Дух оперы

Дух оперы
Владимир Фёдорович Власов

Путешествие в страну математики, музыки и пространственно-временной реальности открывает перед человеком новые возможности в управлении своим сознанием. Если «человек на площади», погружаясь в созерцание, видит явственно физический мир с его внешней стороной, такой, какая она есть на самом деле, пребывая в "здесь-и-сейчас" действительности, то «человек в театре» погружается уже в свою действительность, как бы создавая из физического мира свой воображаемый театр, где происходят все события, связанные с ним. Когда же он ощущает себя "человеком в храме", то ему открываются небесные тайны и перед ним распахивается Небо.

Обращение автора к читателю

Уважаемый читатель! Эту книгу лучше всего читать медленно, потому что каждое слово в ней имеет своё дно и своё особое значение, и если не читать её вдумчиво, то, вообще, не стоит браться за чтение, так как можно упустить то, ради чего она была написана, а именно, сокровенную суть понимания того, что спрятано глубоко внутри нас, и что призвано делать нас умными и творческими личностями, это – своего рода механика нашего интеллектуального становления. Эту книгу я, ни в коем разе, не отношу к разряду «развлекательного чтива».

Если что-то будет непонятно, то лучше всего, отложите эту книгу на какое-то время и подумайте о своей жизни, но уверю Вас, Вы к ней потом вернётесь, так как она может научить Вас тому, как стать более интеллектуально сильными и творчески успешными.

Эта книга предназначена для людей нового сознания, которые могут творчески работать, осознавая то, что они делают.

«Бог не знает больше, чем я». Гёте

«Наши деяния и учёность уйдут вместе с нами, а дух целую вечность юн». Хун Цзы-чэн

Часть первая. «Человек на площади»

1. Знакомство. Физики и математики

Этой зимой в нашем городе произошло нечто необыкновенное, что можно бы назвать чудом, но, как говорят, чудес на свете не бывает, если к тому же знать, почему случается то или иное явление, ведь всё в конце концов можно как-то объяснить. Но для основательного объяснения нужны всегда необходимые доводы, чем, в общем-то, и занимаются учёные, такие как физики и математики. Но физики и математики объясняют самые простые вещи в мире, можно сказать, самые примитивные. Ну, а если случается нечто мистическое, где нужны объяснения более высокого порядка, то, что тогда? Смогут ли физики и математики со своими конкретными установками проникнуть в сферы, находящиеся за границами их компетенции? Ведь никто ещё не отменял огромный пласт науки, называемой Метафизика. И метафизик – это совсем не то, что физик или математик.

Вот и мне предстояло выйти за рамки моей компетенции и углубиться в сферу, о которой я раньше даже и помыслить не мог, ни то, чтобы в неё проникнуть, потому что метафизику все называли ложной наукой. Но, очутившись в объятиях новых знаний, я понял, как я ошибался раньше, и не обращал никакого внимания на явные вещи, которые всегда находятся на поверхности – перед нашим взором, но на которые мы часто не обращаем внимания. Оказывается, что физика и математика – не такие уж примитивные предметы, если на них взглянуть со стороны метафизики. И на этом я бы хотел остановиться и рассмотреть все эти непонятные вещи отстранённым взглядом, иными словами, рассказать о своём опыте поподробнее.

К нам, в политехнический институт, прибыл молодой преподаватель математики из Италии, чтобы вести новый предмет, который вводился в нашу программу для студентов второго курса со странным названием «Квантовая архитектоника». Никто не знал такую науку, и поэтому к нему на лекцию хлынуло множество народа.

Студентов всегда привлекает что-то новенькое, ещё мало познанное и изученное. Но не только студенты ходили к нему на лекции, но и даже мы, преподаватели, оказались в их числе. Так как я возглавлял кафедру квантовой математики, то его лекции вызвали у меня живой интерес не только как у специалиста, но и как у заинтересованного лица.

Этого итальянского математика звали Луиджи Попогальо, и он был, как говорили, чистокровным итальянцем из Навоны. С самого начала в институте распространился слух, что он – красавчик и большой бабник, отлично играет на всех инструментах, поёт и даже сам сочиняет оперы. Одним словом, вокруг него поднялся ажиотаж не только в нашем институте, но и во всём городе. Два раза он уже выступал в нашем музыкальном театре, и в качестве певца блестяще исполнил партию Каварадосси из оперы «Тоска» композитора Пучинни.

Сразу же после начала его лекций меня вызвал к себе в кабинет ректор института и сказал:

– Милейший, я пригласил вас по очень щекотливому делу. И надеюсь, что наш разговор останется между нами. Как вы знаете, я ездил на международный симпозиум по образованию в Болонью, и там познакомился с этим итальянским учёным Попогальо, которого и позвал в наш институт прочитать лекции по его предмету. Мне его рекомендовали, как научное светило, которое готовится сделать революцию в математике и квантовой механике. Меня это зацепило, потому что принцип нашего учебного заведения – идти в авангарде науки, и я затащил его в наш институт на очень выгодных для него условиях. Но сейчас я немного одумался и считаю, что поторопился с его приглашением.

– Почему? – спросил я, удивившись.

– Потому что, начал замечать за ним некоторые странности. Вначале я подумал, что это всё – простые совпадения, и отмахнулся от них, но сейчас я всё больше и больше склоняюсь к мысли, что я допустил ошибку, привезя его в наш город.

– Я слышал, что он – бабник, – заметил я, – вы это имеет в виду?

– Нет, – ответил ректор, – с этим бы я смирился, мы все – не без греха. Но я говорю о странностях в его психике. Я бы не хотел распространяться на эту тему, потому что я могу ошибаться. Давайте сделаем так, я дам вам денег на представительские расходы. Поводите его по ресторанам, постарайтесь поближе познакомиться с ним, расспросите его о себе, постарайтесь проникнуть в его голову, понять, где он шутит, а где говорит серьёзные вещи. Не люблю эту привычку у нынешней молодёжи все серьёзные вещи превращать в шутку. Я, конечно, понимаю, что это удобная позиция – за шуткой скрывать не только свои мысли, но и истинное положение дел, но в деловых отношениях не может быть шуток. Одним словом, меня интересует его психологический портрет. Надеясь, вы меня поняли. А после вашего близкого знакомства с ним мы встретимся и обменяемся нашими общими впечатлениями. Вы согласны?

Я кинул головой, после чего ректор дал мне некоторую сумму денег, и я покинул его кабинет. Но как только я вышел от него на морозный воздух, тут же испытал неловкость и даже угрызение совести. Получалось, что ректор нанял меня, как какую-то ищейку, шпионить за незнакомым мне человеком. Я хотел уже вернуться и отказаться от этой порученной мне миссии, но тут же подумал, что нужно было отказаться сразу и не брать деньги. Бог знает, что сейчас мог подумать обо мне ректор. Подумает ещё, что я набиваю себе цену. «Вот так всегда, – ругнулся я про себя, – мы все сильны задним умом». Поэтому я не стал возвращаться в кабинет ректора, а направился в преподавательское общежитие, где рядом с моей комнатой поселился Луиджи. До этого мы уже с ним познакомились и даже несколько раз перекинулись парой слов.

Время уже клонилось к вечеру, дневные занятия в университете закончились. Я постучал в его комнату и услышал его голос, в котором всегда звучали музыкальные нотки:

– Входите. Я никогда не запираю свои двери, потому что рад любому посетителю. Даже ночью, когда ложусь спать, двери мои открыты для всех, на тот случай, что, может быть, когда-нибудь ко мне забредёт случайно незнакомка.

Я вошёл к нему и осмотрел его скромное жильё. Кроме кровати, стола и нескольких стульев к комнате ничего не было. В маленькой кухоньке стояли два стула, стол и холодильник. Почти всё то же самое было и у меня. Окна в его как и в моей комнате, выходили на северо-восток, где текла широкая чистая река, не замерзающая даже зимой из-за сброса воды на плотине гидроэлектростанции. Густой пар поднимался от неё в небо почти отвесно из-за отсутствия ветра. Деревья по обоим берегам стояли покрытые толстыми шапками инея, которые жители города называли куржаками. За рекой живописно располагался город, сверкающий золотыми куполами церквей в лучах вечернего солнца, а снег отливал каким-то красноватым оттенком свечения.

– Может быть, мы поужинаем вместе где-нибудь в городе? – предложил я. – Я угощаю вас, и знаю одно местечко, где неплохо готовят.

– С удовольствием, – согласился Луиджи, – я ещё не очень хорошо знаю город, заодно вы покажете мне его. Пару раз я пел в вашем музыкальном театре, но, к сожалению, в вашем городе нет оперного театра, а я так скучаю по оперным представлениям. Знаете, что мы, итальянцы, не можем жить без нашей оперной культуры? Если бы я знал, что в вашем городе нет оперного театра, то вряд ли согласился приехать сюда.

– Что поделаешь, – вздохнул я, – но у нас есть превосходный драматический театр, мы можем как-нибудь сходить на какой-нибудь спектакль.

– Это совсем не то, – сказал, улыбаясь, Луиджи, – драма не может заменить оперу. Оперное искусство – это божественная благодать небесных потоков, нисходящих на землю. Через оперу с нами говорят небеса.

Мы вышли из общежития на морозный воздух и, взяв такси, направились в город.

В машине я спросил Луиджи:

– Где вы научились так хорошо говорить по-русски?

Луиджи рассмеялся и сказал:

– Мне совсем не сложно научиться говорить на любом языке мира, тем более, что итальянский язык похож на русский по своему благозвучию. Я же – говорящая птица, ведь и моя фамилия переводится на русский язык как «попугай», так что я обладаю способностью подражать любым звукам.

Я принял это за шутку и рассмеялся, спросив его:

– Я слышал, что вы из Навоны, но я попытался найти такой город на карте Италии и не нашёл. А где он расположен?

– Такого города нет в Италии, – заявил мне Луиджи, – Навона – это площадь в Риме. Я родился на этой площади.

– Значит, вы – римлянин? – спросил я, смеясь.

– Можно и так сказать, – согласился со мной мой спутник, – площадь Навона расположена недалеко от Ватикана. Если от неё пойти на север и через триста метров пересечь Тибр по мосту короля Умберто Первого, то вы окажетесь возле Дворца Правосудия, повернув на запад вы быстро дойдёте до площади Святого Петра, где и расположен Ватикан. Но когда летаешь над Римом, то в полёте не ощущаешь больших расстояний. Когда я ещё был птицей, самые любимые места посещения у меня были: Ватикан и ещё Оперный театр, который находится в восточном направлении от площади Навоны вдвое дальше, чем Ватикан. В Ватикане я слушал мессы, а в Оперном театре наслаждался божественными операми наших великих композиторов. Я родился в золотой клетке на балконе одного учёного, который и раскрыл мне все тайны математической науки. Он был моим учителем и его звали Луиджи. А когда он умер, а я стал человеком, то взял его имя.

– Вы шутите, – сказал я, рассмеявшись.

– Нисколько не шучу, – ответил он, улыбнувшись, – это же самое я рассказал вашему ректору, но, кажется, он не поверил ни одному моему слову.

Я не знал, что ему сказать, а Луиджи тем временем говорил:

– Я считаю, что площадь Навона – самая красивая в Риме. Мы называем её пьяцца Навона. Она возникла полтораста лет назад на месте стадиона Домициана, где с пятнадцатого века находился городской рынок. Это – большая и вытянутая с юга на север прямоугольная площадь, где расположены сразу три фонтана.

Мы приехали в центральную часть города и вышли из машины недалеко от памятника Ленина и перекрёстка двух центральных улиц. Как раз напротив памятника в глаза нам бросилась вывеска, написанная на итальянском: «RESTORANTE ETERNO» «Ресторан Вечность», а чуть пониже более мелким шрифтом шло уточнение: “Scoperto del gusto” – «Открытие вкуса». Луиджи, увидев эту надпись, рассмеялся и сказал:

– Совсем так же, как у меня на родине.

– Тогда, может быть, мы зайдём туда и поужинаем? – предложил я.

– Согласен, – сказала он, – посмотрим, чем ваша кухня отличается от нашей.

Мы зашли в ресторан «Этерно» – «Вечность», который оказался очень небольшим и довольно уютным. Я зашёл в туалет, чтобы помыть руки, и туалет мне тоже понравился. Он был чистеньким и уютным, освещенным волшебным фонарём с вращающемся разноцветным экраном, отчего свет в туалете постоянно менялся, окрашивая стены и всё пространство в разные цвета. Когда я вышел из туалета, мы разместились за столиком и осмотрелись. Луиджи похвалил интерьер этого заведения, сказав:

– Неплохо всё устроено! Есть в этой атмосфере некая иллюзия пребывания в Вечном Городе. Чувствуется в интерьере этого заведения что-то такое от барокко, а эти забавные ангелочки с блюдами, наполненными виноградом, и это мягкое окружении интерьера удачно гармонируют с обстановкой мебели, шторами и занавесками на окнах. Такое пребывание в подобных местах и позволяет нам задумываться над сложными проблемами нашего бытия во времени и пространстве. Этот ресторанчик вполне мог бы вписаться в окружение моей родной пьяццы Навона, где-нибудь возле палаццо Памфили. Ведь всё может происходить в нашем мире в независимости от времени и бытия. Как рассуждал один философ о том, что бытие как «присутствование» определяется временем, но время текуче, а пространство постоянно, поэтому бытие может находиться и присутствовать одновременно и во времени, и в пространстве, и в нашем бытии сейчас и тут. Ну, почему бы нам не представить, что в данную минуту мы находимся не в вашем городе, а в Риме на моей родной площади Навона, по которой я очень скучаю. Ведь это же можно представить?

– Вероятно, можно представить всё, – согласился я с ним и тут же возразил, – но что от этого изменится? Ведь мы всё равно не сможем перенестись в Рим.