Воспоминания (1865–1904)

Веру Засулич судили 31-го марта судом присяжных и оправдали, благодаря блестящей защите ее известным А. Ф. Кони.[49 - …блестящей защите ее известным А. Ф. Кони. – Суд присяжных 12 апреля 1878 полностью оправдал Засулич. Защитником на процессе выступал П. А. Александров, а А. Ф. Кони был председателем суда.]

Таким образом, убийца была оправдана, это нам, детям, было совсем недоступно пониманию.

31-го января у наших друзей Шебашевых был обед для молодых Моллеров. Прелестная Ольга Ивановна Ситникова, которая, как я помню, ужасно мне нравилась, вышла замуж за полковника Моллера. Обед этот сохранился в моей памяти, так как это был первый торжественный парадный обед, на котором и мы, дети, присутствовали. Он продолжался полтора часа, была масса блюд, шампанское. Все это на меня произвело сильное впечатление.

В начале февраля помню очень хорошо возвращение с войны Саши Андреевского, который был женат на Рожновой, дочери управляющего певческой придворной капеллой.[50 - …управляющего певческой придворной капеллой. – Рожнов Александр Иванович (1821–1878), регент и преподаватель Придворной певческой капеллы.] Этот Саша Андреевский был сверстником моего старшего брата и, будучи в военном училище, всегда ходил в отпуск к моим родителям, таким образом, он был принят у нас как самый близкий родной. В офицеры он вышел в артиллерию в гвардию, был на войне, встречался там с моим братом. Будучи контужен в голову, пролежал в госпитале и в начале февраля, к радости своей молодой красавицы жены и всех нас, вернулся в Петербург.

Когда он пришел к нам, мы его встретили с восторгом и не отходили от него, впиваясь в его рассказы о войне.

19-го числа заключен был мир – война кончилась. После молебствия в корпусе нас отпустили в отпуск, благодаря чему мы с братом могли провести дома день серебряной свадьбы наших родителей, который был на другой день 20-го февраля. Мы готовились как-то особенно радостно к этому дню под руководством нашей старшей сестры, которая больше всех хлопотала не только за себя, но и за всех нас, младших детей.

Она встала в этот день в пять часов утра, чтобы все прибрать и приготовить. Мы тоже с братом и младшей сестрой от волнения не могли спать и скоро тоже встали, чтобы помочь все приготовить к тому времени, когда родители наши встанут.

В красной гостиной установили все подарки. Вдоль стены поставили длинный стол, покрыли его сукном, устроили в середине возвышение, на которое установили нашу группу,[51 - …нашу группу – фотография, не сохранившаяся в архиве автора.] снятую с родителями перед отъездом старшего брата на войну. Группа была в синей бархатной раме с серебряными инициалами на ней, цифрой XXV и годами. Она очень красиво была окружена цветами. Перед группой разложены были подарки – серебряные запонки с синей эмалью, римской цифрой XXV и надписью; булавка серебряная с монограммой «поздравляем». Эти две вещи составляли общий подарок от нас – трех сыновей. От младшей сестры – коврик под лампу ее работы и туфли. От старшей сестры – отцу кресло, вышитое ею, а матушке – ковер, который она вышивала вместе с Шурочкой Андреевской. Затем на столе лежало еще много подарков от родных и близких друзей, трудно их всех перечислить.

Мой отец и моя мать обменялись подарками: они друг другу подарили все новое, начиная с белья, обуви и кончая верхним платьем, так что к кофею они вышли во всем новом в этот счастливый день их венчания.

В 11-м часу стали приходить гости, первыми пришли Андреевские, затем наша двоюродная сестра Жеребцова. В 12 часов, совсем неожиданно, вошел к нам ротмистр Суханов, адъютант великого князя Николая Николаевича, с приветом от старшего моего брата с войны. Оказалось, что он приехал к нам прямо с вокзала, не заезжая даже домой, так как обещал брату тотчас же по приезде передать отцу его поздравление.

Мой отец и моя мать были ужасно счастливы получить в этот радостный для них день живую весточку от их старшего сына. Вскоре приехала наша любимая тетя Юлия Карловна, пришло духовенство, и был отслужен молебен.

После молебна стали съезжаться гости. В два часа дня был накрыт завтрак (dеjeuner d?natoire);[52 - Dеjeuner d?natoire (фр.) – поздний завтрак.] к этому времени все уже собрались, всего село за столы, накрытые в столовой и красной гостиной, 54 человека – все родные и близкие, а также несколько друзей и сослуживцев отца. За завтраком было: бульон в чашках с «diablotins»[53 - Diablotins (фр.) – дьявольский.] каенским перцем, соте из рыбы, жареные индейки и рябчики и мороженое. После завтрака пили кофе и чай, разъезжаться стали около пяти часов. Было все так трогательно, что я теперь, когда пишу эти строки и вспоминаю этот день, то волнуюсь, переживая все то, что я пережил тогда, будучи мальчиком. Вечером оставались только самые близкие, в 10 часов все разъехались.

На другой день в Михайловском манеже был развод в присутствии государя. Был и учебный эскадрон. Мой отец вследствие нездоровья не был. Государь так остался доволен учебным эскадроном, что вызвал его командира полковника Эртеля из строя и при всех его благодарил за отличную езду, скачку и вообще состояние эскадрона. Прямо с развода Эртель приехал к моему отцу доложить об этой радости. Мой отец был страшно счастлив, это доставило ему огромное удовлетворение. Мы все порадовались за него.

27-го марта скончался генерал Леонтьев – начальник академии Генерального Штаба, с которым мой отец был очень дружен. Мы все были огорчены, так как со всей его семьей были близки, один из Леонтьевых был со мной в одном классе в корпусе. Мы все были на похоронах.

16-го апреля, на Пасхе, состоялось производство в офицеры камер-пажей и пажей старшего специального класса. В этот же день великий князь Николай Николаевич Старший произведен был в генерал-фельдмаршалы с увольнением от должности главнокомандующего и, сдав командование генерал-адъютанту Тотлебену, отбыл в Россию. Все в корпусе восторгались его прощальным приказом, который он отдал по армии, в нем, между прочим, обращаясь к солдатам, великий князь сказал: «Особенное сердечное спасибо тебе, русский солдат! Ты не знал ни преград, ни лишений, ни опасности. Безропотно, безостановочно шел в грязи и снегу, через реки и пропасти, через долы и горы и бесстрашно бился с врагом, где бы с ним не встретился. Для тебя не было невозможного в пути, который тебе указывал начальник. Тебе честь и слава, добытые кровью и потом России, бившейся за освобождение угнетенных христиан».

Встреча великому князю в Петербурге была очень торжественная.

Мой отец уже себя плохо чувствовал, но он все же поехал на встречу. По возвращении он уже не выходил до самого отъезда на дачу.

Доктора настаивали, чтобы он оставил службу. Великий князь пошел навстречу настояниям докторов и, освободив его от должности начальника канцелярии генерал-инспектора кавалерии, испросил высочайшее соизволение на назначение моего отца состоящим при нем с оставлением ему всего содержания, которое он получал. Такое внимание великого князя нас всех очень тронуло.

Когда последовало высочайшее соизволение, великий князь сам пришел к моему отцу объявить ему об этом. Приход его был совершенно неожиданным. Я отлично помню, как, услышав звонок в передней, я побежал посмотреть, кто приехал, и вдруг увидел высокую величественную фигуру великого князя. Я оробел и хотел спрятаться, но великий князь меня заметил и спросил: «К твоему отцу можно? Пойди, доложи ему, что я хочу его видеть». Я побежал предупредить мою мать, которая сейчас же вышла навстречу и проводила великого князя к отцу, который сидел в халате в кресле.

Это было в мае месяце, вскоре после посещения великого князя мой старший брат приехал с войны – нашему восторгу и радостям не было конца, мы обнимали, целовали его, гордились им, считали его героем. У него были две боевые награды, у его денщика красовался на груди Георгиевский крест. Мои родители были страшно счастливы его возвращению.

Тотчас начались хлопоты с квартирой, мой отец не имел уже права на казенную квартиру, он получил взамен квартирные деньги, и моя мать стала искать новое помещение. Очень скоро удалось найти прекрасную квартиру на Васильевском острове, в 5-ой линии за 1800 рублей с дровами – как раз на те квартирные деньги, которые были назначены отцу. Моей матери было много хлопот с переездом, но все удалось устроить, и к моменту переезда с дачи она была совсем готова.

Экзамены у меня с братом кончились в 20-х числах мая, мы оба хорошо выдержали их, я перешел в 5-й класс четвертым учеником, брат в 6-й. К сожалению, мы с ним расстались, я остался в младшем возрасте, он перешел в средний.

В это время последовало высочайшее повеление об учреждении особого учебного заведения на 150 человек приходящих учеников под наименованием «Приготовительные классы Пажеского Е. И. В. корпуса».

Вызвано это было недостатком помещения в корпусе, так как число пажей увеличивалось и приходилось открывать параллельные классы. Согласно новому положению в приготовительных классах были 1-й, 2-й, 3-й и 4-й, а в Пажеском корпусе оставлены были 5-й, 6-й и 7-й классы. Когда мы приехали в корпус в августе месяце, то 3-го класса уже не было, он был переведен на Кирочную в «Приготовительные классы», у нас остались 4-й, 5-й, 6-й и 7-й общие классы. В следующем 1879–80 учебном году и 4-й класс был переведен туда же, в корпусе осталось два возраста – средний 5-й, 6-й и 7-й классы и старший – два специальных класса.

Впоследствии на территории корпуса было выстроено новое обширное здание, соединенное с главным; приготовительные классы были упразднены, их перевели в корпус, так что в нем стало семь общих классов и два специальных. Этой реформы я уже не застал, она была произведена четыре года спустя после моего производства в офицеры.

По окончании экзаменов мы скоро всей семьей переехали в Онстопель, на ту же дачу Гернгросса, на которой жили в предыдущие годы. Наш отец, освободившись от службы, переехал с нами и, к нашей общей радости, жил безвылазно все лето на даче.

Лето прошло быстро, мы его провели очень хорошо, но моей матери пришлось очень часто ездить в город из-за устройства квартиры.

На даче было тихо, спокойно, отцу стало значительно лучше, только газеты приносили неутешительные вести о ряде террористических актов по всей России. Это волновало отца. А 4-го августа во время прогулки ударом кинжала в живот был ранен шеф жандармов генерал-адъютант Мезенцев. Убийце[54 - А. М. Степняк-Кравчинский.] удалось скрыться,[55 - …Убийце удалось скрыться. – А. М. Степняк-Кравчинский (1851–1895), народник, после убийства Н. В. Мезенцева скрывался за границей.] а Мезенцев, несчастный, умер в тот же вечер. Это было, как говорили, мщением за казнь некоего Ковальского, обвиненного в вооруженном сопротивлении полиции на территории Одессы, бывшей на военном положении. Убийство главы полиции на улице, в центре столицы, средь бела дня, произвело в городе удручающее впечатление. Мой отец был страшно взволнован. 20-го августа мы переехали в город. Все уже было перевезено на новую квартиру, благодаря хлопотам нашей матушки. Жаль было нам очень нашу милую квартиру в казармах Конной гвардии.[56 - …нашу милую квартиру в казармах Конной гвардии… – офицерский трехэтажный корпус казарм лейб-гвардии Конного полка, выходящий на Б. Морскую ул. д.67 и совр. ул. Труда, д.10 близ Поцелуева моста в Петербурге]

Нам с братом было значительно дальше ездить в корпус. Старший брат хотя и имел отдельную комнату на новой квартире, прожил с нами недолго, он решил нанять отдельную квартиру и переехал от нас в Максимилиановский переулок, что очень огорчило моих родителей. Он находил, что ему далеко от службы и стеснительно, и решил поселиться со своим другом Воейковым. Последнее обстоятельство было тоже причиной огорчения моих родителей, которым не нравилась эта дружба.

В конце августа занятия в корпусе начались полностью, в Петербурге же было неспокойно, в университете и в высших учебных заведениях волнения все усиливались, доходили они до столкновения с полицией. Особенно буйным характером отличались собрания в военно-медицинской академии, где пришлось прибегнуть к вооруженной силе. До полутораста студентов-медиков было арестовано и заключено в казармы Московского полка.[57 - …казармы Московского полка – здание на набережной Фонтанки (д. 90), где в 1817–1890 гг. размещался лейб-гвардии Московский полк.] Все эти слухи доходили до нас, и мы в корпусе были сильно возбуждены против студентов. На моего отца все эти волнения вредно отражались, состояние его здоровья ухудшалось. Ему совершенно было запрещено выходить из дому, прописано было молочное лечение, полный покой.

В августе и сентябре наконец полки гвардии стали возвращаться в Петербург. Они оставались в Турции в качестве оккупационного корпуса. Всем полкам устраивались торжественные встречи у Московской заставы за Новодевичьим монастырем;[58 - …за Новодевичьим монастырем… – Воскресенский Новодевичий монастырь – православный женский монастырь Санкт-Петербургской епархии РПЦ (совр. адрес – С.-Петербург, Московский пр-т, д. 100).] были устроены трибуны, по пути триумфальные арки, полки буквально закидывались лавровыми венками, цветами. Было удивительно торжественно, трогательно, умилительно. Мы с братом бывали каждый раз на встречах. Нас как пажей пропускали везде, и мы отлично все видели.

С возвращением войск в Петербурге на улицах стало гораздо больше оживления. В это время я увлекся театром и по уши влюбился в М. Г. Савину,[59 - …в М. Г. Савину – Марья Гавриловна Савина (1854–1915), актриса, с 1874 – прима Александринского театра.] несмотря на свои 13 лет. Савина была в расцвете своего таланта и имела колоссальный успех, играла она в Александринском и Мариинском театрах. Все деньги, которые я получал, а они были очень небольшие, я тратил на театр, конечно, я ходил в самые дешевые места, куда даже считалось неприличным ходить пажу.

Я тщательно от всех скрывал свою любовь и сваливал на своих товарищей, как будто это они меня увлекали в театр. Скоро мне недостаточно было видеть Савину на сцене, я бежал после спектакля на артистический подъезд, поджидал ее выхода, прячась за угол, чтобы она меня не заметила, и наблюдал, как она выходила из подъезда и садилась в карету. Потом мне и этого показалось мало. Так как я не хотел никого спрашивать о ней, то сам отправился в адресный стол узнать ее адрес. Мне дали там справку, из которой я узнал, как она рожденная,[60 - Т.е. девичью фамилию. – Примеч. ред.] узнал ее адрес на Николаевской улице. Я туда и отправился в свободный день, сказав дома, что приглашен к товарищу. Я ходил мимо ее дома, поднимался с волнением по лестнице до ее двери. Но мне не везло, я никак не мог ее увидеть. Все же мне удалось случайно узнать, что она постоянно бывает у обедни в церкви Коммерческого училища, в Чернышевом переулке. Я, конечно, отправился туда в первое же воскресенье, сказав, что иду к Благовещенью, а сам чуть ли не бежал в Чернышев переулок – это было порядочное расстояние с Васильевского острова. Придя в церковь Коммерческого училища, я с трепетом искал предмет моей страсти. Помню, с каким разочарованием я возвращался домой, если ее там не было. Только придя в третий раз, я вдруг увидел Савину, стоявшую в левой стороне. Сердце мое забилось, я простоял всю обедню в каком-то чаду, не спуская глаз с нее и боясь обратить на себя внимание. Возвратясь домой, я был весь день весел, радостен. Не помню, когда это было, Савиной дали бенефис, и она на нем выступила в комедии Крылова «Шалость».[61 - …«Шалость» – комедия В. А. Крылова «Шалость: Из альбома путешественника по Италии», 1880.] Играли лучшие силы Александринского театра. Чтобы получить билет, я отправился к кассе театра часов в семь утра, и то мне пришлось стоять далеко в хвосте. Билет я получил, и был очень счастлив. Савина была бесподобна, имела колоссальный успех, ее вызывали до пятидесяти раз, публика безумствовала, я чуть не выбросился от восторга за рампу – меня удержали мои товарищи, нас было человек шесть пажей, поклонников Савиной, мы сидели в ложе. По окончании спектакля я отправился с волнением на артистический подъезд – толпа уже окружала его.

Долго мы ждали; наконец, появилась она с огромным букетом цветов. Подали карету, она с кем-то села, я решился подойти совсем близко, попросить у нее цветок, видя, что и другие просят. Она оторвала палевую розу и дала мне – я схватил розу дрожащими руками и поцеловал ее. Я был счастлив бесконечно. Придя домой, я ее тщательно спрятал и хранил до последних дней.

Когда несколько лет назад мы окончательно ликвидировали все, что у нас оставалось в Петербурге, я среди всех своих воспоминаний нашел эту розу – в бумаге были одни лепестки, я сжег их, этих милых свидетелей моей первой чистой бескорыстной любви. Когда впоследствии я познакомился с М. Г. Савиной, лет 20 спустя, я не без волнения поцеловал ее руку. Последний раз я был у нее на Карповке в Петербурге, когда она праздновала свой юбилей в 1914 или 1915 году,[62 - …в 1914 или 1915 году… – празднование юбилея М. Г. Савиной проходило весной 1914 года] а я был товарищем министра. Затем я ее уже не видал. Когда ее хоронили, я был у ее гроба среди всех ее почитателей, переживая в своей душе чувства глубокой благодарности к той, которая возбудила во мне те дорогие чувства чистой бескорыстной первой любви, которые всегда остаются светлыми воспоминаниями.

В декабре месяце корпус был осчастливлен посещением государя, как всегда неожиданно, без предупреждения. На этот раз государь приехал, когда мы еще сидели в классах, так что некоторым пажам пришлось отвечать при государе. Нам показалось, что государь был очень серьезен и озабочен. Уезжая, он повелел отпустить нас в отпуск до вечера следующего дня, мы как всегда бежали за его санями далеко по Садовой, некоторые ухитрились даже встать на полозья. Восторг был колоссальный.

Новый год мы встретили дома, мой отец себя чувствовал неважно, и когда он, стоя на коленях, читал нам новогодние молитвы, было как-то тяжело на сердце.

В январе захворал мой старший брат, его лихорадило, и сильно болели ноги (последствия войны), он лежал, и когда мы приезжали из корпуса, то навещали его.

9-го февраля харьковский губернатор князь Кропоткин был убит выстрелом из револьвера. Это на отца сильно подействовало. Я в это время был дома: приехав из корпуса, я простудился, и меня родители оставили дома.

Мой старший брат к этому времени поправился и стал ездить к отцу каждый день, что очень утешало моего отца.

В корпус уехал мой брат один. Я был рад остаться дома, какое-то предчувствие угнетало меня. 15-го вечером мы, как обычно, разошлись спать. Отец и мать благословили меня и сестру, и я лег спать в комнате моего старшего брата на диване.

Вдруг под утро меня будят и зовут к отцу – ему стало плохо. Это было, как мне помнится, часов в пять утра. Когда я прибежал в спальню отца, то увидел его полусидящего в кровати и хрипящего, глаза его были закрыты, моя мать, мои сестры стояли на коленях, тут же прислуга. Я растерялся и не хотел верить, что все уже кончено. Мой отец все хрипел, хрипы становились все медленнее, и наступила полная тишина – моего отца не стало, не стало того, кого мы так обожали, в кого так верили, кого так уважали…

Послали за старшим братом, послали в корпус за братом Николаем. Съехалась масса родных, в два часа отслужили первую панихиду. Тяжело было ужасно! Тело отца бальзамировали. Хоронили его на пятый день, не хотелось нам расставаться с его телом. У нас было уже место на Смоленском кладбище, где и похоронили нашего друга и отца. Отпевали в церкви Конной гвардии, в родном нам храме Благовещения. Была масса народа, родных, близких. Сочувствие всех нас утешало. При выносе тела из квартиры на улице был выстроен почетный караул от учебного эскадрона.

К отпеванию в церкви приехали великая княгиня Александра Петровна с великим князем Петром Николаевичем. Великий князь Николай Николаевич Старший был нездоров, но он все-таки встал, надел парадную форму Уланского полка (мой отец был уланом), и при проходе процессии мимо дворца он стоял у окна, и мы видели, как он перекрестил гроб.

До кладбища тело отца провожал учебный эскадрон и запасной эскадрон л. – гв. Уланского Его Величества полка из Павловска с хором трубачей от Конной гвардии и два орудия Конной артиллерии.

После похорон все родные и близкие приехали к нам на квартиру, пили у нас чай, деля с нами наше горе.

Мой отец оставил нам духовное завещание любить друг друга, лелеять нашу мать, заботиться о ней и помогать друг другу, живя в дружбе и согласии.

Великому князю он оставил письмо, в котором просил не оставить без поддержки семью, причем выразился, что просит это не за службу свою, за которую всегда он был вознаграждаем, а обращаясь исключительно к доброте его высочества.

После 9-го дня мы с братом вернулись в корпус. Все товарищи мои и корпусное начальство очень сочувственно отнеслись к моему горю, что мне было большим облегчением.

13-го марта новое покушение встревожило всех. Было совершено покушение на убийство шефа жандармов генерал-адъютанта Дрентельна.[63 - …Дрентельна. – Александр Романович Дрентельн (1824–1888), генерал от инфантерии (1878), генерал-адъютант (1867), в 1878–1880 гг. шеф Отдельного корпуса жандармов и главный начальник III-го отделения Собственной Е. И. В. канцелярии. Совершивший попытку покушения Л. Ф. Мирский (1859–1920) позже был арестован и отправлен на каторгу.]