Российские этюды

– А где квартира 15? – удивился я. – Мне хочется, чтобы школа магии была в квартире 15!

– Пойдем отсюда, – сказала соавтор. – Вероятно, все самое интересное позади дома, во дворе.

На улице стало совсем пустынно. Я стоял и смотрел на забор, за которым были горы снега и строительного мусора. Раньше там стоял техникум, постройка которого обозначила окончательный конец Хитрова рынка.

– Нет больше техникума, не ищите!

Я обернулся и увидел пожилого мужчину в темном пальто и старой пыжиковой шапке. Его лицо было морщинистым, но чисто выбритым и живым.

– Вы знаете, где стоите? – спросил он.

Я кивнул. Мужчина появился как будто из воздуха, я не мог понять, как можно было ко мне подойти и не заскрипеть мелкими ледышками, лежавшими на тротуаре.

– Тут хотели все купить для офисов, но мы отстояли. Иначе отсюда уйдут все тайны.

Я вспомнил, что тут были вырыты подземные ходы до самой Яузы, по которым воры уходили от царской полиции, а потом от советской милиции.

– А кто живет на верхних этажах в этих старых домах? – спросил я, наблюдая, как в парадное, откуда мы только что вышли, зашел молодой таджик, осторожно прикрыл дверь и долго смотрел на нас в щелку.

– Раньше там были ночлежки, сейчас живут люди. Разные люди. Раньше было веселее, особенно в «Красноярском крае».

– Это что такое?

– Это шестиэтажный дом вон там, за углом. Туда долго приезжали странные люди с бегающими глазами и спрашивали, кто Соньку, кто Машку. Теперь все Соньки и Машки умерли, никто их не спрашивает. Но вообще-то вы тут осторожнее, место тихое, милиции нет, всякое может случиться.

Мужчина поклонился, пошел по Подколокольному переулку и вдруг пропал.

– Кто это был? – спросила соавтор, записав в книжечку про «Красноярский край».

Я пожал плечами. Мы остались одни. Где-то рядом шумела жизнь, проносились машины, спешили по своим делам прохожие, а тут все замерло, потемневшее небо опустилось еще ниже, серые облупленные стены придвинулись к нам, стало совсем неуютно.

И тут по переулку прошла молодая женщина в красной куртке, черных дорогих брюках, с большой сумкой через плечо. Она уверенно свернула в старую арку, на секунду обернулась, внимательно нас осмотрела и скрылась.

– Идем быстрее за ней! – сказал я соавтору. – Сейчас что-то произойдет.

Мы бросились к арке, проскочили под нависшими сосульками и попали в заколдованный мир, где время остановилось уже много лет назад. Впечатление портила только машина, занесенная снегом и непонятно как сюда попавшая, да еще пара кондиционеров, прикрепленных к стенам. На нас смотрели темные окна с мутными стеклами и двери, находившиеся на разных уровнях, к которым вели железные лестницы. Стены дома местами были увиты темными прутьями вьющегося кустарника, которые закрывал неприглядность облупившейся кирпичной кладки.

Женщина в красной куртке уверенно шла по раскисшему серому снегу к каменному сараю, стоявшему посреди двора. Сарай был недавно выкрашен в красный и зеленый цвета и смотрелся почти новым на фоне всеобщего запустения и умирания. Мы проследовали за ней и увидели, что она подошла к открытой двери, сняла куртку, повесила ее на ветки небольшого дерева у входа, засучила рукава тоненькой черной водолазки и, пригнувшись, вошла внутрь сарая. Из приоткрытой двери струился яркий свет, и мы решили заглянуть. От увиденного у меня по спине пробежали мурашки. Это было большое пустое помещение, по стенам шли огромные трубы, покрашенные в желтый цвет, горела яркая лампа, освещая огромную кучу мусора. Наша незнакомка стояла около этой кучи и разговаривала с такой же молодой женщиной, одетой во все черное и державшей в руках большую щетку с красной ручкой. Увидев нас, они придвинулись друг к другу так, что мне не стало видно центра кучи. Наша незнакомка поправила волосы и улыбнулась. Вторая женщина оглянулась на кучу, потом тоже поправила волосы и изобразила приветливое лицо.

– Мы писатели, – сказал я и показал фотокамеру. – У нас тут действие рассказа происходит, я бы хотел сделать несколько снимков.

Улыбка мгновенно слетела с губ женщин.

– Не положено! – резко сказали они хором. – Тут снимать нельзя!

– Стратегический объект? – поинтересовался я, пытаясь рассмотреть, что у них было за спиной.

– Снимать тут нельзя! – резко и зло сказала женщина с щеткой. – Вам лучше уйти отсюда!

– Пошли! – прошептала мой соавтор и потянула меня за рукав. – А то она сейчас взлетит на щетке от злости.

Мы повернулись и не попрощавшись пошли к большому серому зданию, которое нам представили, как «Красноярский край». Оглянувшись, я увидел, что обе женщины вышли на дорожку и внимательно смотрели куда мы направляемся. В одном из окон я заметил, как дернулась занавеска.

– Ну как тебе обстановка для рассказа? – спросил я соавтора. – Не забывай про подземные ходы под нашими ногами.

– Тут даже придумывать ничего не надо, – сказала она. – Надо только записывать. Школа магии может быть только тут. Однозначно!

По Тверской до Красной площади

Мой рейс в Нью Йорк отменили. Пилот шел, упал, очнулся, лететь отказался.

Это был знак, что Москва меня пока не отпускает, и я отправился в центр. Хотелось сделать обычные туристические парадные фотографии, а то пока получился набор для фильма ужасов или для иллюстраций сериала «Убитые фонарями».

Где ходят туристы? По Тверской, Манежной и по Красной Площади. Вот туда я и отправился.

Что-то было неладно на Тверской. Шел мокрый снег, который перечеркнул мою надежду сделать приличные фотографии. В переулках и на площадях стояли большие грузовые машины с включенными двигателями и пустые автобусы, около которых прохаживались крепкие молодые люди в серо-голубой пятнистой форме с нашивкой ОМОН. На площади перед памятником Юрию Долгорукому, стоял парнишка с картонкой на груди. Там было написано, что он требует свободу Немцову и Лимонову. Эту надпись внимательно читали два омоновца и подошедший гаишник. Омоновцы, прочитав написанное, зевнули, закурили и пошли к своей машине. Гаишник, не усмотрев в надписи нарушений ПДД, тоже отошел в сторону. Редкие прохожие на парнишку внимания вообще не обращали. Я вспомнил, как вели себя Немцов и Лимонов в 90-е, но потом решил о политике не думать. Все политики хороши, пока не у власти.

Ближе к Манежной стало совсем страшно. Вернее, не страшно, но обидно, что никуда не пустят. Во всех переходах, на улице, в переулках, у подъездов стояли молоденькие милиционеры в бронежилетах с касками, прикрепленными к груди. Хохмы ради, я стал спрашивать у них, где находится Никольская улица, но этого не знал никто. Они искренне морщили лбы, но ничем помочь не могли. Среди этих ребят не было ни одного москвича.

Я понимал, откуда дует ветер и почему сотни ребят в форме мерзнут как болваны под мокрым снегом. Я понимал, что проще все запретить, чем потом оправдываться. Мне стало невесело, но я решил пробраться хоть на Красную площадь. Вход с Никольской был свободен, я пошел мимо Мавзолея, где стоял одинокий охранник, притопывая ботинками по слежавшемуся снегу. Мавзолей был открыт, и несколько человек гуськом стояли в очереди. В центре площади работал каток. Там негромко играла музыка, я услышал советские песни, увидел десяток любителей катания на Красной площади, решил, что это перебор, но опять же этот перебор не моего ума дело.

У собора стояли туристы. Все говорили по-русски, но слышался акцент поволжья, юга и севера. Одна пара была явно родная, вышневолоцкая. Или из Тверской области – однозначно! Хотел с ними поговорить, но они быстренько щелкнулись на фоне Минина и Пожарского и поспешили убраться.

Я обошел собор и отправился в Исторический музей, где я был в последний раз в 13 лет. С тех пор там сделали ремонт, и по слухам в музее был шикарный буфет. Но уж если не везет, то не везет постоянно. Буфет не работал, я отправился по залам, вызывая недоуменные взгляды женщин, охранявших экспонаты. Мне хотелось посмотреть, как жила Россия до принятия христианства. Она жила не хуже, чем после принятия, в чем я и хотел удостовериться.

А потом был долгий перелет над серым океаном, над Гренландией и над бескрайними горами северной Канады. Я сидел у холодного окна, смотрел на проплывающие внизу облака, кутался в пуховку и очень хотел быстрее прилететь в теплый аэропорт и купить в ресторане что-нибудь вкусненькое и горячее.

Москва, январь, 2012

Бар в аэропорту Миннеаполиса, США

Наконец-то я понял, что самое главное в путешествиях.

Надо получать удовольствие, начиная с первых минут, когда ты решил поднять свой зад и начал думать о дороге, новых местах, новых встречах и как их избежать, когда захочется побыть одному. Вот тебя привезли в аэропорт, бросили, и ты один на один с дорогой. Какое тут удовольствие?

Вроде никакого.

– У вас есть российская виза? – спрашивает меня усталая негритянка на регистрации.

Я протягиваю ей российский паспорт. С гордостью, как Маяковский. Она долго его листает, потом как-то отчужденно поднимает на меня глаза.

– Так у вас российское гражданство?

Я киваю. Она молча регистрирует чемодан, протягивает квитанцию и посадочный талон. Она не говорит номер ворот моего рейса, не желает счастливого пути. Я ей явно не нравлюсь. Тогда я сам желаю ей всего хорошего, смотрю в ее глаза, вижу, что она немного оттаивает и изображает подобие улыбки. Ну и хорошо, мне хватит! Детей мне с ней не крестить, водку не пить, в разведку не ходить.

В баре, кроме меня, еще пять человек. Люди постарше пьют виски. Я уверен, что они курят, гоняют на огромных старых машинах с открытым верхом, любят сидеть до утра в казино, периодически небрежным жестом подзывая молоденьких официанток, и, взяв стакан с подноса, обязательно похвалят их попки или что-нибудь еще.

Совсем молодые заказали картошку с мясом, салат и кофе. Эти явно не курят, озабочены карьерой, занимаются спортом, а с девушками, наверное, общаются только СМСками. Очень правильные молодые люди. В мое время в моей стране таких не было. Ну и ладно, я из другой компании. Я посредине. Я курил, но бросил, с девушками стал общаться СМСками только недавно, храбро пью пиво, что явно покрепче коричневой бурды, которую в этом баре называют кофе. Слово «спорт» я любил, но сейчас, когда без него проклятый организм просто отказывается существовать, эта любовь прошла. Как можно любить таблетки, без которых ты уже не можешь жить?