Американский доктор из России, или История успеха

– Я по своему ребеночку соскучилась, мне бы на своего ребеночка посмотреть…

Неожиданно Илизарову пришла в голову новая идея, как можно заработать в Америке:

– Слушай, я хочу попросить Френкеля, чтобы он взял Светлану в ваш госпиталь. Если возьмет, сколько ей станут платить?

– Если возьмут на полгода или на год как иностранного специалиста, то будут платить около тридцати тысяч.

– В месяц?! – он рассуждал русскими мерками.

– Нет, это в год. И как иностранке ей не надо платить налоги.

Он стал подсчитывать:

– Если по ценам черного рынка, по десять рублей за доллар, это получается триста тысяч… Ого! Я, директор института, никогда столько не получал. Так пусть хоть дочка разбогатеет…

– Да, но ты учти, что здесь высокая стоимость жилья.

– Что ж, может, Грант разрешит ей жить в этой квартире, бесплатно.

Перед их отъездом Френкель и Грант с женами пригласили Гавриила со Светланой и нас с Ириной на прощальный ужин в роскошный китайский ресторан. После первых тостов Илизаров мне шепнул:

– Спроси у Френкеля, возьмет он Светлану?

Френкель сразу воскликнул:

– Для Гавриила Абрамовича все можно! Конечно, берем! Пусть приезжает.

Вот так решилась судьба дочери Илизарова. Она и теперь работает в нашем госпитале.

Уезжал Илизаров домой другим человеком. Американские врачи не только починили его кровообращение, но примером своей работы и обеспеченной жизни подсказали много новых идей. Светлана сияла от мысли, что скоро увидит своего ребеночка. Она везла ему чемодан, плотно набитый коробками с кукурузными хлопьями.

Юриста я Илизарову все-таки нашел, хоть и не сразу. Он запросил вперед двадцать тысяч долларов для начала ведения дел. У Илизарова таких денег, разумеется, не было. Его американской мечте не было суждено осуществиться.

Иринина лаборатория

Пока моя рабочая жизнь только входила в берега и я привыкал и налаживал рабочие отношения в новом госпитале, у Ирины ее работа и служебное окружение были уже давно налажены. Восемь лет она работала в научной лаборатории электрофизиологии сердца, в одном из лучших университетов мира – в Колумбийском университете.

Директором лаборатории был сорокалетний профессор Майкл Розен, восходящая звезда в своей области. Научная работа в Америке оплачивается только по грантам, то есть – договорным заказам. Получить это финансирование очень не просто. Имея имя и влияние, Розен умел добиваться средств на исследования в Национальном институте здоровья в Вашингтоне главном научном центре страны. Лаборатория всегда процветала, руководитель он был яркий и необычайно организованный. Он был тип американского интеллектуала высокого класса, знаток литературы и музыки, собиратель книг и картин, а если этого мало, то вдобавок – еще и добрый и приятный человек. Неудивительно, что все сотрудники его любили. Могу сказать, что Ирине повезло с начальником даже больше, чем мне.

Позиция Майкла Розена была очень солидная, но в американцах нет чванства. Его рабочие отношения с сотрудниками и вся атмосфера работы в лаборатории были очень простые и приятные. И за годы работы там Ирина стала как бы центром этой атмосферы. Хотя ее положение равнялось русскому старшему научному сотруднику, но сама она исследований уже не делала. В ее возрасте – пятьдесят шесть лет – научная карьера ей была не нужна. Зато она всем помогала – была матроной лаборатории.

Сотрудники были молодые, недавно окончившие университеты – так называемые постдоки (после докторантуры) из разных стран: Италии, Бразилии, Франции, Англии, Китая, Израиля, Аргентины, Японии, Голландии, Германии, было и несколько американцев. Почти из всех стран, кроме России, которая все еще была за железным занавесом, затормозившим советскую науку на десятилетия.

Лаборатория была ярким примером интернационализма свободной науки. Молодые ученые энтузиасты стремились попасть в нее на два-три года, привлеченные тематикой исследований и именем руководителя. В науке важно учиться у большого ученого, и совсем не важно – в какой стране. Постдоки приезжали, трое-четверо, каждый год, делали эксперименты, писали научные статьи или диссертации. Это помогало не только их знаниям, но и карьере: всю жизнь потом они могли писать в своих рабочих резюме, что работали в той лаборатории – им открывалась возможность получить хорошую должность. Были среди них и практические врачи-кардиологи, но и им это было нужно для научного продвижения. Ирине приходилось им помогать и все растолковывать. Почти все были в Америке впервые, удивлялись стилю американкой жизни, не понимали. Она им многое разъясняла. Американцы из других штатов тоже впервые были в Нью-Йорке и тоже многому удивлялись. И Ирина опять рассказами и показом помогала им освоиться здесь, понять новые условия и привыкнуть к ним. Она даже шутила:

– Майк думает, что это его лаборатория. Но я считаю, что она моя.

Самой ей было чрезвычайно интересно наблюдать людей разных стран, культур и традиций. Это было более познавательно, чем чтение книг и просмотр фильмов об их странах.

Хотя сотрудники были почти вдвое моложе Ирины, но относились они к ней как к своей сверстнице.

У меня на работе было свое окружение – практически доктора-американцы, а у Ирины – научные работники всех стран мира. А среды врачей и лабораторных научных работников – очень разные. И мы с ней рассказывали друг другу о них, делились впечатлениями дня. Есть семьи, где мужья и жены любят делиться друг с другом рассказами, а есть и такие семьи, в которых все умалчивается. Мы с Ириной привыкли всю жизнь, сходясь за поздней едой на кухне, рассказывать о событиях и людях и их оценивать. Это обогащает знания об окружении и жизни. А американцы верно говорят: «Жизнь это то, что происходит с другими людьми».

Почти каждый вечер Ирина в красках и лицах изображала мне сцены из жизни ее лаборатории. Она хороший и забавный рассказчик. У нее с детства были задатки юмориста и талант подмечать в событиях и людях самое интересное и типичное (недаром она дочь известного фельетониста из «Крокодила»). И у нее есть мимический талант представлять людей точно и смешно. Делясь со мной рассказами, она изображала все как живые сценки, представляя персонажей своих рассказов в лицах, движениях, позах и интонациях. И делала это так ярко, что я ясно себе представлял и смеялся. Ей-богу, в ней пропадал настоящий комик. Впрочем, не совсем пропадал – потому что я называл эти рассказы «театр одного актера и одного зрителя». И зачастую я ей бурно аплодировал.

Выступление в академии

Я научил своего нового приятеля, администратора нашего госпиталя Мошела, нескольким русским словам. Теперь он радостно приветствовал меня по утрам:

– Дозззвиданя!

– Нет, не «до свидания», а «здравствуй».

– О’кей, ззздразззвуй.

Мошел был человек умный и деловой, благодаря ему, все в госпитале шло быстро и толково, и его все уважали, потому что слов на ветер он не бросал. Однажды он сказал мне:

– Владимир, когда ты начнешь свою частную практику, я сделаю тебя миллионером.

Мне это обещание показалось избыточно оптимистичным:

– Спасибо, конечно, но я думаю, что миллионы – не для меня.

– Владимир, я знаю, что говорю…

Вечером на кухне я рассказал об этом Ирине. Мы посмеялись: такая возможность казалась нам невероятной. Жизнь показала, что произошло дальше.

Атмосфера некоторого начального недоверия ко мне постепенно рассеивалась. Я всегда был приветлив и шутил с медицинскими сестрами в операционной и отделениях, они относились ко мне дружелюбно. Доктора тоже признали меня своим и все больше мне доверяли. С резидентами я был, как говорится, на дружеской ноге.

– Владимир, это правда, что русские хирурги многое лечат илизаровским методом?

– Правда. Даже насморк лечат аппаратом Илизарова.

– Насморк?! Ты шутишь! Как?

– А вот так: проводят спицы через обе ноздри и зажимают их в кольце. И сопли больше не текут… – Они хохотали.

Но если отношение ко мне день ото дня менялось к лучшему, то к методу Илизарова большинство старших докторов госпиталя все еще относились настороженно. В этом сказывался традиционный в нашей профессии консерватизм мышления: большинство хирургов не любят переучиваться, всю жизнь продолжая делать то, чему научились смолоду. Они хорошо зарабатывают свои большие деньги теми операциями, которые давно и привычно делают. А методы илизаровских операций сильно отличаются от общепринятых. Но, кроме того, в нежелании применять новые методы проглядывало и недоверие к русскому изобретению. Они его просто не знали: к тому времени в американских журналах было напечатано всего несколько статей на эту тему, а русских журналов они, разумеется, не читали. И кроме Виктора Френкеля, Альфреда Гранта и еще двух-трех докторов-энтузиастов, такие операции никто не делал.

Мы с Виктором уже добились хороших результатов, которые здесь прежде были невозможны. Один из наших больных, молодой юрист Ховард, накануне женитьбы стоял на перекрестке и бросал в почтовый ящик приглашения на свадьбу. На него наехала машина. В ближайшем госпитале с трудом спасли ему жизнь, но его правая нога была размозжена, кости были сломаны в нескольких местах и зияли в больших рваных ранах, часть из них выпала, но еще хуже был разрыв одной из двух основных артерий ноги. Доктора предложили сделать ампутацию. Но его родители уже где-то слышали о новом методе – помогла-таки реклама Виктора – и привезли Ховарда к нам. Долгое и трудное это было лечение, мы сделали не одну, а несколько операций. Нам удалось сохранить ногу, восстановить ее длину и функции. Фактически мы заново создали ногу. Недаром итальянский ученый Карло Маури, пациент Илизарова, называл его «Микеланджело от ортопедии». Ховард уходил от нас на своих двоих.

Подобных примеров у нас было немало. Деятельный темперамент Виктора подгонял его распространять метод. Ему не терпелось показать наши результаты коллегам из других госпиталей. Он решил:

– Надо собрать нью-йоркских хирургов-ортопедов из разных госпиталей и клиник и показать им, насколько илизаровские операции расширяют возможности ортопедии.

И он организовал «Илизаровский вечер-симпозиум» в Нью-Йоркской академии медицины.

Это самое авторитетное медицинское учреждение в городе, красивый большой дом на богатой Пятой авеню, построенный сто лет назад «во вкусе умной старины», как писал Пушкин.