Мне, конечно было приятно все, что она заставляла меня делать и делала сама, и поэтому за этой новой приятностью в наших отношениях я не обратил никакого внимания на явною связь между поездкой в Москву и ее новыми инициативами в любви. Наоборот, в голове моей клубился туман счастья и благодушия.
Это теперь я понял: если в поведении человека, с которым у тебя долгое время были определенные отношения, друг появляется что-то новое – ищи причину.
Ибо ничто не появляется из ничего и не пропадает бесследно.
Но тогда я был молод и зелен, безумно влюблен, а значит, слеп. И потому никакой связи неожиданной раскрепощенности моей возлюленной с ее поздкой в Москву я не искал. Да в то время я и помыслить не мог, что ее кто-то кроме меня мог чему-то научить в любовных играх. Хотя и сам в то время был слишком молод и абсолютно бестолков в делах любви. Так, поцелуи и вздохи. А Света…
В общем, летом Света опять уехала в Москву на все лето, поступать в МГУ.
При расстовании мы обещали писать друг другу каждый день.
Плакали даже.
И всю ночь провели вместе.
Она уехала, а мне стало плохо.
От нее пришло письмо.
Потом пара открыток.
И еще одна, всего с парой строк.
И – все.
Я же писал ей каждый день.
А когда понял, что ни писем, ни открыток больше не придет, пытался звонить, посылал телеграммы. В ответ – молчание.
Полное молчание.
Мне стало страшно. Стало больно жить. Невыносимо больно.
И тут я вернулся к Бунину. К его рассказу «Митина любовь».
И его строки: «…она – эта боль была так сильна, так нестерпима…», – и вот тогда-то в те дни, в те минуты, эта строка вошла в мою душу, как нож в масло. Моя боль от любви, перемешанная с непонятным поведением любимой девушки, была точно такой же, как у Мити. Казалось, что она, заполняет все тело и даже пространство вокруг него. Я не мог не говорить, не слушать, не дышать, чтобы не думать о ней, о Свете. Чтобы пересилить эту боль, я пытался встречаться с другими девчонками, но все они казались мне какими-то пресными, даже отвратительными. Одна мысль о поцелуях и объятиях с ними приводила меня в состояние, близкое к бешенству. А боль в душе делалась нестерпимой, и на второй месяц моих мук я понял наконец, почему Митя не смог жить: боль, страдания по любимой убивали его вернее острого ножа. Как и у меня, эта боль была неизлечима, нестерпима, ужасна; любая физическая – ничто по сравнению с нею.
Я пытался резать себе пальцы, бился головой о стену, морил себя голодом. Все было напрасно. Ничего не помогало.
И я понял: есть только один способ избавиться от этой боли. Так же, как это сделал Митя.
Да, именно так и только так.
Почему? Потому что тоска по любимой и боль по любви несовместимы с жизнью.
«Прощай, Светик!» – сказал я и шагнул за бунинским Митей туда же, куда ушел и он.
Взгляд женщины
Иногда, когда женщина думает, что за ней никто не наблюдает, приглядевшись, можно увидеть «этот» ее взгляд. Мне удалось это сделать. Увидеть. И даже расшифровать «этот» взгляд.
Он меня потряс.
Во-первых: этот взгляд – не что иное, как вселенская печать.
В этом взгляде суть и понятие главной тайны Вселенной, известной только им.
В этом взгляде все ответы на все вопросы мироздания, над которыми мужчины тысячелетия бьются, открывая законы, создавая теории и ломая свои головы.
А женщины уже все знают, им уже все известно. Но они тщательно скрывают свои знания от второй половины человечества, агрессивной, самолюбивой, самовлюбленной.
Все изобретено мужчинами. До всего додумали мужчины. Все построили мужчины.
Иллюзия.
Женщины создают. Мужчины разрушают. Хотя, кажется наоборот.
Кажется, что женщины слабы и глуповаты. Не видят перспектив.
Не стремятся в будущее.
Казаться такими – это не значит быть.
Но в этом и есть их секрет.
Во-вторых: мужчина – это не что иное, как навязанная необходимость.
Женщины просто терпят мужчин.
Любя терпят.
Ненавидя терпят. И не видя терпят.
В-третьих: в этом взгляде смирение.
Религию придумали мужчины, а создали женщины.
А православная религия вообще держится только на женщинах.
Они намного ближе к Богу, чем любой мужчина и даже священник.
В-четвертых: во взгляде – жертвенность.
Но не обреченная, а снисходительная.
Жертвенность сильного перед слабым.
Тонкая на грани фола игра в уязвимость и готовность сдаться «врагу».