Яна

Яна
Владимир Евгеньевич Псарев

Краткий путь к самому себе. Каждое предложение в данном рассказе начинается одинаково, и при этом речевые обороты не повторяются.

Владимир Псарев

Яна

Я НАпишу, и пусть это останется.

Я НА своей волне с 5 лет, и сколько себя помню, всегда стеснялся этого, хотя в действительности меня держал страх, что я не буду принят обществом.

Я НАстолько этого боялся, что агрессивно отвергал всех, кто мне неудобен, чтобы не показывать истинных чувств и привязанностей, и это превращалось в замкнутый круг, так как дистанция между моим миром и миром других детей увеличивалась, порождая новую агрессию.

Я НАдеялся, что никто не заметит моей сущности, убеждая себя в том, что жесткие личные границы – это нормально, а моя мать только восхищалась этим, совершенно не вникая в мою обособленность от любого коллектива.

Я НА дух не переносил ложь, но лишь потому, что сам постоянно себе лгал, а принимать в других то, что в себе не нравится, вдвойне сложнее, и это консервируется.

Я НАпросился в мир, к которому оказался не готов, едва достигнув подросткового возраста, требующего самореализации, доступной лишь путем интеграции своих способностей в социум.

Я НАправил свой когнитивный диссонанс на родителей, потому что отдавал себе отчёт в том, что они не воспитывали меня, а лишь радовались успехам и самостоятельности, совершенно не задумываясь, сколько внутреннего дискомфорта за этим скрыто.

Я НАощупь пробирался сквозь метель привязанностей и романтических отношений людей, выросших в стае, и к ней привыкших.

Я НАдевал каждое утро новую маску, но каждый раз эта маска становилась всё более убогой и абсурдной, и даже не заметил, как моё лицо перестало ежеминутно соответствовать моим внутренним ощущениям.

Я НА парад собственного тщеславия попал в тот момент, когда заметил, насколько сильно придавлено моё Эго, коему просто нечем дышать, и оно бьётся в ужасающих конвульсиях, вытягивая тем самым всё больше и больше сил.

Я НАврал самому себе, что маску можно не снимать, а Эго легко компенсируется чьими-то овациями и бесконечными разговорами о самом себе в неосязаемом светлом будущем, принадлежащем то ли мне настоящему, то ли человеку за ширмой.

Я НА мосту в Петербурге с самой лучшей девушкой на свете, которой ни в чём не могу признаться, поскольку не определился, какой из моих личностей она нравится больше.

Я НАрисовал в её жизни кошмар, пока я разбирался, ценит она истинное или только мои маски, а этого она совсем не заслуживала, ведь искренне меня ценила целиком.

Я НАрушил данные ей обещания, ибо слаб: обслуживание зажатых в тиски эмоций с каждым годом стоило больше и больше, и внешний фронт терпел одно поражение за другим.

Я НАм всё разрушил, едва она вслух пересчитала все мои мнимые образы, вытащив наружу пятилетнего ребёнка, давно промёрзшего.

Я НАдоел самому себе до такой степени, что снова начал от всех отдаляться, оправдывая воскресшие детские страхи жестокостью мира, а потом обрубил и пошёл по головам.

Я НАпролом пробирался сквозь чащу чужих самомнений, вытаскивая за собой всех друзей, ведь нет лучшего проявления эгоизма, чем альтруизм.

Я НАсмешил своих демонов, рассказав им, что теперь я самостоятельный монстр, и могу обходится без них: «Посмотрите, меня все близкие уважают».

Я НАглел каждый раз, стоило только почувствовать, что слишком мало опередил спин, а счётчик прожитых зим продолжает крутиться.

Я НАрвался на очередные проблемы, когда стал позволять своим старым друзьям слишком многое, потому что только это по расписанию кормило моих голодных бесов, тянущих лапы из-под детской кровати.

Я НАпомнил друзьям об их долгах, а те страшно возмутились: насколько привычка к отчаянию хуже самого отчаяния, настолько привычка к добру хуже самого отвратительного зла.

Я НАстаивал, чтобы обо мне позаботились: к двадцати двум годам я стал заложником собственного тщеславия, и энергии от альтруизма более не хватало для самостоятельного выживания.

Я НАмекал близким, что тоже человек, но оказался не понят, и вдруг вспомнил, что этого-то и боялся едва ли не с первых лет жизни: значит, теория подтвердилась, и меня не принимают таким, какой я есть.

Я НАконец стал понимать: как меня могут принимать, если не знают, кто я на самом деле?

Я НАпрочь забыл и сам, кто я, словно мне этого не рассказывали, хотя я сам завёл себя в туман, и винить было уже некого.

Я НАзвал себя множеством имён, только каждое есть суть ложное, сколько бы я не убеждал себя в обратном.

Я НАмешал в себе ипохондрическую мнительность, беззащитность, обидчивость, ложные страхи, а потом разогрел это на медленном огне, но съесть не смог.

Я НАплевал на свою личность, принеся её в жертву на алтаре социального осуждения, и сам себе этого не простил: страшнее всего признавать вину именно перед собой.

Я НАщупал начало нитей в раннем детстве и простил всех людей, укоренивших это во мне в возрасте подростковом, возрасте выхода на поле для большой игры, где ты сделаешь всё, чтобы хоть кто-то похлопал тебя по плечу.

Я НА расслабленных шинах в правом ряду, и я впервые совершенно спокоен: без ложных ожиданий, без требований каких-либо обязательных подношений от мира.

Я НАраспашку душой, и это дарит ощущение лёгкости: мир настолько огромен, что в нём обязательно найдутся те, кто примет тебя истинного, а остальные не стоят постоянных переживаний.

Я НАслаждаюсь моментом, потому что, в первую очередь, я простил самого себя и признал ошибки, чтобы их исправить.

Я НАстоящий впервые за много лет.