Дух оперы

По сути говоря, это – проникновение внутрь уже другого мира. «Луиджи – дьявол». Это – уже поворот в противоположную сторону, когда открываются другие атрибуты данной сущности, ведь вещь одновременно может быть и такой, и иной. И чего в предмете больше: божественного или дьявольского – можно понять только с течением времени, которое кинетически заложено в этом «стоящем» предмете, находящемся в покое. Бытие и поведение определяют суть самой вещи. Бытие всегда чревато поведением. Всё, так или иначе, когда-то проявлятся, «быть» подразумевает под собой «действовать», без этого вещи в этом мире не существуют.

«Луиджи – манипулятор с действительностью». Это – наиболее сущностный предикат, который в данный момент подходит к Луиджи. «Луиджи есть человек». Но человек ли он? По его же словам, получается, что он преобразовался в человека из птицы. Кто же он: человек или попугай?

И тут мне вдруг вспомнилось одно изумительное стихотворение Ду Фу, которое как ничто подходило к данной действительности:

Попугаем владеют печальные мысли:

Он умён – и он помнит про всё, что бывало.

Стали перья короче, и крылья повисли,

Много слов он узнал – только толку в них мало.

Но он всё-таки ждёт – не откроется ль клетка:

Люди любят – да держат в неволе железной.

И пустеет в лесу одинокая ветка –

Что же делать ему с красотой бесполезной?

Так может быть, Луиджи и есть тот попугай, которому удалось вырваться из золотой клетки и обрести в своей жизни новое бытие и новую реальность? Так в чём же состоит его новое становление, его новое бытие? Сам глагол действия «быть» уже является не просто состоянием отвлечённого наличия в этом мире, а есть некое сверхреальное присутствие в действительности, меняющее саму эту действительность. Бытие – это не просто предмет, явленный в мире, а некое сверхбытие высшей конкретности феномена, порождающее другое бытие внутреннего порядка, которое подчиняется только ему и изменяется по его воле.

Это, своего рода, – сверхбытие в бытии, предопределяющее состояние существования всех других вещей. Если обычное состояние существования всех вещей является золотой клеткой, где все мы живём и находимся, то сверхбытие является высшем осуществлением идеального существования в данной реальности. И философия, возникающая с этой действительностью, уже совсем стаёт другой, не такой, к которой мы привыкли, где под познанием истины понимается представление, которое полностью соответствует объекту, где истина ещё не совершенна, так как она находится в развитии и складывается в ряд отличающихся представлений одного от другого, и более позднее представление дискредитирует предыдущее, исключая его истинность, где постоянно обнуляется любая истинность, и не возникает ничего идеального, совершенного и абсолютного, где вся философия становится постоянной чредой заблуждений, где любые догмы лопаются как мыльные пузыри и становятся вопиющей противоположностью истине, и где сомнение становится законом, уничтожающим любую истину, и где человек постоянно ощущает себя одиноким диким гусем, летящим к неизвестному морю, именуемому Истиной. Он постоянно теряет своих друзей в этом полёте, улетая вперёд или в сторону, где ему открываются новые горизонты, потому что не все хотят лететь в одну сторону, и это вполне естественно, ведь не всегда стая долетает до того идеального моря, где есть личное счастье, поэтому она и есть стая, считая личное счастье несбыточной мечтой. И для того, чтобы обрести личное счастье, нужно покинуть стаю и на какое-то время стать одиноким, диким, обрести свою надежду и поставить перед собой свою личную цель. Поэтому, вероятно, стремящийся куда-то в запредельные дали гусь – такой же одинокий и дикий, как я, не имеющий ни друзей, ни попутчиков в движении к намеченной цели.

И я вдруг понял причину моей привязанности к Луиджи. Мне вспомнилось другое стихотворение поэта Ду Фу об одиноком гусе.

Дикий гусь одинокий не ест и не пьёт,

Лишь летает, крича в бесприютной печали.

Кто из стаи отставшего спутника ждёт,

Коль друг друга они в облаках потеряли?

Гусю кажется – видит он стаю, как встарь,

Гусю кажется – где-то откликнулась стая.

А ворона – безмозглая, глупая тварь,

Только попусту каркает, в поле летая.

Я представил пасмурное осеннее поле после уборки урожая и глупых ворон, летающих и каркающих над ним. Вот она – эта серая действительность наших будней, нашего повседневного бытья. Такую картину можно видеть и на площади большого города, где всегда – та же обыденность и скука, где даже суета толпы – какая-то размеренная и похожая на все другие дни без каких-то ярких происшествий и впечатлений. Жизнь, протекающая обычным скучным чередом. Однородная масса людских тел, однородная не выделяющаяся обстановка, всё – тускло, скучно и неинтересно. Это и есть наша жизнь на площади. При такой жизни очень трудно постичь истину, и жизнь может показаться человеку только одной своей стороной – внешней, где всё остаётся как бы однородным и никогда не меняющимся. Но ведь ещё когда-то Гераклит обратил внимание философов на неоднородность бытия и его изменения.

Так каков же наш мир, на самом деле: застывший в своей однородности и неизменности, или текуч, как полноводная река? И если только допустить, что в мире существует абсолютная подвижность бытия и абсолютная нетождественность следующих один за другим моментов, то тогда получается, что и мы все меняемся с этой текучестью бытия, и нет уже ничего постоянного, тогда и мы все являемся нечто таким, что постоянно меняется.

Тогда чем же являюсь я сам? Я, обладатель языка, моей речи, через которую я познаю этот мир? Кто я? Субъект, постоянно меняющий своё мышление, свою сущность? Я – как некое подлежащее в констатации своего нечто, что тождественно самому мне и только мне, которое постоянно варьируется, изменяется и уже оказывается нетождественным мне через какое-то время?

Я пытаюсь понять, что собой представляет Луиджи, когда я не могу понять, что есть я сам на самом деле, и что собой представляет моя речь, когда предикат-сказуемое постоянно изменяет само подлежащее. Когда суть подлежащего постоянно меняется. Сегодня – это человек Луиджи, а вчера оно было ещё птицей, считавшее себя попугаем. Человек, родившийся как «он», вдруг завтра превращается в нечто женоподобное и именует себя «она», даже не замечая этого перехода из одного состояния в другой. Сегодня это – живой человек, а завтра это уже труп, вернее, отбросившее свою оболочку «эго», превратившееся в дух. Так почему же человек так непостоянен? И какую истинную сущность он представляет собой?  Об этом мне стоило задуматься основательно прежде, чем понять, кто такой Луиджи.

Я не заметил, как съел одну котлету; на тарелке оставалась ещё одна и немного гарнира, но есть мне уже не хотелось. Из чайника я налил себе в стакан чаю. Студентов в столовой заметно поубавилось. Агнии всё ещё не было. Тут я заметил в дверях Олега и помахал ему рукой. Он кивнул мне головой и, подойдя к стойке, набрал на поднос еды, затем расплатился и подошёл к моему столику. Располагаясь возле меня и выставляя все тарелки с закусками на стол, он вдруг воскликнул:

– Ух! Набрал сколько много еды, не съем всё. Будешь что-нибудь из этого? Могу поделиться.

Я покачал головой и, кивнув головой на свою тарелку, ответил:

– Сам не могу доесть своё.

Олег сел за стол и стал жадно поглощать свой обед. Я смотрел на него с улыбкой. В это время в дверях появилась голова Луиджи. Он хотел зайти в столовую, но вдруг остановился, увидев нас, и приветливо помахал мне рукой. Я ответил на его приветствие тем же, но он неожиданно повернулся и ушёл. Эта сцена не осталась не замеченной Олегом. Кивнув в его сторону, он спросил меня:

– Ты с ним подружился?

– Не так чтобы очень, – ответил я ему сдержанно, – просто, вчера мы с ним были вместе в ресторане.

– Ты с ним будь осторожней, – сказал Олег, пережёвывая салат, – все говорят, что он – темная лошадка. С ним уже пообщался Юрий, и вот уже оказался в психушке.

После этих слов я почувствовал себя несколько неуютно и спросил его:

– Что ты имеешь ввиду?

Олег доел салат и стал говорить:

– Он – какой-то мутный. О нем разное говорят: и хорошее, и плохое. Я конечно ничего против не имею того, что у тебя появился такой друг. Говорят, что он очень умный и начитанный. Но ему не очень нравятся наши порядки, так сказать, наша действительность. То, что он говорит, кому-то нравится, а кому-то нет.

– А тебе нравится наша действительность и порядки? – рассмеявшись, спросил я его.

– Что и говорить, – заметил он, – нынешние порядки мало кому нравятся.

– Но многие ими довольны, – заметил я, – а этот человек имеет свежий взгляд на все наши реалии. К тому же, он знает много такого, чего не знаем мы, и у него можно многому поучиться.

– Я удивлюсь, – сказал Олег, – с какой лёгкостью ты расстаёшься с нашими взглядами и отдаёшь себя в руки проходимца.

– Почему он проходимец? – удивился я.

– Потому что он несёт со своими знаниями другую религию, другое миропредставление о всём, что нас окружает.

– Но это и неплохо – познакомиться с другой точкой зрения на мир, – возразил я ему.

– Ты серьёзно так считаешь?! – воскликнул Олег и даже отложил вилку в сторону. – Поменять свои взгляды на мир – это всё равно, что поменять свою душу. С Юрием это уже случилось, и ты знаешь, где он теперь находится. Я не спорю, в любой религии есть свои положительные и отрицательные моменты. Но поклонение живому богу, которым он себя объявляет, вызывает во мне некоторое сомнение по поводу искренности этой веры. Ведь от этого поклонения других себе он получает существенную выгоду, которая выражается во многом, и прежде всего в улучшении его материального состояния, в получение неких льгот, которых не имеем мы, преподаватели этого института. Он получает жалование в несколько раз больше, чем мы. Мне кажется, что если его лишить всех этих привилегий, то бог может тут же свалиться со своей божницы. Такое уже когда-то было в России, когда Пётр Первый заполнял всю нашу науку немцами. И к чему мы пришли? К онемечиванию нашего сознания. А их отношение к науке больше похоже на политику, чем на науку и веру в высокие идеалы.

В это время в столовой появились вместе Сергей и Андрей. Взяв со стойки комплексные обеды, они присоединились к нам.

– О чём идёт речь? – спросил Андрей, усаживаясь напротив меня.

Сергей со своим обедом сел с другой стороны стола от меня.

– Да вот, – сказал Олег, – наш друг нашёл себе нового товарища для философских дискуссий, и похоже, что увлёкся другой религией.