Терская клятва (сборник)

А тяжелые гаубицы по-прежнему выверено кромсали крымскую землю, дробили колпаки и стены дзотов. Огненные призраки сквозняками носились над землей, обдавая лица бойцов удушливой кислотой дыма и жженого металла. Борис, время от времени высовывая голову из окопа, осматривался, пока не разнесло каменную раму укрытия. Пулемет покосило, на кожухе осталась вмятина. Расчет, за исключением командира, лежал на дне окопа. Пулеметчики, точно в лодке, жались друг к другу, погромыхивая при неловких движениях касками. Их лица, скованные ужасом, пестрели разводами. Они держали «огневое крещение». И каждый переживал его по-своему. Наводчик, не сводя глаз с «железного друга Максима», оглаживал пшеничные усы. Силантий покашливал от точившей горло пыли и и шмыгал носом. По движению губ красавца Антошкина догадался Борис, что тот тихо напевал. Вдруг по щитку с коротким промежутком цокнули два осколка. Позади себя Борис услышал вскрик. Он оглянулся. Василь со стоном выгнулся, упершись ногами в стенку окопа, – и уже в беспамятстве катнул головой по плечу Михайлова. Молодой уралец вскочил, как ошпаренный, поняв, что товарищ умирает. В расширенных глазах мелькнул огонек безумного страха. Борис рванул его за руку:

– Лечь!

И толстогубый Сила, потерянно сполз спиной по сыпучей стенке. Михайлов, потемнев лицом, упокоил голову товарища на патронном коробе. Затем, быстро перекрестившись, большими пальцами сомкнул покойному еще теплые податливые веки…

3

Смерть, заглянувшая в окоп, потрясла пулеметчиков. Силантий затравленно озирался, будто ища выход, куда бежать. Заметней побледнел Михайлов, однако, терпел с нажитым мужицким упорством.

Залпы стали замирать и – разом оборвались.

Обложная сомкнулась тишина, только в ушах долго стоял тонкий комариный звон. Вслед за командиром вскочили на ноги и пулеметчики. Борис осматривал позиции батальона, над которыми нависал дымовой сумрак, сузивший видимость до нескольких метров. Близ пулеметного гнезда, где находился второй расчет, дыбился сугроб песка. Раздолбанные доты громоздились обломками перекрытий и бетонными глыбами. Оттуда доносились жалобные стоны. Борис видел, как курилась сожженная земля, и плавился понизу раскаленный стеклянный воздух. Нужно было поднять тело погибшего, и он дал команду, остро переживая потерю бесстрашного парня.

Пулемет при беглом осмотре показался годным к использованию. Только на бронированном щитке расписались еще три осколка. Михайлов начал тщательную проверку оружия, а Борис на пару с Силой принялся откапывать товарищей. Поблизости сновали санинструкторы, связные из штаба. Из уцелевших дзотов выбирались солдаты. Офицеры, покрикивая, командовали разбором завалов.

Но едва посветлело от растаявшего дыма, и проступил небосвод, как по укрепрайону раскатилось, стократно повторяясь эхом:

– Воз-здух!

Борис повернул голову в сторону моря, откуда приближался басисто грубеющий гул. С юга, со стороны Феодосии, плыла в поднебесье эскадрилья бомбардировщиков, напоминая угластую стаю. И точно так же, как вожак выстраивает птиц, самолеты стали разбиваться на звенья, разворачиваться в боевой порядок. Потом снизились и – по очереди входя в пике, – начали бомбардировку. Тускло отблескивая на солнце, с устрашающим воем фугасы обрушились гибельным градом…

Борис сознавал всю серьезность положения. Взрывной волной и осколками искорежило пулемет. В заваленном наполовину окопе пулеметчики лежали, выставив одни лица. Борис переглядывался с Михайловым, а «третий номер», здоровяк Сила, безмолвствовал. Ад бомбардировки длился не менее получаса, пока «Юнкерсы», выхолостив смертоносные утробы, не улетели. И снова поразила наступившая тишина. И опять сполна почувствовали они ядовитую тяжесть воздуха, напитанного пороховыми газами. Борис с трудом выбрался из окопа.

– С крещением! – глухо проговорил он, ощущая во рту пресный вкус песка. – Разрешаю обедать, коль оставили фрицы без завтрака. Водка есть?

– У Василя, должно. Он не пил, – ответил Михайлов со вздохом, подавленный потерей близкого товарища и тем, что пулемет вышел из строя.

– Посмотри.

Раскрасневшийся во всё лицо Сила, которому было невтерпёж, взвился из окопа и хватил к груде железобетона. Деревенская стыдливость даже здесь не покинула парня.

Михайлов медленно, будто что-то останавливало, распустил узел чужого вещмешка. Выложил на площадку бруствера банку тушенки и фляжку. Она была полной. Борис рубанул рукой.

– Пускай по кругу.

Фрол, который призывался вместе с убитым, срывистым от волнения голосом сказал:

– В учебке был Антошкин запевалой. Все чисто песни знал. А теперь… навек утих. И почто матушке Василя такое горе? Не успел, сердешный, даже выстрелить…

Он посмотрел повлажневшими глаза на разбитый пулемет, за которым ухаживал, будто за ребенком. Затем покосился на Силу, сделал несколько глотков. Даже занюхивать сухарем не стал. Только отер ладонью обветренные губы.

– Вот тебе и первый бой… Хоть бы ленту израсходовали, хоть бы одного фашиста уложили, – помолчав, обронил Михайлов и передал фляжку командиру. – А теперь что? Кожух пробит, ствольная коробка повреждена, прицельную планку погнуло. Вот тебе и сектор для обстрела… Из всего взвода, должно, только мы живые.

– Войны на всех хватит. Настреляешься, – отозвался Борис. – Мощь у немца чертячья! Голыми руками не возьмешь. А мы фактически безоружны. Хотя бой, похоже, не закончен…

И, на самом деле, будто ветром надуло монотонный звук. Он обрел жесткость, и послышался гул моторов, перебиваемый лязгом гусениц. Из прибрежной долины, извиваясь, выползла танковая колонна. Машин, как насчитал Силантий, было тридцать две. Не подавая вида, что от волнения свело скулы, Борис скомандовал:

– Приготовиться к бою!

В предполье танки и самоходки развернулись во фронт. И с дальнего расстояния открыли беглый огонь. Довольно плотная их цепь, не встретив никакого сопротивления, проутюжила передовую.

– На нас прут! – заполошно крикнул Силантий. – Вон, от высотки.

Два «Панцера», прикатав попутные окопы, ринулись на позиции артиллеристов и пулеметчиков. Их дула беспрестанно плескали огнем. Борис, заметив тревожно-растерянные взгляды своих подчиненных, принял решение.

– Слушай приказ! Оставить «лимонки», а мне передать РГД[4 - Гранаты, использовавшиеся в Красной Армии для поражения живой силы и танков.]. По ходам сообщения двигаться к берегу. Оттуда – к заливу. Старший – Михайлов. Выполняйте!

Минуты были сочтены. Когда шаги бойцов стихли, Борис срезал штыком-кинжалом лямки с вещмешка, принялся обматывать все три имевшиеся у него гранаты. Только связкой, как говорилось в наставлении по стрелковому делу, можно поразить танк. Мельком глянул на часы: уже полсуток не покидал он окопа, и потому болезненно пульсировало в висках, и ломило тело, изможденное жарой.

Неотрывно следя за ближним «Панцером», он отхлебнул из фляжки водки. Нарастающая ненависть прибавила сил. И когда танк приблизился к пулеметному гнезду, Борис лег на дно окопа. В эту минуту вспомнился ему отчий дом, Ефросинья и сынишка. И обожгла мысль, что не узнают родные, что случилось с ним здесь, на крымской земле, потому что не осталось вокруг свидетелей. И всё же всем нутром противился он страшной развязке…

Наконец, словно в ознобе, задрожала земля, – и широкая железная туша закрыла небо. Обдало запахом бензина и жаром раскаленного мотора. Танк прокатился над ним! Борис вскочив, с размаха швырнул связку в бензобак. Вновь упал на дно, не успев заметить, поджег или нет. Рев танка сбился, стал прерывистым и – заглох. Он с пистолетом в руке выглянул. Ветер завивал языки вокруг башни. Резко вскинулась и закрепилась в вертикальном положении крышка люка. Точно подброшенный пружиной, в проем стал вылезать танкист в черном шлеме. Борис, прицелившись, выстрелил. Сраженный немец провалился вовнутрь. Второго танкиста он уложил, когда тот уже спрыгнул на землю. И следом, взметая высокий огненный столб, грянул взрыв боезапаса. Воздушным вихрем обрушило основание бруствера. Бориса оглушило, и прожгла такая боль в левой стопе, что он закричал. Из последних сил сдвинул с ноги бетонную глыбу и – потерял сознание…

Он очнулся в сумерки от ощущения, что кто-то трясет за плечо. Открыл глаза и расплывчато различил над собой лицо Лаптева.

– Товарищ сержант! Вы живой, а? Товарищ сержант… – испуганно твердил Сила.

– Да не дергай так, – поморщился Борис. – Почему ты здесь?

– На берегу десантники. Михайлова убило. А я утёк. Видел, как вы танк подожгли.

– Разрежь левый сапог. Посмотри, что с ногой. Перевязывать умеешь?

– Конечно. Я понятливый. Даже на гармошке выучился.

– Мне, пожалуй, не дойти. Выбирайся один.

– А я вас – верхом. Я бревна таскал в пять пудов, подсоблял плотогонам. Лаптевы все шибко здоровые и первые драчуны. Тятька меня не зря Силой назвал!

Поздней ночью они направились к проливу. Борис попытался передвигался самостоятельно, опираясь на палку. Но мука стала невыносимой. Он беспомощно остановился и выругался.

– Я же баял, что лучше верхом, – дружелюбно попенял Силантий. – Только держите пистолет наизготовку, а то… нарвемся на медведя…

Уралец присел, подставляя широченные плечи. Зашагал твердо, как ставший в колею вол. Изредка отдыхал и с прибауткой: «Битый небитого везет», – топал дальше. Перед утром, миновав немецкие посты, они добрались к берегу Керченского пролива.

У пристани и под горой – вперемешку различные части уже не существующего Крымского фронта. Время от времени отряды добровольцев вступали в бой с немецкими автоматчиками, отгоняя километра на два в степь. От пристани Еникале до косы Чушка – армейская переправа. Катеров не более десятка. Их берут штурмом, не взирая на чины и должности. Лаптев отправился искать плавсредство. Борис сидел у самой воды, зарыв в прохладный мокрый песок огнем полыхающую ступню. Нога до колена распухла, отяжелела, как дубовая чурка.

Силантий вернулся с надетой на шею, как хомут, автомобильной камерой. Глаза его возбужденно блестели.

– За водку выпросил у шофера. Так многие переправляются. Одной рукой держатся за камеру, а другой гребут. Тут, сказал мне шофер, течение в сторону моря. А теперь обратный ветер, и нас погонит, куда надобно. Только вода холодновата, – поежился Борис. – Да я привычный. У нас Угрюм-река завсегда студеная.

– А я с Терека. Он с кавказских ледников бежит…

У пристани стали свидетелями, как командир батареи их полка, молодой лейтенант, с перебинтованной головой и рукой на перевязи, докладывал подполковнику особисту, в новенькой фуражке с синим околышем:

– Я отступал последним с двумя ранеными артиллеристами. Они подтвердят. Укрепрайон стерт с лица земли. Мы отбивались, пока не израсходовали патроны.

– Там насчитывалось более четырех тысяч живой силы. Как думаете, сколько уцелело?