Возвращение Орла

Возвращение Орла
Владимир Алексеевич Фадеев

В селе Дединово, родине первого русского военного корабля "Орёл", построенного царём Алексеем Михайловичем Тишайшим, существует легенда, что за несколько лет до национальной трагедии или смуты мистический корабль в виде некоего архетипа континентального русского духа возвращается в нашу реальность за командой, забрав которую во вневременные слои бытия, раз за разом уберегает русскую государственность от гибели в длительной перспективе. В 1988 году такой командой стали много раз приезжающие в Дединово на сельхозработы физики-атомщики из одного подмосковного НИИ…

Содержит нецензурную брань.

Владимир Фадеев

Возвращение Орла

Не потому ли на Оке

Иные бытия расценки…

Б. Ахмадулина

«Небываемое бывает»

Надпись на медали 1703 г.

13 мая 1988 года, пятница

Бухгалтер – Отъезд – Приезд – Флягина коса – Катенька – На берегу – Вечер

Все свои важнейшие дела я начинал в пятницу, 13-го, это больше, чем суеверие, это одно из неотъемлемых составляющих успеха. Сегодня именно такой день.

Н.Тесла

Бухгалтер

Сон в руку – зачатье – десант

Начало всегда есть тайна.

А. Зиновьев

Сон в руку

И вот два года тому назад начались в квартире необъяснимые происшествия: из этой квартиры люди начали бесследно исчезать».

М. Булгаков «Мастер и Маргарита»

Пятница. Тринадцатое. Май. Что называется – три в одном. Может ли быть что-нибудь хорошее в таком денёчке?

Дурное настроение у главного бухгалтера дединовского совхоза «Ока» Ивана Прокоповича Сутейкина началось ещё в последнем утреннем сне – небывалый паводок (это в середине-то мая?), опять смыло паром, на поля с Оки зашли щуки, судаки и стали пожирать только что высаженную капустную рассаду. Он плавал полями на дырявом челне и глушил судаков веслом, гонял по грядкам обнаглевших щурят, но те уворачивались и пожирали, пожирали будущую капусту. Бог бы с ней, с капустой, не его это, по большому счёту, забота – что он, агроном или бригадир? – но, когда он всё-таки ухватил одного за жабры и вытащил у того из пасти капустный росток, тот оказался свернутым в маленький кулёчек трояком. Иван Прохорович свесился через борт тонущего челна и рассмотрел под метровой глубиной ровно рассаженные трёшницы, быстро исчезающие в зубастых мордах. А это уже его печаль! Мало того, что деньги зарыты в землю, так они ещё залиты водой и неучтённо пожираются хищниками! Денежки, денежки…

«А ведь щуки траву не едят, ладно бы заплыли сазаны, караси на худой конец, – расстроенный, рассуждал он во сне, – так ведь это и не трава была, а деньги; а деньги хищникам только дай, оттого-то щуки и зелёные, в разводах, как в водяных знаках… конечно, конечно, у щуки не шкура, а купюра, чисто трёшница, да и у судака, только у того какая-то не советская, хоть и зелёная, да больно бледная, не яркая, как будто несвежая, труповатая… недаром тухнет быстро. Может быть и директора заглотил какой-нибудь речной охотник? Левиафан, сом-убийца? А-а! – поразился во сне открытию Прокопыч, – наверное, и парторга он в прошлом году утащил, и старого директора, а если так, то вот все загадки и разгаданы: Ока-матушка специально выродила монстра, и он теперь регулярно – уже три года! – подъедает всех новоявленных зачудившим русским духом начальников. И огромный же должен быть сомяра, живот-то у директора на пять вёдер… как бы он сам сома не сожрал».

С этой несуразной полумыслью-полусном – кого больше жалко, сомяру или директора – и пришло окончательное пробуждение.

Сон был в руку. С утра выплачивали зарплату отъезжающим москвичам – по ведомости на сорок семь человек девятьсот шесть рублей, три с лишним пачки трёхрублёвок – вот они, трёшки! Ограбили совхоз. За что им платить? До двух позагорают и к магазину. А своим теперь в июне. Директору только б отчитаться за командировочных. Хотел было с ним поскандалить – москвичам за одно безделье два раза платят, и в Москве по полной, и ещё тут, а своим… – да тот со вчерашнего обеда как в воду канул: и вечерняя оперативка, и зарплата, и ещё сто дел – нету директора. Позавчера из последних дотационных (говорят, отменяют дотации, всё, крутитесь сами…) перевели их в какое-то МэПэ «Трилобит» – откуда в МэПэ «Трилобит» запчасти к «Кировцам»? – а вслед за деньгами двинул и директор. Нет! Совхоз ему по боку, главное – райком по мелочам не дразнить, намылился. А может он и не за денежками вслед? Может, что-то знает или чует… Чует! Иван Прохорович тоже чуял, пред-чуял, но все его пред-чуянья, в силу профессиональной зашоренности, сводились к деньгам, дебетам-кредитам, лимитам остатка кассы, всякую мелочь какой-то головной арифмометр пересчитывал в рубли, точнее в их недостачу. Не в жадности было дело – чего жалеть не своё, а в порядке. Деньги в его воображении должны были точно соответствовать некоему их, денег, собственному духу, правильное количество которого иначе, как дензнаками, не выразишь. Не тоннами, километрами, трудоднями – эти т.н. «показатели» к деньгам имели отношение опосредованное, то есть могли соответствовать не точно, а вот качество их, наполненность пользой и ещё какое-то неуловимое и невыразимое словами свойство – точно. Вот выданные до обеда девятьсот шесть рублей сорока семи залётным работникам в его головной бухгалтерии не соответствовали. Особенно не соответствовала последняя, едва початая. Тоже горестная причуда – за початую или просто неполную пачку денег он переживал, как за ущербного человека, хуже – как за семью, потерявшую единокровного, лишившуюся целостности, а с ней вместе и покровительства денежного бога. Никому не признавался (хотя, конечно, бухгалтерские женщины эту мистическую способность своего шефа знали), но он мог бы выступать в цирке с неповторимым номером: из двух одинаковых пачек он стопроцентно определял неполную, и даже насколько неполную – без одной, без двух, без трёх купюр (не больше). Неполная пачка лежала именно горестно, она как бы не была уже сама собой, а ещё более горестно вился вокруг неё фантом недостающей денежки-сироты, вот её-то тоску и сиротский страх Прокопыч, сам сирота, видел особенно ясно. И откуда это у него?.. Даже банальная фраза о том, что копейка рубль бережёт, была полна для него совсем иным смыслом, не количественным, банальным – ну, нет копейки без рубля! – а почти мистическим, где копейка, малая часть этого целого во столько же раз важнее целого, во сколько целое больше этой малой копейки. Она, копейка, не просто дополняет его до целого, а именно бережёт эту целостность, превращает его из бумажки или железки в один из образов самого человека, и в этом-то его (и её, копейки!) настоящая ценность. Такая вот бухгалтерская голография. Где это уразуметь директору…

«Странно, – снова вернулся к директору мыслями, – уехал, кабинет заперт, а телефон то и дело занят… и шаги… Может он и не уехал, спрятался? Ну, если прятаться, то не у себя же в кабинете! А если по нужде – как? Непонятно».

Директор, директор… В прошлом году, в это же майское время, едва зачерёмушило да засоловьило, исчез партийный секретарь, так исчез, что не нашёлся по сей день. Два года назад пропал предыдущий директор, тоже накануне Победы, только подсохли после половодья поля, так что мог пойти трактор – нет директора. Про этого были хоть какие-то слухи, правда, настолько разные, что и как верить? Одни говорили, что экстренно пошёл на повышение, теперь не в Дединово капусту сажает, а управляет капустой всесоюзной, другие – что, как капусту, посадили его самого, третьи – самое неправдоподобное: что утонул на пляже в Болгарии, только как он туда попал в начале посадочной?.. А если всё-таки попал, то наш сомяра за ним мог и туда сплавать… по Волго-Дону, через Азовское море и прямиком на солнечный болгарский бряг…

Трилобит, часом, не рыба? Что-то же водное… не то что твои щуки – не трёшки, сразу тысячами жрёт, даже если не рыба, то ещё та рыбина.

А началось в аккурат со стартом перестройки – три года тому, на партсобрание, посвящённое только что закончившемуся апрельскому пленуму, разродившемуся этой недоношенной перестройкой, не явился докладчик – начальник отделения «Бор», он же парткомовский идеолог. Коммунисты подумали простейшее – запил (был за ним грех), потому что если бы, скажем, умер, то на партсобрание за новую жизнь всё одно бы пришёл, и в следующие дни, хотя бы и в смертном виде, но объявился, а раз не объявился – запил. Наверное, учуял – идеолог! – что через пару недель провозгласят трезвость, и просто так уже не попьёшь, вот и поспешил. Но, оказалось, учуял идеолог что-то другое: ближе к осени, когда уже давно всем стало ясно, что не запил и не умер, а пропал, промелькнула его физиономия в «600 секундах» у Невзорова, как-то странно промелькнула – одни, видевшие передачу, говорили, что его стыдили, и – позавидовали, другие утверждали, что хвалили, и, конечно, негодовали.

Да, так началось, хотя тогда никто и не подумал, что что-то началось; правды ради надо сказать, что и сейчас никто ни о чём таком не думал, у одного Прокопыча, в его счётном мозгу, и то только вот-вот, сцепились эти исчезновения в цепочку, весьма даже затейливую: парторг-директор-парторг-директор. А если цепочка, то становилось очевидным, что, во-первых, директора уже ждать не стоит, а во-вторых, в следующем году пропадёт кто-то из партийных.

Да бог бы с ними, ведь не о них наша речь и забота…

Зачатье

Жили-были старик со старухой и не было у них детей

Народная сказка

Вслед за рыбой вспомнился и Лёха, беспутный рыбачок с Малеевского, жених… не дай бог. Чуть лёд с реки – начинает носить эту рыбу, повод ему. Рыжий, лохматый, руки красные, глаза красные, а сам – тщедушный, гусиная кожа! Катя, Катенька-котёнок, ну что ей в этом пьянице? Как объяснить, что его судьба – чёлн и бутылка, у него, говорят, даже прозвище Бутлер, это только кажется, что на реке колеи не бывает, её просто не видно, но речная колея – всем колеям колея, из рыбацкого челна только на кладбище. «Ты, пап, ничего не знаешь!..» Он-то как раз и знал, и понимал: поймал – продал – пропил. И то – с мая по октябрь. А с октября по май? Катя, Катя, умница ты моя бестолковая, да минует тебя эта судьба – худой чёлн да рваные сети!

Однажды, возмущённый рыбной подачкой, высказался о Лёхе:

– Он же… он же… нищий!

Катя не обиделась, а наоборот, на секунду задумавшись, улыбнулась:

– Нищий!

– Чему ты радуешься?

– Так… А ты знаешь, что означает это слово?

– Только то, что означает – нищий! Бездельник, наверняка – пьяница, в амбаре мышь повесилась, хоть откуда у него амбар, живёт на подачки… ну, что ты смеёшься?

– Так ведь не ты ему, а он тебе подаёт, – кивнула на рыбу.

– Это… это совсем другое! – Не хотелось вслух говорить, что так Лёха пытается женихаться, думать даже об этом не хотелось, не то что вслух произносить такую версию.

– Не переживай, пап. Он настоящий нищий, «ништьяс», то есть нездешний, вот ему ничего здешнего и не надо.

«Начиталась», – подумал бухгалтер.

– Духом святым жив?

– Он сам – дух.

– Всё смеешься надо мной… – сказал, скорее, чтобы закрыть тему – разговор подошёл к черте, которую он определил для себя запретной: Лёха был с Малеевского… уж не лунный ли братец выискался у нашей дочушки?