Генерал Деникин

Оставалось мне, вернувшись из Бельгии в Париж, рассматривать городские достопримечательности, непременно минуя тусклый Музей эротики, благодаря предостережению хорошо знающей этот предмет парижско-русской дамы. Но меня, ставшего в Москве после императорских похорон прихожанином Русской Православной Церкви Заграницей, прежде развлечений потянуло пойти в ее парижский приход.

В Москве у нас в единственном приходе не было церковного храма, какие теперь многочисленны и роскошно просторны у Московской патриархии. Молились мы плечом к плечу на верхнем этаже в классной комнате школьного здания перед дощатым входом в алтарь. Разыскал я на окраине Парижа тоже единственный здесь приход РПЦЗ. Не был и он в храмовом здании, а в половине обычного двухэтажного дома.

Зато основал сей приход сам Чудотворец святитель Иоанн, архиепископ Шанхайский и Сан-Францисский, а настоятель храма отец Вениамин Жуков являлся сыном офицера, дравшегося за Белое Дело до конца. Он ушел с генералом Врангелем за море, и был в белом войсковом лагере турецкого Галлиполи до его роспуска.

Париж, конец 1990-х. Дом (сейчас под номером 15) на углу улицы Lourmel, где жил с семьей генерал А. И. Деникин в квартирке в начале 1930-х годов. Это пятнадцатый округ Парижа, здание рядом с госпиталем Бусико, от которого минут десять идти до набережной Сены. Вблизи также длинная улица Вожирар

Я словно вдохнул тесный сумрак этой церкви, столь привычный мне и в Москве. Знакомые мне дочь поручика и Марина Антоновна Деникина никогда не ходили сюда. Их приходами были великолепные архитектурой храмы, отторгнутые от РПЦЗ митрополитом Евлогием: пятиглавая церковь Александра Невского на улице Дарю и Сергиевское подворье, где Богословский институт. Дочка поручика отметила, что отпевали на улице Дарю и Окуджаву, который, о чем она не подозревала, был атеистом.

Так случалось со всем, что оказалось под рукой митрополита Евлогия. В двадцатых годах церковные либералы, обновленцы «парижской школы» во главе со священником Сергием Булгаковым создали «братство Святой Софии, Премудрости Божией», больше напоминавшим тайный орден. Приблизительно за сорок лет епархия владыки Евлогия семь раз меняла свой юрисдикционный статус. Например, в 1944 году этот иерарх в очередной раз перешел из юрисдикции Константинопольского патриархата в Московский, приняв советский паспорт.

Раскалывалась белая эмиграция, что началось еще во времена Гражданской войны. Белые монархисты спорили с однополчанами, приверженными либерализму, феврализму, республиканству, даже – социалистическим воззрениям. В немалом из-за этого явился и конфликт смены главнокомандования либерального Деникина на монархического Врангеля. РПЦЗ, в основании которой участвовали врангелевцы, была обречена выстаивать против Западно-Европейской епархии митрополита Евлогия.

Мы стояли с седым отцом Вениамином у неярко горящей лампочки за конторкой в пустом после окончания вечерни храме. Он, хорошей выправки, рассказывал, как выживали на чужбине галлиполийцы и их дети. Вспоминал, что белые камни для памятника павшим и умершим в изгнании бойцам в греко-турецком городе Галлиполи («Голое поле») живые издалека носили на своих руках. В 1949 году его разрушило очередное там землетрясение, но на русском кладбище Сент-Женевьев-дю-Буа под Парижем стоит уменьшенная копия Галлиполийского памятника.

– Мой отец был Алексеевского полка, галлиполийцем, и я как его сын имею право носить Галлиполийский крест, – сказал он, сверкнув глазами.

Батюшка помолчал и добавил:

– Обязательно поезжайте на Сент-Женевьев-дю-Буа. Там – уцелевшая Белая Гвардия. Вся там лежит…

Дрожали в полумраке огоньки свечек, вилось пламя лампад в этом храме, где около входа в алтарь стоит посох святителя Иоанна Шанхайского и Сан-Францисского, а на втором этаже – покои святого, где он всегда почивал в кресле, так как в аскезе никогда не ложился. Я подумал, что и мы, старый парижанин и пожилой москвич, сын и племянник долго не погибавших белых, возможно, скоро тоже умрем. И мне легко и драгоценно было это сознавать рядом с сыном алексеевца Жукова.

* * *

Русское кладбище под Парижем в Сент-Женевьев-дю-Буа встретило меня прекрасной церковью Успения Богородицы, выстроенной в духе псково-новгородского зодчества XV–XVI веков по проекту архитектора А. А. Бенуа. В ее крипте захоронен митрополит Евлогий.

Храм был закрыт, пусто на церковном дворе. Я пошел к живым камням памятников Белым воинам.

Этот день опять был очень жарким. На кладбище по-французски мало деревьев, под кронами которых так хорошо посидеть на могилах российской земли. Никого не было видно далеко вокруг, лишь француз-служитель в аккуратных перчатках вез куда-то тачку с песком между восьмиконечными православными крестами, плитами, обихоженными по европейскому классу.

Кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем, конец 1990-х. Внизу надпись на памятнике Белой Гвардии: «ГЕНЕРАЛУ ДЕНИКИНУ, первымъ ДОБРОВОЛЬЦАМЪ и участникамъ походовъ: КУБАНСКАГО, СТЕПНОГО И ЯССЫ-ДОНЬ»

Я дошел к бело сверкающему под солнцем Галлиполийскому памятнику Белой Гвардии. Он – в форме круглого ступенчатого некрополя с каменным куполом под крестом. На его основании плиты, гласящие: «ГЕНЕРАЛУ ЛАВРУ ГЕОРПЕВИЧУ КОРНИЛОВУ И ВСЕМЪ КОРНИЛОВЦАМЪ, павшимъ за РОДИНУ и на чужбине скончавшимся», «ГЕНЕРАЛУ ДЕНИКИНУ, первымъ ДОБРОВОЛЬЦАМЪ и участникамъ походовъ: КУБАНСКАГО, СТЕПНОГО И ЯССЫ-ДОНЪ», «ГЕНЕРАЛУ ВРАНГЕЛЮ, ЧИНАМЪ КОННИЦЫ и КОННОЙ АРТИЛЛЕРИИ, за ЧЕСТЬ РОДИНЫ павшимъ», «АДМИРАЛУ КОЛЧАКУ и всемъ МОРЯКАМЪ РОССІЙСКИМЬ».

Памятник, словно последний пулеметный дзот, кряжисто упирался среди лежащих окрест надгробий с именами офицеров – будто расстрелянными пулеметными лентами.

Дальше был памятник кадетам, где на плитах вокруг цветными погончиками значились училища, за честь которых дрались упокоившиеся во французской земле. Имелся неподалеку и громадный мраморный крест казакам. Но я вернулся к белому гвардейскому памятнику, отыскав вблизи его редкую здесь скамейку.

Сел, достал французский кусок хлеба с сыром и, перекрестившись, стал его с кока-колой есть, поминая гранитно запечатленные имена. Вина мне нельзя было пить, слишком много я его выпил в советский период истории России, до слез, несбыточно мечтая о таком помине на Сент-Женевьев-дю-Буа.

Кладбище жег острый французский зной, а я словно изнурялся в заваленных снегом донских, кубанских степях 1918 года…

Четыре тысячи офицеров, солдат, юнкеров, гимназистов, сестричек милосердия идут в легендарном белом Ледяном походе. Бесконечны, кровавы зимние ночи и дни. Мало патронов, но нужно брать очередные станицы. Добровольцам не до промозглой стужи – пробиться бы следующей штыковой, в которые все из этих золотопогонных рядов ходят в полный рост. Тон задают знаменитые офицеры.

Впереди шагает худой, маленький бывший Верховный Главнокомандующий Русской армии Корнилов, внука которого не дал Бог счастья мне увидеть, но я рад был и встрече с дочкой поручика-корниловца, пусть она меня и раздражила. Генерала убьют в предстоящих боях за Екатеринодар, который в первый раз так и не возьмут рыцари тернового венца. До штурма красного Екатеринодара сему ядру Белой Гвардии еще надо добираться в сплошных боях, переходя вброд студеные реки, за что и назовут это «первопоходничество» Ледяным.

Вот седоусый другой бывший Верховный Главнокомандующий Русской армии Алексеев. Он умрет осенью этого года во взятом со второго раза Екатеринодаре, понимая, что черно послужил России генералом-адъютантом Его Императорского Величества, склонив того к отречению от Престола. Но в белом полку имени Алексеева будет доблестно драться отец батюшки Вениамина.

Здесь и бывший начальник штаба Западного, Юго-Западного фронтов в Первой мировой войне Марков. Он станет любимцем добровольцев за свой беспримерный героизм даже среди этих храбрецов. Генерала убьют летом в самом начале Второго Кубанского похода.

Марширует в редких рядах бывший командир Его Императорского Величества Лейб-Гвардии Преображенского полка Кутепов. И со своей неторопливой ухваткой идет, вскинув карабин на плечо в дырявых сапогах бывший начальник штаба Верховного Главнокомандующего Русской Императорской армией Антон Иванович Деникин…

Я счастлив, что в свой первый приезд в Версаль откупоривал и наливал шампанское дочери этого генерала. Если от всего русского сердца сказать, не очень важно, чем напоминают и не напоминают красавицы дочки своих «мемориальных» отцов. Главное, они тогда были живы, и неподдельным наследником белого воина остался в душе батюшка Вениамин.

* * *

Когда мой «Генерал Деникин» вышел в 1999 году, я получил от Марины Антоновны письмо, соль которого была в следующих строках:

«Конечно, я не совсем согласна со всеми Вашими выводами, но нахожу, что биография объективна, и Вы очень хорошо объясняете всю эту эпоху, и рисуете хорошие портреты всех акторов».

«Акторы» – что-то вроде действующих лиц. Ценна мне была высокая оценка такого профессионального историка и биографа. А упомянутые Мариной Антоновной мои «выводы» касались того, что генерал Деникин был либералом, февралистом, неприязненно относился к Государю Николаю Второму, которого теперь прославила за рубежом и в России Русская Православная Церковь святым, и я преклоняюсь перед нашим последним Царем как монархист.

Дальнейший мой путь в «деникинский» Версаль пролег через Краснодар – Екатеринодар, куда я приехал летом 2000 года в гости к писателю В. И. Лихоносову.

Специально мы с Виктором Ивановичем отправились фотографировать от него неподалеку дом на Соборной, где родилась и жила до годика маленькой – маленькой девочкой «подпарижская» графиня Деникина, дочь славного «екатеринодарского» генерала. Я смотрел на запруженные зеленью и людом улицу, ее окрестности, слушал окружающую тягучую южно-русскую речь, переводя взгляд на изумительный модерн фасада бывшей резиденции главкома Деникина, и вспоминал, как однажды мы вот так же стояли около моего московского дома с Лихоносовым. Дело в том, что в моем дворе был особняк, где когда-то родился великий Пушкин. И Лихоносов, похожий на того кольцами волос, стремительностью жеста, великорусской своей тоской по человечьей породе, вдруг сказал:

– А ты знаешь, Пушкин здесь, – он, подобно мне на «деникинской» улице, «мистически» оглядывался в «пушкинском» дворе. – Исчезает временной провал…

Щелкая напротив бывшего дома Фотиади затвором фотоаппарата, я ловил и схватывал в душе, как осторожно шествовала по этим узеньким тротуарам Ксения Васильевна Деникина с большущим животом, где притаилась малюсенькая Марина. Как потом «генеральша» семенила в екатеринодарских круговертях скверов и улочек с младенцем в колясочке. И чего только не происходило за голубыми стенами теперь превратившегося в театр дома? Там был великолепное действо семейных покоев, где робеющий перед молодой женой «царь Антон» брал на руки дочку, словно последний патрон «на вес жизни». И что же мог думать о будущем этого голубоглазого комочка отец, чьи полки взрослых мужчин, самых храбрых русских офицеров истекали кровью в недалеких степях, откуда ветер дул вон через ту форточку…

Эту фотографию дома ее рождения я показывал Марине Антоновне в версальской квартире в то же 2000-тысячное лето по Рождеству Христову в августе. На этот раз мы говорили с ней о самом простом, близком или тревожном сердцу. Она по-прежнему курила, подала любимое шампанское с «семейного» виноградника, хотя недавно сломала бедро и долго была в гипсе. Дочь Деникина, родившаяся под гулкую канонаду русских пушек, привычно не унывала, хотя вот и невестка ее не так давно внезапно умерла от рака, и теперь уж не так уютно было у сына в Аркашоне.

– Отчего же вы не взяли фамилию мужа де Кьяпп, так и не став полноправной графиней? – спросил я на этот раз.

– Я считаю, что быть дочерью такого русского генерала, как мой отец, важнее, чем французской графиней, – отвечала она с неколебимой деникинской искрой в глазах, а ведь ей уже был 81 год.

Конечно, тут и целая школа «неувядаемости». Ведь после Второй мировой войны Мари Деникина была популярной ведущей телепередачи французского телевидения по розыску пропавших, потерявших друг друга в военные годы типа нашей «Жди меня».

В ноябре 2002 года по каналу Российского телевидения Марину Антоновну снова показали почти на час в документальном сериале «Русский век». Она с обычной живостью беседовала в своих «антикварных» версальских стенах. Потом продолжала рассказ под липами, ведущими к Версальскому дворцу, и ветерок ласково бил по ее стройной фигурке, легко вышагивавшей, будто не стукнуло Мари уже 83 года…

В 2001 году, с разрешения Марины Антоновны, мне пришлось открыть тайну Марины и ее матери в разгромной рецензии в Ex Libris «Независимой газеты» под названием «Кривые зеркала Белого движения» о романах В. Поволяева «Колчак. Верховный правитель» и А. Марченко «Деникин. За Россию – до конца». Вот что я там сообщил:

«Об адмирале Колчаке написал известный советский писатель В. Поволяев, о генерале Деникине – тоже былой романист и главный редактор журнала «Пограничник» А. Марченко. Казалось, такое только бы приветствовать – личностями белых полководцев на Родине занимаются уже не идеологи, историки, а прозаики. Увы, обречены заслуженные в СССР литераторы их пресловутым «внутренним цензором»! Хотят – не хотят, а перо надсаживает «беляков» в изверги, душегубы. Новую серию издательства ACT правильнее назвать: «Белое движение советскими глазами»…

Марченко, видимо, как бывший глава «Пограничника», органа воинских частей, подчинявшихся КГБ СССР, сделал свой роман о Деникине со шпионской интригой. Бывший поручик Бекасов, агент ЧК, оказавшись по ее заданию в белом окружении главкома Деникина, предает начальников с Лубянки, выказывает преданность генералу и в эмиграции, до самой кончины в 1947 году, чтобы потом немедленно обратиться в советское посольство, раскаяться и попроситься домой.

Рисунок жизни этого перевертыша очень совпадает с изложенной мною в биографии Антона Ивановича (В.Черкасов-Георгиевский. Генерал Деникин. Смоленск, Русич, 1999) версией судьбы полковника Колтышева со слов дочери белого главкома Марины Антоновны Деникиной, с которой я встречался во Франции. В 1998 году она утверждала, что Колтышев, служивший в ближайшем окружении ее отца во ВСЮР и оставшийся его самым преданным помощником во Франции, был советским агентом, как подозревал сам генерал.

Полную же правду об этом человеке Деникина сказала мне только в 2000 году, после выхода моего «Генерала Деникина», когда объяснила истинную причину к нему своей неприязни. Колтышев, оказывается, сначала за спиной Антона Ивановича приставал к его жене, а потом и к дочери Марине, еще девочке. То есть Деникину лишь привиделся шпион в этом молодчике, а его глубоко оскорбленная дочь уже безапелляционно произвела Колтышева в чекисты из-за присущей ему аморальности. Однако, во всяком случае, полковник Колтышев перед советскими никогда не каялся, а умер во французской богадельне в 1988 году 94-летним стариком и непоколебимым белогвардейцем.

Таким образом, списывал или не списывал Марченко с «моего» Колтышева (а в романе есть прямые заимствования из моей книги), но Бекасов, от имени которою написана половина романа, – «всесторонне» надуманная фигура. Его образ в марченковском исполнении немыслим своим хамелеонством. Императорский поручик становится чекистом, вскоре преображается в рьяного деникинца, а в итоге превращается в «советского белогвардейца»…»

«Колтышевская» история снова всплыла в 2002 г., когда Марина Антоновна по ТВ в «Русском веке» сослалась на уверение ее самозванного племянника В. И. Деникина (в прошлом – Горшкова), будто бы полковник Колтышев все-таки был завербован чекистами. Однако сам источник данной информации – подполковник, заместитель полномочного представителя президента РФ в Центральном Федеральном округе Деникин-Горшков, сын СМЕРШиста и племянник работника КГБ, ею за родственника не признавался. Очевидно, окончательное разрешение «колтышевского» вопроса явится лишь с официальным заявлением по этому поводу Центрального архива КГБ – ФСБ.

В 2002 году в московском издательстве «Вагриус» вышел составленный мною однотомник избранных произведений А. И. Деникина под названием «Путь русского офицера». Я собрал в него сокращенные главы из шести мемуарных томов генерала с одноименными воспоминаниями и «Очерками Русской Смуты», написав вступительную статью. Дорого, что на одном из фотоснимков сборника есть изображение Марины Антоновны, сделанное мною в 2000 г. в Версале, который рядом с Парижем. На нем она держит в руке как раз то фото ее дома рождения в Екатеринодаре, которое мы отсняли вместе с В. И. Лихоносовым. Вот и таким способом «побратался» большой Париже екатеринодарским маленьким Парижем, запечатленным этак в лихо-носовском романе.

Получив посланную мной «вагриусовскую» мемуарную книгу отца, Марина Антоновна ответила мне в сентябре 2002 г. письмом, где были такие слова: