За золотым призраком

– Я не против твоего юношеского увлечения. Амрита – чудесная девушка, слов нет… Но ты должен в первую очередь думать о своем будущем. И о будущем нашей родины – Германии! Для меня служение великой Германии никогда не было пустым звуком или пьяной похвальбой… – сказал и умолк, считая, что этим можно и закончить тему разговора, принялся допивать горячий кофе, бережно отхлебывая из чашечки с голубыми розами по кругу.

Карл, опасаясь, что Вальтер может сорваться и тогда скандала в семье не избежать, наклонился к младшему брату, доверительно пожал ему руку. Глаза его заискрились.

– Я немного завидую, тебе, братишка! Черт побери – на конце колючей ветки вдруг распустился такой ароматный цветочек! Просто грех пройти мимо и не сорвать!

Вальтер недоверчиво глянул брату в глаза – не насмехается ли?

И как это надо понимать – «сорвать» цветочек? Неужели они думают, что он способен на нечестный поступок по отношению к Амрите? Готов был резко ответить на эту неуместную пошлось Карла, но сдержался, заговорил о том, о чем упомянул отец.

– И я думаю о своем будущем, – негромко, но довольно твердо сказал он, не поднимая взгляда выше кончика платка, словно опасаясь прочесть в глазах отца не то, что он говорит словами, а о чем затаенно думает. – Только… – и умолк, потянулся к недопитой чашке.

Отто изогнул лохматую бровь, нервно провел пальцами по жестким коротко остриженным волосам. У рта четко залегли складки. Спросил тихо, но так, словно бы выстрелил из пистолета с глушителем:

– Что – «только»?

Вальтер несколько секунд молчал, потягивая кофе и стягивая нервы в тугой узел, потому и сумел уклониться от вопроса-ловушки.

– Только чтобы служить тебе и великой Германии, отец, сначала надо хотя бы закончить университет. И еще у меня есть желание пошире изучить международное юридическое право в Европе или в Америке.

– Учись! Я с радостью дам тебе возможность изучить международное право, экономику, финансы, чтобы нам всем троим легче было крутиться в этом хищном мире! Не мною первым сказано, что в политике мораль отсутствует, ибо выживает только сильнейший из несгибаемых одиночек! Или вот так, единой семьей, как мы. Наши финансовые противники душат меня, где только могут, наплевав при этом на всякую мораль! Ну и мы им отвечаем самонаводящейся торпедой в звездно-полосатое брюхо! Янки взяли под контроль большую часть Цемебского комплекса медно-свинцовых месторождений. Они финансировали тридцать миллионов фунтов стерлингов на разработку руды, на постройку порта и железной дороги от рудников до побережья. Кое-кто из владельцев акций нашего комплекса начали поговаривать о вложении денег в американские заводы, не надеясь, что мы выстоим в жестокой конкуренции с американцами. Чтобы не разориться, нам придется скупить акции, если вдруг они пойдут на рынок… Вулкан еще не дымит, но я голой пяткой чувствую поднимающуюся температуру и содрогание пока что глубинных слоев земной коры.

Вальтеру хотелось напрямую спросить: «Отец, а при чем тут моя любовь к Амрите?» – но он выжидательно молчал. Хотелось знать, какая связь этих откровений отца о грядущих бедах на рудниках и предстоящей поездки в далекий Порт-Элизабет, а может, и еще куда дальше? Открытым непослушанием и упрямством он только навредит себе и Амрите. Вот когда у него на руках будет диплом, он подыщет пристойное место для службы, желательно вне пределов южной Африки, приобретет финансовую независимость от отца и брата, тогда и Амриту с родителями можно забрать к себе, а пока…

– Ближайшие два-три года, пока янки не запустят свои заводы на полную мощность, мы еще продержимся без особых хлопот. Но потом – кончится обогащение руд, кончится и наше обогащение, завод пойдет на распродажу… Дай бог оставить за собой хотя бы этот дом-пристань близкой старости. – Отто вздохнул, что-то прикинул и поразмыслил вслух: – Хотелось бы поискать надежных партнеров-инвесторов в Европе. Как только возвратимся домой из задуманной поездки, обязательно возьму вас в Германию. Наверно, скучаете по родине, а? Ведь вы родились там, в Берлине! Хотя тогда, в сорок пятом, тебе, Карл, было пятнадцать лет, а Вальтеру пошел только девятый год… Надо же, полтора десятка лет минуло с того черного мая, а будто все это было только вчера. – Отто вдруг резко опустил голову, словно побоялся, что на глаза выступят слезы тоски и горечи утраты и дети увидят его слабость.

Сыновья сочувственно переглянулись. Старший заговорил первым, будто хвастаясь перед младшим, что и на его долю выпала возможность кое-что сделать для отечества и великого фюрера:

– Ты прав, отец. И я отлично помню, как в ночь на второе мая мы по приказу Аксмана[4 - Руководитель военизированной юношеской организации «Гитлерюгенд».] прикрывали небольшую группу прорыва, которая уходила из бункера имперской канцелярии по Фридрихштрассе. Русские пулеметчики прижали нас очередями около моста Вайдендаммбрюке, и мы, как тараканы, расползлись по развалинам ближних домов и сидели там до рассвета…

– А группа прорыва? – заинтересовался Отто и поставил на стол пустую чашечку, с интересом посмотрел на оживившегося Карла, по рассказам людей на субмарине, те, что были в окружении Мартина Бормана, они тоже уходили из бункера именно этим маршрутом. И что вместе с ними был и личный врач Адольфа Гитлера Штумпфеггер, государственный секретарь по пропаганде доктор Науман, адъютант Геббельса Швагерман. Был с ними и Аксман со своим адъютантом Вельтцином. Не все прорвались, кое-кто либо погиб, либо повернул вспять или сдался патрулям победителей…

– Группу прорыва прикрывал новенький «Тигр». Мы слышали шум боя, сильный взрыв. Но уже не до того нам было – снимали с себя мундиры и, полуголые, пробирались по домам. Я хотел сократить путь и воспользоваться переходами метро, но по чьему-то приказу из канцелярии метро уже было затоплено, чтобы эти варвары русские не прорвались в район рейхстага…

– Замолчи, Карл! – вдруг пронзительно вскрикнул Вальтер, словно ему в спину вонзился острый тамагавк индейца. – Замолчи, или я… я ударю тебя! – И вскочил на ноги, побледнев до такой степени, будто тысяча вампиров разом потянули из него кровь.

Отто тоже резко встал, готовый взорваться гневным окриком, но увидел, что творится с младшим сыном, увидел его пальцы, судорожно, словно пеньковую колючую петлю, рвущие галстук, затянутый на шее, и разом успокоился.

– Вальтер, ради бога! – Отто не на шутку встревожился за младшего сына – чего доброго, может и паралич ударить! – Ну разве можно так себя изводить? Ведь столько времени прошло! – Оглядевшись на опустившегося в кресло сына, он поспешил к шкафу, со стеклянной полочки взял пузырек с нашатырным спиртом и поспешил на помощь Вальтеру, который бился в приступе нервного припадка.

– Ненавиж у-у! – Вальтера били частые волны судороги. Он то хватался за край стола и натягивал на себя скатерть, то цеплялся за пиджак Карла, который безуспешно старался поднять и посадить его на диван у раскрытого окна в сад. – Ненавижу Берлин! Ненавижу воду проклятой реки Стикс, я уже купался в ней! В том царстве воздух и камни пропитаны людскими проклятиями… Уйдите все! Уйди-и-ите! Мама-а! – И он словно годовалый ребенок, насмерть обиженный чужими людьми, зашелся в беспомощном облегчающим душу плаче…

Отто наконец-то смог приложить ему к носу пропитанную нашатырным спиртом вату, Вальтер закашлял, дернул головой несколько раз, отворачиваясь от вонючей жидкости. Закрыв глаза, он сделал несколько глубоких вздохов и постепенно затих, покорно дал отвести себя к дивану и лег на подушку, подложенную Карлом под голову, которую как будто накрыли раскаленным чугунком…

На крик в столовую вбежала перепуганная тетушка Ранджана, захлопотала около все еще всхлипывающего, по-детски беззащитного Вальтера, приговаривая на смешанном англо-немецком языке да изредка вставляя и свое родное словцо. Она заботливо укрыла младшего Дункеля тяжелым пледом из верблюжьей шерсти, махнула хозяину рукой, чтобы не беспокоили младшенького всякими неприятными разговорами.

– Идем, Карл, тетушка Ранджана лучше нас о нем побеспокоится. – Отто сокрушенно и с нескрываемым разочарованием вздохнул, внимательно посмотрел на по-прежнему бледное лицо сына, взял старшего за плечо. Когда поднялись в кабинет, из груди вырвалось горестное признание, которое можно сделать только родному сыну:

– Беда мне с Вальтерьм! Ну какой из него при крайнем случае солдат? Ведь он совершенно не способен на решительный поступок. И теперь вот, видишь – только вспомнил давнее… – и умолк, остановившись у окна, стараясь свежим ветерком охладить разгоряченную голову.

– Зато какие это воспоминания, отец! – пожалел младшего брата Карл, невольно передернувшись всем телом. – У бывалых солдат в пять минут волосы становились седыми, что же тогда говорить о ребенке, на глазах которого сотни людей гибли в ледяной воде… И ему с мамой едва не пришлось там остаться. – Карл встал рядом с отцом, взгляд словно застыл на зелени деревьев, потому что листва ему вдруг показалась не приятной взору, а черной и губительной, как воды реки Шпреи, хлынувшей в утробу берлинского метро. Поразмыслив над минувшим, тихо, как бы извиняясь перед теми, кто не выжил, добавил: – Мы стреляли в русских солдат, фаустпатронами жгли их танки и машины, а они, рискуя сами не выбраться из-под земли, спасали наших матерей и братьев из действительно проклятых вод реки Стикс…

В то утро я едва успел пробраться домой, как через полчаса принесли еле живого Вальтера и привели под руки почти помешанную рассудком маму… С этими же соседями пришла русская женщина-санитарка. Как сейчас вижу ее восточные раскосые глаза, смуглое лицо, свежие ссадины на лбу, исцарапанные руки, а в пальцах белые-белые бинты… Вальтера какой-то пожилой солдат оторвал от верхних поручней вагона – вцепился мертвой хваткой, а когда его отрывали, он вырывался, кричал и бил ногами по воде. А куда бежать, если вода была, как вспоминала матушка, ей уже выше пояса…

Марта так и не поправилась после того страшного нервного потрясения и купели в холодной воде. У нее открылось воспаление легких, лечить было негде – все больницы разбиты, лекарств почти никаких, и через три месяца ее похоронили. Когда сердобольные соседи изготовили простенький деревянный памятник, кинулись искать подходящий портрет Марты. Карл вынул из альбома самую дорогую из фотографий – они снялись всей семьей, на фоне зеленого парка. Марта так и осталась перед грядущими поколениями – со счастливой улыбкой, правда, с несколько загадочной печалью в глазах, и голова ее чуть наклонена влево, где рядом с ней, ближе к сердцу, прижимался младшенький, любимый сынок…

Вальтера кое-как выходили и подняли на ноги, но всякий раз при одном только упоминании о берлинском метро…

После раздела Германии и Берлина, их дом оказался в Западном секторе, и Отто, под чужой фамилией вернувшись в Берлин, сдал дом в долгосрочную аренду с переводом платы на свой счет в Виндхуке, забрал детей с собой. Перед отъездом побывали на могиле Марты, оставили денег кладбищенскому служителю, чтобы в день ее памяти не забывал положить на могилу белых роз, любимых ее цветов, и, как думалось, навсегда оставили родину. Но не выдерживал Отто и регулярно через каждые три года посещал Берлин, в пятидесятом году поставил красивый мраморный памятник с маленьким, из бронзы бюстом… И снова тоскует сердце, тянет побывать около Марты, вспомнить безоблачные радостные годы молодости, посетовать на уходящие в тоскливом одиночестве дни, когда сама жизнь пошла уже под необратимый уклон… И сколько осталось у него этих дней, встретит ли он еще такое же, нет, не такое, такого быть уже не может, но просто житейское счастье без нее, без любимой Марты…

– Обязательно поедем к маме. Только без Вальтера, – неожиданно поддакнул рядом Карл.

Отто вздрогнул – оказывается, он размышлял вслух, сам того не замечая. Провел ладонью по лицу, посмотрел в скверик около дома, согласился с предложением старшего сына.

– Да-да, без Вальтера. Вижу, ему надо успокоиться, да и вообще он кабинетный работник… Ну что же, пусть идет в науку. Стране потребуются свои новые доктора, адвокаты, юристы…

– Новые изобретатели Рауффы[5 - Изобретатель печально известной «душегубки».], – криво усмехнулся Карл и сам себе же пояснил эту кощунственную, казалось бы, мысль: – Похоже, нам и в этой стране без них не обойтись. В Юго-Западной Африке уже сейчас на одного белого приходится восемь чернокожих из племен банту, бушменов и готтентотов.

– Надеюсь, в скором времени мы избавимся от опеки англосаксов. На этой земле будут жить только немцы! Долой черномазых и желтолицых, им место только за колючей проволокой в резервациях! Великой Германии нужны богатые колонии, и мы завоюем их. Алмазы, ванадий, цинк, свинец, серебро и все остальное, что сейчас гребут себе англичане и наглеющие день ото дня американцы, пойдет в казну Германии! – Отто возмущенно хлопнул себя по щеке. – С ума сойти можно от злости – за один только год Лондон вывозит алмазов на два десятка миллионов фунтов стерлингов! Да на эти средства здесь можно содержать такую армию, что нигеры из-под земли носа высунуть не посмеют, не то чтобы за оружие браться и стрелять из-за угла. Южно- Африканский Союз в лучшем случае может быть нашим партнером в войнах с нигерами. Ничего-о, – и он невесть кому погрозил кулаком, – мы еще вам не один Дюнкерк, не одни Арденны устроим. Или то и другое вместе! Но для этого нужно золото, Карл, много золота! Все боссы партии сейчас озабочены добыванием денег. Будут деньги, будут новые солдаты, будет оружие и будут над этой землей развиваться знамена нового великого рейха! А ведь здесь лежат кости наших предков – первых колонистов! – От высоких слов Отто неожиданно даже для Карла перешел на личные заботы и помыслы: – А теперь мне, и весьма срочно, нужны наличные деньги. Не один и не два миллиона! Нужны для реконструкции завода, для новых рудников и для большой карьеры. В политической борьбе, Карл, как в яме с тигром – кто с кого первым спустит шкуру! – Неожиданно Отто, стукнув правым кулаком в левую ладонь, откинул красивую голову, раскатисто и беззаботно рассмеялся, впервые с раннего утра, когда сам в образе тигра примчался в Виндхук с завода в Цамебе. Карл вскинул на отца вытаращенные глаза – с чего бы это веселье?

– Та-ак, – задумчиво протянул Карл и поскреб подбородок. – Я понял тебя – мы отправляемся на добычу золота или алмазов… Тогда почему в Порт-Элизабет, а не на поиски копий царя Соломона? Не на пустом же месте родились легенды об этих несметных кладовых драгоценного камня?! Вон сколько шахт понарыли во владениях не менее знаменитой царицы Савской! Или тебе известно место потайное, где лежит… – и не договорил, умолк, увидев, как насторожился отец, словно прислушиваясь к чему-то недоброму.

Отто действительно вдруг резко обернулся, словно бы кожей затылка почувствовал на себе враждебный подстерегающий взгляд – так бывалый солдат чувствует, когда его берет на мушку вражеский снайпер! Через открытое окно увидел все тех же садовника и дворника. Офенман возился у квадратной клумбы, а Вилли Тюрмахер волочил за собой эмалированное ведро, неспешно направляясь с ним в сторону контейнера для мусора за оградой садика.

– Про сокровища, Карл, никому ни слова, даже Вальтеру. Пусть все думают, что у нас обычная прогулка… Хочу надеяться, что хорошее морское путешествие в дамском обществе будет ему на пользу, укрепит нервы, отвлечет от мыслей об этой смазливой индуске.

– Если так, пойду собираться. Надо, чтобы Эльза приготовила пару приличных дорожных костюмов. – И Карл, все еще о чем-то раздумывая про себя – губы у него медленно шевелились, пока он покидал кабинет – неторопливо вышел и тихо прикрыл за собой дверь.

Отто Дункель еще раз посмотрел в сторону сада – Офенман уселся на маленьком стульчике около каменного сарая для инструментов, курил сигарету, его напарник Тюрмажер копошился у забора, веником собирая на широкий совок с длинной ручкой всякий мусор вокруг контейнера.

– Странно, отчего же у меня было такое явственное ощущение опасности, будто пистолет приставили к затылку и курок, взведенный, уже щелкнул у самого уха? Странно, чертовски неприятно, – пробормотал Отто и, несмотря на жару, поспешно закрыл окно в сад.

2

Управляющий заводом Эрих Хейцман, пятидесятилетий, несколько грузноватый телом, толковый специалист был приглашен Отто Дункелем вместе с семьей из полуразрушенного послевоенного рурского городка, где найти приличную работу было не так-то просто. Из уважения к хозяину, Хейцман снял с облысевшей головы шляпу и внимательно слушал последние наставления отъезжающего сенатора, обещая давать регулярные сведения по адресу, который указан ему в пакете. Пакет надо вскрыть через две недели и в присутствии второго доверенного лица на заводе – начальнике охраны Гюнтера Цандера[6 - Цандер – судак (нем.).], который своим внешним видом никак не оправдывал своей фамилии. Наоборот, толстой шеей, крупной головой, короткими ногами и мощной выпуклой грудью он больше всего напоминал свирепого пса: иначе как Бульдог его за глаза рабочие и не называли.

Отто Дункель знал Цандера давно, еще по довоенной службе. Гюнтера назначили командиром артиллерии на его подводную лодку где-то в середине тридцать восьмого года, и с того дня им пришлось не один раз побывать во всевозможных военных переплетах… После выполнения последнего приказа – доставить группу людей к аргентинскому побережью и затопить подводную лодку на приличной глубине, чтобы победители не смогли поднять ее и поставить в строй, Гюнтер Цандер, растерянный, без гроша в кармане, напомнил фрегаттен-капитану несчастного Робинзона в его первые минуты пребывания на необитаемом острове – такая же растерянность и беспомощность в глазах и в движениях сильных прежде, а теперь никому не нужных рук. Как за спасательный пояс в штормовом океане, он ухватился за рукав офицерского реглана Отто Дункеля, с отчаянием в голосе, кривя обветренными губами, начал умолять:

– Я умею только стрелять, фрегаттен-капитан! Вам такие преданные люди будут нужны в Африке! Возьмите, буду верно служить, готов выполнять любые поручения, только не бросайте меня на погибель среди этих мокрых диких скал! Те, которых мы высадили, уже ушли далеко, да я им и не нужен, я им чужой, а с вами мы пробороздили чуть ли не больше самого капитана Немо!

Отто взял его в Виндхук и действительно не пожалел. Цандер вызвал из Франкфурта-на-Майне свою многочисленную и бедствовавшую семью: до войны родители Цандера содержали небольшую хлебобулочную пекарню, но американские самолеты разбомбили ее в сорок четвертом году, восстановить ее средств не было, и семья разорилась… При содействии хозяина Цандер построил себе приличный дом в Цамебе близ завода и взял на себя нелегкую обязанность следить за режимом и жестким порядком во владениях фрегаттен-капитана…

С заходом солнца довольно быстро сгустились сумерки, ярче высветились перронные огни. Заглушая людской гомон, властно звякнул колокол, извещая, что до отхода поезда Виндхук-Порт-Элизабет осталось десять минут.

– Ну, господа, до встречи! – Отто пожал руки Хейцману и Цандеру. – Надеюсь, все будет в порядке! – добавил он с ударением на слове «всё».

– Будьте спокойны, фрегаттен-капитан! Старый Гюнтер не пошлет снаряд мимо цели! – И он заговорщически подмигнул Карлу и Вальтеру, которые терпеливо стояли чуть в стороне, за спиной родителя около своей машины. Улыбаясь, Гюнтер в поклоне дернул крупной головой и обнажил крепкие «бульдожьи» зубы.

– Хвастай! – засмеялся Отто и напомнил давнее: – Забыл английский противолодочный корабль из конвоя на траверзе острова Мейнленда, что в группе Шотландских островов? Наше счастье, что успели поставить дымовую завесу и благополучно увернуться от тарана!