Иван Федорович (сборник)

Люди опомнились, но от страха никто не мог поднять ружья, лишь старый лесник вскинул свою двухстволку, но и только, хотя все вокруг шептали ему: «Стреляй, стреляй!»

А волк уходил.

Уходил не спеша, то и дело разевая пасть.

И когда лесник уже напряг левую руку, державшую цевье ружья, а затем осторожно расслабил ладонь правой руки под курком и поймал волка на мушку, тот вдруг остановился и резко обернулся.

Все враз застыли.

Волк смотрел человеку прямо в глаза.

Старый лесник вздрогнул.

Память его воскресила точно такой же, один в один, взгляд молодой волчицы, ощенившейся у него в сенях.

Это был ее взгляд, лесник узнал его.

Узнал и волчонка, вскормленного в своем доме.

Вот, значит, почему он прибежал из леса в деревню и привел с собой свою волчицу – искал защиты для себя и для нее.

Искал защиты в его доме.

А нашел заряд картечи в голову своей подруги.

И сейчас он смотрел в глаза лесника, упрекая за непонятную для волков пустую и никчемную человеческую жестокость.

Лесник медленно опустил ружье.

Глаза у волка заслезились.

Он моргнул несколько раз, отвернулся от людей, низко опустил к земле лобастую голову и мелкой рысцой засеменил из деревни.

Больше о волках вблизи этой деревни никто никогда не слышал.

Старый лесник после этой памятной облавы прожил всего несколько месяцев – заболел окончательно и вскоре умер.

Новый лесник допился до чертиков и удавился в лесной избушке.

Зверь в лесничестве повывелся, а если и был, то какой-то больной и вялый.

Потом появились лисы, зараженные чесоткой, и лесничество закрыли окончательно.

Да и деревня захирела. Все больше и больше в ней становилось домов с забитыми крест-накрест окнами.

Остались старики да старухи. Некоторые еще помнят, как уходил по улице матерый волк.

Вот поумирают они – те немногие, кто помнит эту историю, и – все.

Вообще больше не останется никакой истории.

Не только этой…

Горгаз

Посвящается прадеду моего друга Буслаева

Быть аспирантом в двадцать четыре года, я вам скажу, весьма неплохо. Если еще вдобавок твой научный руководитель поручает тебе принимать зачеты у студентов, особенно у студенток.

Зачеты зачетами, конечно, но иногда возникает острая необходимость в дополнительных консультациях по зачетным темам. И в этом случае дружба с Эдиком – аспирантом с соседней кафедры – была очень кстати.

У Эдика была однокомнатная квартирка со всеми удобствами, доставшаяся ему по наследству от ныне уже покойной бабушки.

Иногда, пребывая в хорошем расположении духа и при соответствующем материальном поддержании этого хорошего рас положения, Эдик сдавал эту квартирку по часам нам, его приятелям.

Я, подрабатывая и экономя, иногда повышал настроение Эдика своими скромными материальными взносами.

Было одно неудобство: квартира Эдика находилась; недалеко от квартиры моих родителей. Но при соблюдении элементарных правил конспирации и это неудобство легко обходилось стороной и в прямом, и в переносном смысле.

Вот и в тот раз, выкупив у Эдика на два часа ключ от квартиры, я мчался к заветной цели.

Только свидание у меня на этот раз было не совсем обычным: во-первых, среди бела дня; во-вторых, с секретаршей нашего ректора; а в-третьих, я был в нее немного влюблен.

Старше нас, аспирантов, она была не намного, лет на десять, но мы (не только аспиранты, но и профессура) за серьезность звали ее по имени и отчеству Зоей Васильевной.

Как? Каким чудом мне удалось ее уговорить? Сам не понимаю. Темны, ох, темны и зачастую непонятны души зрелых красавиц.

Купив бутылку армянского коньяка, развесных шоколадных конфет и банку сока, я примчался на место.

Открыл дверь Эдикиной квартиры.

Засервировал стол.

И с дрожью в коленках стал ждать звонка в дверь.

Но, не выдержав, подошел к двери и прислушался, не идет ли. У Зои Васильевны времени было мало, она должна была придти на это необычное свидание в обеденный перерыв.

«По времени обед уже начался. Минут десять на дорогу», – прикидывал я.

В подъезде было шумно, в соседские двери кто-то то и дело звонил и с громкими криками «горгаз» требовал открытия дверей. Кто-то из жителей открывал, кто-то нет.

Постепенно этот шумный «горгаз» приближался к двери, за которой стоял робкий и влюбленный я. И по мере его приближения я все дальше и дальше отходил в глубь комнаты, шепча про себя: «Чур-чур, пронеси».

Но громкий бух-бух и требовательный крик заставили меня вздрогнуть и сжаться в комок.

Потом еще звонок: «Длинь-длинь!»

Потом еще стук. Глухой и настойчивый.