Курсанты

Капитан крикнул нам с кормы: «Быстро травить шкоты грота и бизани!» Я со своим ребятами бросился, как положено по авралу, к грот-мачте. Сняли с кнехта шкоты, потравили сколько нужно, потом потравили шкоты грото-стакселя. Третья вахта сделала мгновенно то же самое на бизань мачте. И тут наш «Сириус» как бы очнулся: сначала медленно тронулся вперёд, потом буквально за 10 секунд набрал такой ход, что вода свистела вдоль борта. При этом крен выравнивался, палуба и фальшборт медленно вышли из под воды. Баркентина как будто стряхнула с себя воду и теперь мчалась по волнам с огромной скоростью. Позднее капитан нам сказал, что вертушечный лаг показал в ту минуту скорость пятнадцать с половиной узлов. Для парусника это очень много.

На следующий день мы обсуждали это происшествие. Боцман Миша сказал, что нам повезло, что паруса фок-мачты стояли развёрнутыми на правый галс, то есть как раз для ветра с правого борта. Если бы было наоборот, то, возможно, мы бы остались без фок-мачты. А я, между прочим, вспомнил, что вечером, перед тем как лечь спать, уже после захода солнца, заметил в полумраке над самым горизонтом тоненькую чёрную полоску облаков. Но не придал этому значения, только подумал: «Хоть бы дождь прошёл». А через несколько минут стемнело и уже ничего не было видно. Но, строго говоря, вахтенный третий помощник прохлопал этот шквал. Надо тщательней осматривать горизонт, когда стоишь на вахте. Расслабились, забыли, что мы в море, а не на курорте.

Учебное судно баркентина «Кодор»

В один из тёплых осенних дней мы проходили на «Сириусе» под парусами между островов архипелага Берёзовые Острова. Между прочим, надо отметить, что ходить на большом паруснике по этим проливам под парусами – это большое искусство. Капитан Чечулин решил показать нам, как это делается. Этим искусством он владел в совершенстве. К слову: боцман Миша рассказал нам, что однажды Чечулин с кем-то поспорил, что сам, в одиночку, даже без рулевого, при умеренном ветре под всеми парусами совершит поворот «Сириуса» с одного галса на другой. И он это сделал. А мы вдесятером это делали, и не так уж это было легко. Даже при умеренном ветре.

Так вот, погода была на редкость хорошая. Капитан объявил нам, что по этому случаю он решил стать на якорь между островов и сходить на берег погулять, а заодно насобирать белых грибов и пополнить запас дров для камбуза. На камбузе у нас стояла обыкновенная печь из красного кирпича, усиленная на случай качки металлическими полосами. Топили её дровами и углём.

Мы стали на якорь, спустили два 10-вёсельных баркаса. Две вахты, в том числе я со своими ребятами, сели в баркасы на вёсла. Все командиры с капитаном тоже спустились в лодки. На судне осталась одна вахта и наша повариха Галя.

Пригребли на остров, вытащили немного баркасы на песочек между валунами. Капитан спросил, кто хочет остаться добровольно сторожить лодки. Хотя остров необитаемый и, вроде, сторожить не от кого, но так положено. Я вызвался остаться. Решил, что пока они собирают грибы и шишки для камбуза, мне можно будет искупаться. Народ ушёл в лес, а я разделся догола (всё равно никого в округе нет, а ходить потом в мокрых трусах неприятно), зашёл в воду и поплыл в сторону «Сириуса». Вода была очень чистая, но холодная – 12 градусов. В то время для меня это было нормально.

До «Сириуса» было кабельтовых 3 или 4 (600—800 метров). Для такого героического пловца как я это вообще не расстояние. Правда, холодно. Но я решил, что доплыву до судна, вылезу на палубу по штормтрапу и погреюсь на солнышке, а потом назад поплыву.

Доплыл до судна уже порядком замёрзшим, взялся за штормтрап. И тут слышу сверху с палубы приятный женский голос нашей поварихи Гали: «Ой, Володя! Это ты? Купаешься? А не холодно тебе?» В таком виде я, конечно, не решился при Гале вылезать на палубу. Минут пять поболтали на отвлечённые темы. Когда я понял, что светский разговор неприлично затягивается и Галя не собирается уходить, а я могу потерять последние калории, то попрощался с Галей и поплыл обратно на остров. Конечно, можно было просто сказать Гале, чтобы она отвернулась, потому что я не по форме одет. Но дело в том, что мне только что исполнилось 19 лет и я ещё стеснялся девушек. (Потом это как-то незаметно прошло.) А Гале было 27 лет, и она была хороша собой. В общем, поплыл я назад. До середины дистанции всё было хорошо, но метров за 200 до берега грудные мышцы начало прихватывать судорогой. Я перевернулся на спину и изобразил кроль на спине. Так было лучше. Доплыл с грехом пополам до берега. Вылез на тёплый гранитный валун и стал отогреваться на солнышке. Тут я впервые задумался о роли женщин в нашей жизни. И понял, что женщина иногда может представлять вполне реальную опасность для мужчины.

Через пару часов вернулся народ с грибами, дровами и с мешками с сосновыми шишками. Шишки здорово горят в печке и легко разжигаются. Мы столкнули баркасы на воду и пошли домой.

«Сириус» под всеми парусами

Сейчас вспоминаю и сам удивляюсь, через что нам пришлось пройти. Современные моряки ничего подобного не проходили. Жили мы на паруснике как в восемнадцатом веке. Летом ещё ничего было, а когда похолодало, начались дожди, шторма и снег пошёл – это было сурово. Электричества на судне не было, ходовые огни и радиостанция работали от аккумуляторов, которые время от времени подзаряжались от генератора на двигателе. Тёплой воды тоже не было.

Мылись каждый день ледяной забортной водой с хозяйственным мылом. Работали на ледяном ветру, часто в промокшей одежде. Лазали по обледенелым вантам и реям без страховки. В октябре-ноябре на Балтике уже холодно. На вахту одевались так: тельник и солдатские полотняные кальсоны, потом шерстяной спортивный костюм, потом хлопчатобумажная морская рабочая роба, сверху штормовка из тонкой парусины и такие же штаны, на голове шерстяная вязаная шапка и парусиновая шапка-зюйдвестка. На ногах флотские ботинки с шерстяными носками. Когда всё это немного намокнет от водяных брызг и дождя, то твой вес увеличивается, наверное, килограмм на пятнадцать. И вот в таком виде в полной темноте надо бегать по обледенелым вантам и реям. Да ещё добавить сюда сильную качку. Внизу на палубе качка не страшна. А когда поднимаешься на мачту, то с каждым метром высоты амплитуда качки увеличивается. На самом верху тебя уже отрывает от мачты так, что приходится цепляться руками и ногами изо всех сил. А упадёшь в море – это конец. Трёхмачтовый парусник – это не катер. Пока он ляжет в дрейф да спустят баркас – в такой одежде десять раз утонешь. А если на палубу упадёшь – это тоже конец, только быстрый. Наш старший помощник Иван Иванович был отличным человеком, но немного простоватым. Виктор Конецкий в одном из своих рассказов подробно рассказал о нём. При этом назвал его «морским колхозником». Немного обидно, честно сказать, но похоже на правду. По внешности точно – председатель процветающего колхоза. Среднего роста, полноватый, лицо круглое с розовыми щёчками, глазки голубые. В тяжёлые моменты, когда нужно было что-то быстро решать, глаза его округлялись. Он быстро оглядывался вокруг, увидев меня, кричал: «Егоров!» и показывал пальцем на проблему. Даже если это была не моя вахта, то очень часто он сначала вспоминал меня, кричал оглушительно «Егоров!!!», а когда я в одних кальсонах выскакивал из кубрика на его ужасающий силы вопль, спрашивал: «А! Это не твоя вахта? Ну, иди отдыхай…» Может быть это от того, что у меня простая фамилия.

Но удивительное дело: за все это время никто из нас не сорвался с высоты, не было ни одной серьёзной травмы и никто не простудился. Даже простого насморка ни у кого не было. Тут, конечно, стресс помогал, не давал нам расслабляться. А когда мы в ноябре сошли на берег, то в первую же ночь в училище я простудился: спал под открытой форточкой – и получил сильнейший насморк. Смешно…

Первый наш порт захода – Выборг. До 1940 он был финским городом. Поставили нас к причалу в самый конец гавани. Над причалом нависает какая-то древняя стена, похоже, крепостная. Выше старинный каменный замок. Всё какое-то нерусское. Людей мало.

Мой отец мне рассказывал про этот город. Он тут был в начале войны, в июле 1941 года. Их тогда для начала разгромили на Карельском перешейке, они разрозненно отступали. Он, тогда молодой лейтенант, со своими солдатами отдыхал на Торговой площади. Спали на голой земле под шинелями под стеной какой-то древней круглой крепостной башни. Отец говорил, что эта башня стояла тут ещё до Петра 1. В порту Выборга остатки их полка должны были погрузить на пароход и вывезти в Ленинград. Но когда они пришли в порт, оказалось, что места им на пароходе нет. Пароход ушёл без них и, по слухам, его утопили немцы при воздушном налёте. А их полк по железной дороге перебросили на Северо-Западный фронт.

Выборг. Торговая площадь и та самая башня. Конец 60-х годов

Я решил найти эту площадь и знаменитую башню. Мы с моим другом Олегом Кореньковым помылись, побрились, одели форму номер 3 первого срока и пошли погулять в город. Денег у нас не было, поэтому вели мы себя скромно. Нашли мы эту Торговую площадь. Глядим: точно, стоит круглая башня из огромных камней, в ней – бойницы для пушек. Подошли к стене, я показал Олегу пальцем на землю и сказал: «Вот, смотри! Здесь мой папа спал под шинелью 26 лет назад». Полюбовались на башню и пошли на «Сириус». Решили, что надо хорошенько выспаться, пока стоим в порту.

Выборг. Торговая площадь и та же башня. Дореволюционный снимок

Кстати, эту башню ещё через 54 года нашёл в Выборге мой старший сын Алексей. Стоит как новая! Он даже сфотографировался с ней на память.

Мой старший сын Алексей у той же башни, где в 41-м году спал его дедушка – лейтенант Егоров. Снимок 2021 года

Удивительное дело: три поколения отметились у этой древней башни, как будто Господь Бог привёл нас туда поочерёдно постоять и подумать о жизни. Но, что ещё более удивительно, нам всем троим в разное время пришлось побывать в Корее. Папа служил там у Ким Ир Сена военным советником, в 1956—57 годах мы с мои старшим братом Лёвой тоже там жили и учились, а мой сын Алексей в 2003 году по контракту тренировал в Сеуле детей-каратистов. Всё в жизни повторяется, с этим у Бога строго. Корея и старая башня в Выборге – это наша судьба.

Среди ночи, когда мы спали глубоким сном, раздались пьяные крики вернувшихся из города курсантов моей вахты. У кого-то из них были деньги, и они активно осваивали город. Ребята никак не могли успокоиться, что-то усиленно обсуждали в нашей маленькой кают-компании. Олег через закрытую дверь кубрика крикнул им: «Пацаны! Кончайте орать, спать мешаете!» В ответ раздались необдуманные по своему содержанию возгласы. Я встал, открыл дверь: «Да замолчите вы! Люди спят!» И тут в полумраке кто-то их них схватил меня за тельняшку на груди и попытался толкнуть обратно в кубрик, но тут же получил удар кулаком в грудь и закатился по палубе под обеденный стол. Я даже не понял кто это был. У меня ещё глаза толком не раскрылись со сна, да и в кают-компании горела единственная тусклая аккумуляторная лампочка.

Ребята сразу пришли в себя. Несколько секунд тишины, потом один из них почти трезвым голосом сказал: «Володя, всё нормально. Мы сейчас спать ляжем». Я закрыл дверь и лёг спать.

Утром оказалось, что есть потери: двое курсантов не вернулись из города. Старпом Иван Иванович сказал, что «всегда так, хоть не заходи в этот Выборг» и хотел уже отрядить поисковую экспедицию в город. Но тут на причал подъехала милицейская машина. Двух недостающих курсантов вывели в одних трусах из машины и запустили по трапу на судно. Причём на спине у них были нарисованы зелёнкой красивые порядковые номера: 24 и 25. Так нумеровали посетителей городского вытрезвителя. Следом за ними милиционер занёс две стопочки аккуратно поглаженной и сложенной формы. Старпом сошёл на причал, о чём-то поговорил с милиционерами, и они уехали.

Выяснилось, что эти два лихих моряка в изрядно подпитом состоянии ночью решили штурмовать древний замок недалеко от порта. Полезли на его стену, используя трещины в камнях и прорехи в древней каменной кладке. Поднявшись метра на четыре, один из них сорвался вниз, упал как мешок и тут же заснул на земле. Второй спрыгнул сам. Скоро подъехала милицейская машина, отвезла обоих в медвытрезвитель. Там они приняли ванну и легли спать. Дежурный милиционер почистил и погладил их форму. Утром без лишнего шума отвезли их на родной пароход. Такие были порядки при Советской власти. Старпому, правда, пришлось заплатить по квитанции несколько рублей за обслуживание.

Мы хорошо посмеялись над этим штурмом древней крепости. Особенно нас забавляло, что ребят пронумеровали. Я в шутку сказал, что, видимо, это была 24-я и 25-я попытка взять эту крепость штурмом. Не так уж много за 400 лет. Капитан тоже посмеялся и приказал оставить этот случай без последствий.

Выборг. Древний замок-крепость

Наутро после этих трагических событий я попытался выяснить, кто же был этот смелый юноша, который бросился на меня в темноте. Но ребята не выдали героя. Сказали, что, мол, проехали, они были неправы. Только много позже за стаканом вина Боря Антипов, между прочим, мастер спорта по акробатике, признался мне, что это был он.

В Выборге к нам на борт прибыл незнакомый мне штатский человек. Довольно высокий широкоплечий мужчина лет сорока. Похоже, большой приятель нашего капитана. Это меня несколько удивило. Что тут делать на боевом паруснике штатским сухопутным? Спросил у старшего помощника, кто это такой. Иван Иванович округлил глаза и торжественно произнёс: «Это не сухопутный. Это морской писатель Виктор Викторович Конецкий!» – потом поднял указательный палец вверх и добавил важно: «Член Союза писателей! Будет наблюдать за вами, курсантами, набираться впечатлений для новых рассказов. Смотрите мне! Скажи ребятам, чтобы матом при нём не ругались!»

В. В. Конецкий в то время уже был широко известен как писатель-маринист. Но мы тогда о нём ничего не знали. Впоследствии он стал просто знаменитым морским писателем. А мог бы и не стать, потому что я мог быть причиной гибели этого замечательного члена Союза писателей. Сейчас расскажу.

Писатель Конецкий Виктор Викторович

Шли мы как-то из Таллина в Ригу. Погода ухудшалась, пошёл дождь, ветер крепчал и свистел в снастях, началась приличная бортовая качка. Капитан объявил аврал, надо было убавить парусов. Побежали по вантам, взяли на гитовы и принайтовали к реям брамселя на фок-мачте. Теперь нужно было спустить на палубу топсели на грот-мачте и бизань-мачте. Это такие треугольные паруса над гротом и бизанью. Стали спускать грота-топсель, и тут фал (верёвка, которой поднимается и спускается парус) заело в блоке. Блок этот прикреплён такелажной скобой на самом верху мачты. Верёвка каким-то образом залезла между металлическим шкивом (колесом) и деревянной щекой блока. Боцман, старпом и с десяток курсантов столпились у мачты. Дёргали фал, но без толку. Старпом, как обычно в таких случаях, хотел взбодрить нас яркими русскими выражениями. Несколько раз уже открывал рот, но вспоминал, что неподалёку за всем этим наблюдает стоящий рядом с капитаном член Союза писателей. Поэтому Иван Иванович закрывал рот, обхватывал голову руками и страдальчески стонал в полголоса: «О Господи! О Господи!…» От того, что он не может свободно выразить свои чувства, ему становилось плохо, лицо неестественно краснело, даже страшно за него становилось.

Боцман быстро понял, что верёвка добровольно не выскочит из блока, и послал Женю Воробьёва на мачту. Женя был крепким парнем и не из трусливых. Он быстро долез по вантам до марсовой площадки. Но тут его как бы заклинило. Он сел на марс, обхватил руками и ногами мачту и не двигался с места, несмотря на уговоры старпома. Да и то сказать – качка была изрядная, а наверху вообще при такой качке нужно быть циркачом, чтобы что-то там исправить. Писатель и капитан смотрели с интересом на эту забавную сцену и не вмешивались.

Старпом Иван Иванович понял, что надо что-то предпринять и, как последнее средство, заорал своим оглушительным баритоном: «Е-го-о-ров!!!» Больше он не смог выкрикнуть ни одного слова, потому что все они получались с русским уклоном и в присутствии члена Союза писателей просто застревали у него в горле. Он только посмотрел на меня выпученными глазами, вытянутой вверх рукой показал мне направление движения. Боцман сунул мне в руку металлическую свайку. Объяснять мне ничего не надо было. Я запрыгнул на ванты и бегом побежал на выручку к Воробьёву.

Добрался до марсовой площадки; смотреть вниз было страшно: судно неслось в пене между волнами. От сильной качки марсовая площадка зависала над водой сначала с одного борта, потом со свистом мачта валилась на другой борт. Амплитуда качки на этой высоте была ужасающая. Ветер свистел в снастях, Женя держался за мачту и был почему-то сине-зелёного цвета. Я его спросил для порядка: «Как дела, Жека?» Он коротко ответил: «Х… хреново…» Для дальнейших дебатов времени не было. Свайка у меня заткнута за ремень. До проклятого блока ещё метров десять ползти по стеньге (продолжение основной мачты). Для первых пяти метров там была узенькая верёвочная лесенка, а потом голая мачта диаметром сантиметров сорок. Короче, долез я по верёвкам до конца этой лесенки и потом дальше до блока по круглой мачте ползком, «в обхват» руками и ногами. Очень трудно это было, мачта на качке пыталась вырваться из моих объятий, но всё-таки я добрался до блока. Обхватив ногами и одной рукой мачту, открутил свайкой такелажную скобу, на которой висел блок, положил её в карман куртки и с верёвкой в руках и с этим 15-ти-килограмовым блоком спустился на марс.

Здесь мы с Женей попытались выдернуть фал из блока – бесполезно, надо блок разбирать. Разбирается он просто: весь блок, металлические и деревянные его части стянуты одним большим болтом, который одновременно является осью для шкива. Открутил большую гайку – и готово. Но это когда нет качки. А тут ещё надо на марсе самим удержаться.

Ну, в общем, открутили мы гайку, выдернули верёвку, и я хотел уже опять стянуть его болтом. Но тут наш «Сириус» получил удар волной в борт, мы с Женей инстинктивно схватились руками за мачту и за деревянную решётку марса, а блок покатился по марсовой площадке и в соответствии с законами тяготения стал падать вниз. А под мачтой стояла небольшая группа зрителей, и они, задрав головы, с интересом наблюдали за нашей воздушной гимнастикой. А подлый блок вместо того, чтобы упасть в воду, летел с ускорением в один G прямо на эту группу. В числе которой были старпом и подошедший сочувствующий нам писатель Конецкий. Я в ужасе завопил: «Атас!!!» Это помогло – народ отпрыгнул в разные стороны, и блок с огромной скоростью врезался в палубу, как раз в то место, где стоял Конецкий – только щепки и железки полетели в разные стороны. Это было похоже на взрыв небольшого снаряда. Старпом опять схватился за голову и неуправляемо пошёл на бак. Похоже, снова произносил свою единственную молитву «О Господи!», из-за ветра толком слышно не было. Однако парус был спущен, хотя и с небольшими потерями.