодецки, да только оконфузился по давнему беззубию. – Как утекли-то казаки, им да Савелием обстрелянные, тем же часом подхватился наш барин в сани с барышней и наследником да… да и был таков, – чуть споткнувшись, вновь затараторил дворник. – Со мной и то, за великой спешкой, не попрощался за ручку-то! Уже в воротах, выезжая, оборотился, плетью погрозил да и крикнул, аки медведь, на цепь посаженный: «Доглядывай тут за домом! Ворочусь с воинской командой, коль что порастащат – головы мужицкие на шесты понадеваю, скворцам заместо гнезд будут торчать!» С той ласковой речью и отъехал наш барин-полутатарин!

– По какой дороге умчал Матвейка? – Илья взошел на крыльцо, торкнул рукой парадную дверь. – Обойди сенцами, Фрол, отопри. Не мерзнуть же нам, ночным звездам подобно, на стылом ветру и под луной. Барина дожидаться долго придется, сосульки с усов повиснут.

– Думается мне, на Борскую крепость помчал наш Матвеюшка, тамо у него знакомый комендант, а может, дальний какой сродственник, бес его упомнит. – Фрол проворно оббежал вокруг пристроя, послышались внутри длинных сенцев его шаги по скрипучим доскам, долго возился впотьмах с внутренним запором. Наконец дверь отворилась.

– Входитя, люди добрые! – Старик потешно кланялся входящим казакам, норовя поклониться каждому и не успевая сделать этого. – Я мигом дровишек внесу. Печь с прошлого утра топлена, да я еще распалю. Отогрейтесь, обсушитесь. Я думаю, хозяин не шибко бранить будет, ежели казаки одного барана обласкают да с собой, по животам разложивши, спать укладут в тепле и рядышком, а?

Казаки рассмеялись шутливой болтовне старого дворника, лохматого, словно желто-рыжий кот после очередной ночной гулянки и драки с соседскими котами. Тут же отыскались два охотника выбрать барана и освежевать его. Остальные прошли в просторный зал – со стен сняты бывшие здесь совсем недавно портреты Петра Великого, государыни Елизаветы Петровны и ныне царствующей Екатерины Алексеевны. Их парсуны Матвей Арапов заказывал в Оренбурге, платил в рассрочку с жалования, и с благоговейным трепетом, при всей дворне, при священнике с кадилом развешивал собственноручно в этой горнице.

– Скидай одежонку, казаки, рассаживайтесь. Нынче наш барин не грянет с командой, не близок путь до Борской крепости. А там, оглядевшись, наладим надежную караульную службу. Нам надобно спешно числом умножиться да оружие какое получше раздобыть. С одним дрекольем да деревянными вилами, по ромодановскому бунту знаю, супротив воинских команд долго не удержаться.

Оставляя следы на светло-желтом крашеном полу, казаки – вчерашние крестьяне, остриженные под кружок, проходили в передний угол, усаживались, галдя, на лавки, расстегивали полушубки и тулупы, стаскивали шапки и мурмолки, приглаживая волосы, а иные крестились на иконостас, малость робея: не в конюшне и не на мельнице собрались этаким скопищем – в барские хоромы непрошено влезли!

Вскоре от большой, обитой черной жестью голландки, круглой и уютной, потянуло теплом. Казаки поснимали верхнюю одежду, дворник Фрол давно уже разбудил ворчливую стряпуху, и она в мисках, с пахучим отваром, подала казакам баранину, нарезала хлеб, начистила злых, как сбежавший хозяин, луковиц, выставила в деревянной плошке толченую соль. Отошла в сторону, встала у косяка, скрестив под высокой грудью руки: ну что за сборище! К барину, бывало, куда какие степенные да вальяжные гости съзжались! Сидят чинно, едят бережно… А эти валенками да обтаявшими лаптями пол извозили, ногами под столом колобродят, чертей качают! С пальцев жир облизывают! Мужичье и есть мужичье, хотя и обозвались казаками.

– Вы тут располагайтесь, вздремните, – распорядился Илья. – А я к дому схожу, своих проведаю. Да и оружие у меня там припрятано на черный день. Когда бежали мы с тобой, Сидор, захватить было некогда… Спаси бог, есаул Маркел Опоркин пулями да порохом снабдил нас на первый случай. – Илья распорядился выставить вокруг усадьбы караулы, за старшего оставил Сидора.

– Ну, пейте барский чай, казаки. Дядя Фрол, ты тут обихаживай моих молодцев, а я к своим схожу.

Дворник Фрол, болтавший до этого о чем-то со стряпухой, запнулся на полуслове, как будто маковое зернышко ему в горло попало, заперхал и замолчал, уставясь на Илью. И от этого молчания у него холодом потянуло по спине.

– Ты что, дядя Фрол?

– Да так… Чтой-то в дыхалке встряло…

– Так я пошел тогда…

– Иди, голубок, иди, – за Фрола ответила стряпуха и глаза отвела, на шумных казаков уставилась.

Илья в недоумении пожал плечами, прикрыл за собой ворота и поспешил улицей к берегу Боровки. Там, в теплой избушке, его ждали Аграфенушка и ласковый Федюша, баловень отца. То-то заверещит от радости, когда в дверях встанет нежданно родитель!..

На подходе к избе удивился – вся деревня всполошена их приездом, а родная изба встречает темными окнами, незапертой дверью. Голодная кошка спрыгнула с крыши на крыльцо, признав хозяина, мяукая, терлась о запорошенные снегом валенки, мешала идти.

Илья в сенцах достал кремень, кресало, сбивая от волнения кожу на пальцах, высек огонь и, пройдя в комнату, запалил фитилек лампадки…

Тусклый свет еле обозначил самодельный стол, три табуретки, полати, прикрытые рядном, деревянную кадку и два деревянных ведра на лавке у печи. Печь глянула на хозяина пугающе открытым и остывшим черным зевом… Из-под печи торчали отполированные руками Аграфенушки ухваты и кочерга. В углу на кучке сметенного мусора сиротливо стоял обшмыганный веник из полыни…

Чисто. Тихо. Прибрано. И нежило!

Илья сел на лавку, уронил голову.

«Увез-таки озверевший бирюк Аграфену и Федюшу! – догадался он и зубы стиснул до ломоты в челюстях. – Ну добро, Матвейка! Коль началась меж нами война, твою кровь выпущу до капли, чтоб волю из-под вашего аспидного племени мужикам добыть!»

Встал, подошел к подпечью, откуда торчали черенки ухватов, сунул руку, нащупал невмазанный кирпич, подцепил его твердым ногтем, пошатал, чтоб можно было взять пальцами, вынул. За кирпичом, в тайнике, спрятан пистоль – давний подарок атамана Гурия Чубука. Другой пистоль, покойного отца Киприана, Илья подарил атаману бугровщиков в благодарность за то, что дали приют и вывели из диких заалтайских песков на родную сторонку.

Он размотал лампадным маслом пропитанную тряпицу, обтер пистоль чистой занавеской у печи, тут же зарядил его и сунул – по давнему совету отца Киприана – в потайной карман под левой рукой.

«Вот так-то оно способнее будет, – подумал удовлетворенно Илья. – Теперь надобно к тестю Макару торкнуться, авось про Аграфену и Федюшу узнаю что…»

Макар, разбуженный среди ночи криками у барской усадьбы, на стук в дверь отозвался не сразу, не сразу признал Илью – голос у зятя подсел от волнения и быстрой ходьбы по морозному воздуху.

– Ильюша, ты это? – обрадовался Макар, открыл дверь, а сам торопливо запахнул однорядку, накинутую прямо на исподнее. – Я поначалу перепугался, пригрезилось – барин это в село с командой воротился, мужиков, мол, хватать для порки, за мной холопов послал на конюшню тащить, под батоги… Входи, Ильюша, входи, сынок.

Илья вошел в горенку, где пахло старой ветошью, квашеной капустой – миска стояла на столе – и сохнувшими на припечке валенками.

– Тятя, скажи, христа ради, где Аграфенушка, где Федюша? – Илье невмочь было ждать, пока хворая и располневшая от водяной болезни теща трясущимися руками засветит жировую коптилку от уголька из печи.

– Увез ее аспид с собой, Ильюшенька, – ответил Макар. – Кинул в сани вместе с Федюшей и своим семейством… А мне наказал тебя предостеречь – скажи, дескать, вору и разбойнику своему Илье, что ежели спалит поместье, ворочусь с командой и на том пепелище прикажу врыть столб, привязать к столбу его женку и сына и сжечь, хворостом обложив вокруг! Вот какова, Ильюша, наша холопская доля! Иной раз человека дешевле полена дров ставят… Что удумал аспид, то и сотворить волен. И суда на него нет, ни мирского, ни божьего! И нет таких трав, чтоб укоротить барский нрав. Всяк их брат крестится в церкви, да не всяк Богу молится…

– Та-ак. – Илья рукой нащупал позади себя лавку, сел. – Повязал он меня, иуда, по рукам и ногам, повязал накрепко.

– Бог с ним, с поместьем, Ильюшенька, – махнул рукой Макар, присаживаясь рядом с зятем на лавку. – Пусть себе стоит. Какой от него вред людям? Никакого. Ты скажи, верен ли слух про объявившегося государя? И подлинно ли он за черный народ на бар исполнился войной немилосердной?

– Подлинно, тятя, подлинно. Днями его указ нам казаки в Карамзинихе читали. Дает он бедному мужику волю на вечные времена, а помещиков велит изничтожать под корень! Потому и жгут барские имения, чтоб змеям некуда было воротиться.

Макар рассудительно покачал головой, седой и лобастой, мудро возразил зятю: