Приключения моряка Паганеля

– Прифьет, как дала? – покончив с художественным свистом, дружелюбно поинтересовался норвежец,

Я замялся с ответом, несколько опешив от столь пристального интереса к моей гипотетической интимной жизни. Не дождавшись обратной связи, майор поманил меня указательным пальцем изящной не по телосложению руки. Я с опаской приблизился. Офицер стоял напротив донного эхолота. В полумраке рубки работающий прибор освещал наши лица зеленовато-фосфорическим светом. Размеренные звуки посылаемого на дно моря эхо-сигнала, ранее казавшиеся мне уютно-убаюкивающими, теперь более всего напоминали работу кардиографа в больничном отделении реанимации. Я осторожно покосился на своего визави. В таинственном полумраке затемненной рубки он отчего-то напомнил мне немёртвого-носферату, легендарного графа Дракулу из недавно прочитанного, с трудом выпрошенного на одну ночь романа Брэма Стокера. Мне вдруг примерещилось, что я каким-то образом оказался в том самом месте книги, где оголодавший граф, покинув где-то посреди глухого океана уютный гробик, аристократически изящно расправляется с экипажем корабля. Я невольно вздрогнул, почувствовав, как чужая рука мягко легла мне на плечо. Неожиданно тихим, приятным баритоном норвежец запел:

– We all live in a yellow submarine. Yellow submarine. Yellow submarine.

Я узнал мелодию, которую насвистывал этот не чтящий российские морские традиции иноземный флотский майор. Это был один из незабываемых хитов легендарной четвёрки «Битлз». «Желтая подводная лодка».

Норвежец, тихо посмеиваясь, тыкал пальцем в подсвеченную панель эхолота. Меня наконец осенило. Всё это время его развлекал небольшой, из зелёного светонакопителя силуэт подводной лодки, плавно покачивающийся на освещенном экране совсем не военного радиоприбора. Наверно, его позабавило это проявление пресловутого «советского милитаризма» в рубке мирного промыслового судна…

Чем обернётся для экипажа «Жуковска» непринуждённое веселье этого рыжего норвежского майора на нашем мостике – мне предстояло узнать несколько позднее…

Из состояния легкой оцепенелости меня вывели шум шагов и знакомое тяжёлое дыхание. На капитанский мостик поднимались трое. Впереди, с потертым кейсом, Владлен, за ним – боцман Устиныч и старпом.

– Да что уж теперь. Банкуем не мы, – одышливо бормотал капитан, тяжело преодолевая высокий комингс, порог рубки.

Кэп открыл кейс и вывалил на штурманский стол, прямо на навигационную карту с островом в середине, солидную горку разноцветных «корок». Это были паспорта и медицинские книжки экипажа, а также разнообразные сертификаты и квалификационные удостоверения. Свое капитанское удостоверение и сертификат с англоязычным вкладышем Владлен аккуратно положил сбоку, припечатав им судовую роль – список членов экипажа. Со стола соскользнул и упал на палубу какой-то документ в красной обложке. Я машинально поднял его. С фотографии на меня гордо взирал боцман Друзь – молодой, со смоляными, едва тронутыми сединой, знаменитыми своими усами. На фото он был в накрахмаленном белом халате. Халат этот грубо пятнала большая синяя печать. На печати извивалась змея, склонившаяся над чашей, похожей на фужер для шампанского.

«Фельдшерский сертификат Устиныча!» – дошло до меня.

Капитан повернулся к норвежскому майору и сделал приглашающий жест по направлению к столу с документами.

Зри, мол…

Норвежец подошел к столу и без особого энтузиазма начал перебирать бумаги, дипломы и удостоверения. Я полушепотом осведомился у старпома по поводу злополучного улова и печалящегося над ним экипажа.

– Устиныч, спроси у варяга – что с рыбой делать? За борт ее, или как? А то моряки переживают. Пропадает, мол, зря, – обратился старпом к боцману.

Полиглот Устиныч начал издалека. Его английский был странен и пространен. В своей тяге к интеллектуальным вершинам Бронислав не обошел языкознания и при этом не искал легких путей…

Друзь изучал английский язык, пытаясь переводить и заучивать оригиналы из какой-то антологии британских поэтов XVI – XVIII веков. Кажется, это было антикварное издание тысяча восемьсот… лохматого года. Память у боцмана, как у человека, всю жизнь что-либо изучавшего, была отменной. И он шпарил оттуда, как считал к месту, целыми стихотворными кусками по-староанглийски, да ещё и с «калужским» акцентом…

Простой вопрос «что делать с уловом?» наша жертва самообразования излагал минут несколько. Из его абракадабры с некоторой вероятностью просвечивало что-то вроде:

«Позвольте не продлить мне втуне ожидание. Ответа вашего в немом томленье жду…»

И наконец, о рыбе: «Безмолвный житель вод нас ныне озаботил».

Потрясенный норвежец впал в интеллектуальный ступор.

– Are you crazy?[11 - Ты сумасшедший? (англ.)] – хриплым шепотом вопросил он престарелого вундеркинда.

В этом месте я почувствовал назревшую необходимость вмешаться. Пренебрегая субординацией, не спросив начальства, я обратился к рыжему майору:

– I’m sorry, what to do with the catch? – В смысле, что делать с уловом.

Норвежец радостно-удовлетворенно воздел руки, вроде как: ну наконец-то!

– All that you would like to, – ответил он. Делайте, мол, что хотите. Затем покосился на боцмана, криво усмехнулся и добавил: – Only it doesn’t keep people away from. Lean fish get away with crazy. – Мол, только англомана боцмана не привлекайте к этой работе, а не то рыба в свой последний час еще и рехнется…

Часом позднее нашёл я моего доброго приятеля под полубаком, восседавшим с миной оскорблённого достоинства на бухте нового швартовного троса. Лучший боцман мурманского рыбфлота терзался вселенской печалью. Я же стал каяться за свою инициативу с переводом.

– Да я тебя не виню, – с горечью молвил боцман. – Наши-то русаки, что с них взять?! Народ смышленый, но не развитый. Но этот! Ведь офицер королевский, видно же – граф, белая кость, дворянчик… и на тебе! Заладил своё: ай донт андестенд, их нихт ферштейн, йай фуштур икке[12 - Ай донт андестенд, их нихт ферштейн, йай фуштур икке – «Я не понимаю» – соответственно по-английски, по-немецки и по-норвежски.]. Я же к нему с респектом. На языке Шекспира и Бернса, понимаешь, а он: крэйзи, крэйзи!

В то время как наш уязвлённый усатый полиглот удалился к себе в каптёрку под полубак, ваш покорный слуга был оперативно произведен начальством в штатные толмачи, то бишь – в переводчики. Мой английский, мягко говоря, оставлял желать… Я выезжал на нескольких десятках типичных и специальных морских фраз и выражений, вызубренных в мореходке. Не обладая и близко особыми способностями, такими, к примеру, как у боцмана, Шекспира и Бернса, особенно в оригинале, я изучать опасался. Тем не менее с моей помощью наладилась какая-никакая коммуникация.

Тут нас ждал сюрприз – майор к ожидаемому эффекту привык и про себя посмеивался. Командира береговой охраны сектора Медвежий, название острова по-норвежски звучит как Бьернья, звали Свен, ну а фамилия… Бьернсон. Я так думаю, что у его начальства в военно-морском штабе, где-нибудь в Осло, а то и поближе в Тромсё, попросту было военное чувство юмора:

«Ах, у нас тут майор Медведев. А не послать ли нам Медведева в сектор Медвежий. Охранять наш родной норвежский остров Медвежий от набегов русских медведей будет бравый майор Медведев… Господа офицеры, всем смеяться!»

В полдень Бьернсон вежливо объявил капитану, о том, что его траулер должен приготовиться и следовать за сторожевиком «Сенье», и кроме того, официальным тоном добавил:

– Ваш траулер «Жуковск» будет препровожден в надежное место. Там вы будете находиться несколько суток, ожидая начала расследования инцидента, а также решения норвежских властей относительно дальнейшей судьбы судна и экипажа.

Наш ржавенький рыбачок в сравнении с новеньким военным красавцем «Сенье», словно только сошедшим со стапелей верфи, производил впечатление блудного сына…

В том месте притчи, когда, капитально поистаскавшись, в сопровождении холёного и ухоженного, а главное – умного брата, волочится со скорбной физиономией… к папашке на покаяние.

Меньше чем через час наша сладкая парочка подошла к западному, покрытому высокими отвесными скалами побережью. Самым малым ходом, изрядно петляя, мы вошли в небольшой фьорд. Со стороны моря это место совершенно не просматривалось и, как позднее заметил в разговоре с боцманом второй штурман Алексеич, на карте отмечено не было.

Эта шхера должна была представлять собой превосходную базу для небольших военных кораблей и подлодок. За каким лешим норвежцы засветили её перед советскими рыбаками – мы совершенно не понимали. Нас пришвартовали к причалу, будто нарочно вырубленному в виде очень глубокой ниши в отвесной скале. Траулер полностью скрылся в этой нише под нависающим скалистым козырьком. Норвежский корабль привязался к нам вторым бортом и остался под открытым небом. Швартовные тросы закрепили на мощных железных скобах, намертво вделанных в твердую скальную породу. Боцман, запрокинув голову, посмотрел вверх. Нависающая черная скала полностью закрывала от нас серое полярное небо.

– Под медвежьим крылом! – изрек наш народный поэт.

Глава 5. Лирическая

Между тем события продолжали развиваться. Нашу радиорубку посетил норвежский марконя – радист. Он открутил что-то в передающем блоке нашей радиостанции, после чего оную опечатал. Сторожевик «Сенье» вскоре покинул таинственный фьорд. В шхере, надёжно укрытой за мощными крепостными стенами скал, было тихо и даже тепло. Однако погода за пределами этого нашего нового, укрытого от всех глаз и ветров тайного убежища продолжала ухудшаться, причём с опасной скоростью. Еще до вышеописанных событий группа советских промысловиков у острова Медвежий получила по телетайпу со спутника погодные карты. В них указывались направление ветров, перемещение и зарождение циклонов и антициклонов, зоны низкого и высокого давления и ещё много чего полезного. С геостационарной орбиты метеорологические спутники перехватили зарождение у берегов Гренландии мощного внетропического циклона. Этот ураган двигался на восток.

Экипажи находящихся на пути этого урагана судов должны были крепиться по-штормовому. Задраить, закрыть наглухо иллюминаторы и палубные выходы воздуховодов, после чего лечь носом на волну. Но этот приказ скорее годился для торговых судов или рыбаков на переходе. На промысле же, при средней силе шторме, нередком для высоких широт, рыба начинает массово перемещаться. Уловы от этого только увеличиваются, и рыбалка продолжается. Торговые моряки проходят мимо на своих сухогрузах, танкерах, балкерах, контейнеровозах и прочих уважаемых и солидных коммерсантах.

С высоты своих огромных надстроек на просторных штурманских мостиках наблюдают они через цейсовские бинокли за очередной группой промышляющих в шторм рыбаков и, как водится, обсуждают своих странных коллег, соседей по морю:

«Тут даже нашего здоровяка прилично подбрасывает, а эти „пахари моря“ на своих ржавых тазиках, эти „дважды моряки“ на крохотной открытой палубе еще и суетятся – рыбку шкерят. Вон тот мелкий, что невод поднял, не утонул часом? Нырнул под волнищу, и не видать. Минуты полторы прошло. Может, помощь нужна?! А, нет, жив курилка, выскочил наверх, как пробка! Даже в воздухе завис на пару секунд. А эти-то, морячки на палубе, циркачи в оранжевых спецовках, как будто так и надо – стоят, обтекают и рыбку шкерят. Можно подумать, им за это мильёны платят. Крэйзи, просто крэйзи! Маньяки!..»

Атмосферное давление между тем продолжало быстро падать. Ветер усиливался до штормового. Раздался резкий короткий гудок. Из-за черной скалы показался мощный серый форштевень – «Сенье» возвращался…

Что могло приключиться? Шторм, даже ураган не помеха военному кораблю – он обязан следовать по назначению. Чтобы помешать выполнению приказа, должна быть серьезная, очень серьезная причина. На капитанском мостике ожила УКВ-радиостанция. Со сторожевика распорядились освободить стенку скалистого причала. Норвежцы собирались занять наше место, а затем уже поставить нас к своему левому, свободному борту. Экипажи справились с задачей быстро.

Наши поневоле близкие знакомцы из недоброй памяти абордажной команды оказались по совместительству еще и командой швартовной. Без своего воинственного макияжа, в серых, грубой вязки верблюжьих свитерах парни выглядели куда симпатичнее.

Один из них, белобрысый голубоглазый балбес, поднял с палубы какую-то железку и изобразил зверское смертоубийство товарища. Словно злодей-самурай, он всадил свою бутафорскую катану в мягкий живот жертвы. Далее последовало натуральное кабуки…[13 - Кабуки – средневековый японский театр с мужской труппой.]

Парень был явно звездой корабельной самодеятельности. Он принялся дико вращать глазами и громоподобно хохотать, не забывая при этом изображать медленное и сладострастное вытягивание кишок из живота своей жертвы. Зверски убиваемый страдалец был менее талантлив и к тому же явно перепутал мизансцены. Несчастный с похвальным усердием изображал… жертву повешения…

Мученик хрипел, выкатывал глаза из орбит и вываливал наружу фиолетовый неаппетитный язык. В завершении трагедии убийца из кровожадного средневекового японца переквалифицировался в людоеда-папуаса. Палубный лицедей принялся темпераментно исполнять вокруг дрыгающейся в конвульсиях жертвы ритуальный предобеденный танец «бон аппетит». Вся эта катастрофа сопровождалась воплями «каннибала», перешедшего, видимо, с голодухи на английский:

– Блад! Блад!

Смышлёный Геша понял шутку первым и тут же заржал молодым конём. Рыжий сообразил, что громогласное «блад» вовсе не английское blood – кровь, а совсем даже теплое, родное, столь часто употребляемое нашими мужичками исконно русское слово… Следом захохотали все наши. С опозданием, но всё же и до нас дошло, что за сцену только что изобразили перед нами эти юные театралы. Действие миниатюры как бы разворачивалось на палубе нашего «Жуковска». Той самой, на которую не так давно высадился норвежский десант. Конвульсирующая жертва – зверски зашкеренный норвежский моряк-спецназовец, а соответственно, бьющийся в пене и однообразно матерящийся маньяк-убийца, не кто иной, как образ типичного, в глазах норвежцев, славного русского парня…