Дознание капитана Сташевича

– Отчего это вы, батенька, так вдруг возненавидели нашего главного лагерного старшину? Может, всё дело в том, что Вольдемар Шнитке убеждённый антифашист, кандидат в члены нашей партии, а потому активно помогает администрации в идеологической перековке своих соотечественников? Верной дорогой идёт товарищ, вот вы и злобствуете! Или же дело в обычном соперничестве со старшиной Шнитке? Двух вожаков в одной стае не бывает? Банальная ревность! Я угадал? Не так ли, любезнейший?

Военнопленных по выходным и праздникам усердно пичкали киношной ленинианой. И, между прочим, ничто так не сближает людей, как доброжелательный намёк на то, что ты видишь в своём новом знакомом умного собеседника, наделённого тонким чувством юмора.

По мелькнувшей в небесно-голубых глазах Вальтера насмешливой искре Сташевич понял – его псевдотонкая психологическая игра разгадана. Как и ожидалось, Вальтер оказался законченным упрямцем, к тому же весьма проницательным. Как ни крути, но по-ленински обаять его не получилось.

– И какого чёрта я перед этим немцем кривлялся? Психолог, блин. Клоун клоуном, – с досадой выругал себя Андрей. Вслух же сухо распорядился: – Можете идти в отряд, Бравен.

В ответ на вопросительный взгляд немца добавил:

– Конвой я отпустил. Вы освобождены из штрафного барака. Тем не менее расследование вашего вопиющего проступка продолжается. Подумайте о своей судьбе, Вальтер. До свиданья.

Бравен вышел из кабинета неспешно. Постоял на дощатом крыльце здания лагерной администрации. Чуть прищурившись, взглянул на запад, в сторону садящегося солнца. Большая часть огромного темно-бордового диска уже почти скрылась за верхушками высоких серо-зелёных деревьев.

Здесь, в лагере, пахло иначе, чем в тайге. И сразу вспомнился мощный хвойный запах свежеповаленной сосны. Вальтер ощутил лёгкое покалывание в ладонях, словно и в самом деле коснулся ими колючих веток. Он поднял воротник ватного бушлата и побрёл в сторону длинного сумрачного барака. Дневальный у входа в жилое помещение отреагировал на его появление не слишком эмоционально. Он ничего не сказал, лишь молча кивнул пришельцу да опасливо покосился вслед.

Глава восьмая. Лагерный старшина Шнитке

В кабинет к старшине Бравен вошел на следующий день после прибытия в Бирюслаг. Впрочем, какой там кабинет? Просто отдельная, переделанная из чулана каморка в бараке. Эти «хоромы» скудно освещал свет тусклой, запитанной от мазутного генератора жёлтой лампочки под газетным абажуром. Войдя внутрь этой комнатушки, Вальтер отрапортовал старшине о прибытии. Тот сидел за грубо сколоченным из ящичных досок столом с выражением собственной значимости на жутковатой старообразной физиономии. Словно морщинами, она оказалась изуродованной мельчайшими бесчисленными шрамами. На остром бледном носу старшины красовалось самодельное проволочное пенсне, исполненное лагерными умельцами.

– Проходите, гауптман! – раздвинул Шнитке в неожиданно любезной улыбке тонкие бледные губы. – Присаживайтесь,

– Я рядовой штрафной роты, да и то бывший, – буркнул Бравен. Но на предложенный табурет всё-таки присел.

– Вас, наверное, удивляет моя осведомлённость, герр барон. Но что есть, то есть, – всё с той же любезной улыбкой продолжил Шнитке.

– Спасибо, что не назвали фрайхерром[20 - Фрайхерр (нем.) – обращение к барону, дословно свободный господин.], господин главный лагерный старшина. В этих стенах такое обращение более чем уместно, – с кривой ухмылкой съязвил в ответ Вальтер.

– В этих стенах, – обвёл рукой Шнитке узкие пределы своих владений, – вы, Вальтер, можете обращаться ко мне по воинскому званию. Тем более что мы были фактически в одном. По документам я бывший оберфельфебель, но в душе остаюсь офицером. Как и вы, Вальтер, я командовал ротой в чине гауптмана. В моём подчинении находилось почти две сотни солдат.

– Чего вы хотите, Шнитке? – Бравен довольно грубо прервал чрезмерные откровения своего визави.

Двумя пальцами старшина аккуратно снял пенсне с бледной хрящеватой переносицы. Утомлённо вздохнув, он принялся протирать стёкла чистой белой тряпицей.

– Ох уж эти аристократы… Голубая кровь! Все как один несносные строптивцы, – пробурчал он при этом с показным благодушием. Ни дать ни взять – старый добрый ворчливый бюргер.

Внезапным резким движением Шнитке вернул пенсне на место и уставился на Вальтера холодными стеклянными кругляшами. И без того бледное лицо старшины стало совсем белым. Многочисленные шрамы посинели, а рот искривился в брезгливой гримасе.

– Вы нужны мне, Бравен! – почти прошипел он. – Человек, который среди всех этих так называемых соотечественников… Человек, который сумел сохранить достоинство немца и честь истинного арийца – такой человек сейчас в особой цене!

Бравену оставалось только хмыкнуть, что он и сделал.

– Это приметы прирождённого вожака! Ваши люди, почти сотня вновь прибывших из Дальлага немецких солдат, нам очень пригодятся. Вливайтесь в наши ряды. Может показаться, что я стелюсь перед русскими с целью выжить! Но нет! Это не так! Как говорится, найн, найн унд найн! Вернее, выжить – это не самоцель! Такие, как мы с вами, должны вернуться в нашу изнасилованную Отчизну! Возвратиться и начать всё заново! Во имя великой идеи! Во имя нации!

«Да он просто больной! – с некоторым разочарованием подумал Бравен. – Типичный фанатик. На фронте я достаточно насмотрелся на таких шизоидов».

Меж тем, словно таёжный глухарь в брачный период, Шнитке продолжал токовать:

– Добиться настоящей власти можно даже в аду среди чертей. Для этого нужен лишь сильный характер плюс мозги. И ещё информированность. Знание подноготной всех и каждого, вплоть до самого последнего нечистого. Мне удалось приручить звероподобного начальника нашего лагеря. Через этого тупого медведя я получил доступ к нужной информации. Пришлось долгими часами изучать сотни досье на всех нынешних и вновь прибывающих военнопленных. Постепенно я завербовал целую сеть единиц, работающих в первую очередь на меня. Таковых многие десятки. С их помощью я поддерживаю в лагере идеальный порядок. Русские это ценят и безоговорочно мне доверяют. По возвращении в Германию многие из этих людей станут костяком нашей новой организации. Но сейчас мне жизненно необходим верный и преданный помощник, человек со стальным стержнем внутри. Станьте нашим соратником, Вальтер. Соглашайтесь, и вот вам моя рука!

Вольдемар Шнитке поднялся из-за стола, чтобы в самом деле протянуть Бравену свою тонкую бледную кисть.

«Что за мерзкие пальцы у этого самовыдвиженца в новые фюреры! Белесые, тонкие, какие-то бескостные. Не пальцы, а глисты-переростки», – покосившись на протянутых для пожатия «глистов», Вальтер отметил это машинально, даже с какой-то меланхолией. Вслух же он высказался по-русски. Хоть и с сильным акцентом, но зато смачно и с удовольствием:

– Пошёль ты нах…

Вальтер поднялся и, сутулясь, чтобы не задеть головой низко свисающую с потолка тусклую лампочку, повернулся по направлению к двери.

– Хальт![21 - Хальт! (нем.) – Стой!] – раздался за его спиной властный и злобный окрик.

Привыкший к армейской муштре Бравен машинально остановился.

– Ты кем себя возомнил, баронишка? – зашипел за его спиной Шнитке. – Ты что же думаешь, будто я истинной цены вашему вшивому аристократизму не знаю? Правильно фюрер вам, гусям напыщенным, не доверял. Это твои дворяне войну просрали! Голубая кровь! Генералы-фельдмаршалы, фон бароны чёртовы! Будешь делать то, что тебе прикажут, а иначе сдохнешь, дерьмо благородное! Протухнете, ваша милость. Заживо сгниёте в лагерном карцере!

Всё дальнейшее бывший танкист и разжалованный гауптман Вальтер фон Бравен помнил смутно. Помнил собственный звериный рёв. Помнил белую физиономию Шнитке, перекошенную смертельным ужасом. Помнил, как неистово, а потому бестолково и недостаточно сильно бил в живот врага выхваченной из-за голенища короткого сапога заточкой из алюминиевой ложки.

Черт побери, как же долго он шлифовал её черенок о красный калёный кирпич! Выходит, не помогло…

Часть вторая

«Нуар-морт в таёжных тонах»

Глава первая. «Окаянный дом»

Капитан Сташевич всё-таки решился – сделал Дарье Громовой предложение. Юный военфельдшер с лукавой улыбкой заявила, что ей надо подумать. И только через долгих четыре минуты дала согласие. Сие радостное известие майор Бабр воспринял, добродушно посмеиваясь.

Словно капитан океанского судна, находящегося в рейсе, он имел исключительное право «расписать» молодых людей. И то верно! Ну чем, спрашивается, бескрайние таёжные просторы не океан? Да разве что цвет у этой стихии не синий, а зелёный!

Впрочем, развести каких-нибудь до чёртиков надоевших друг другу супругов из лагерной обслуги начальник Бирюслага почему-то не имел права. Как бы этим самым супругам ни приспичило. Уж таков странный закон.

Играть свадьбу с привлечением гостей из лагерного бомонда новоиспечённые супруги не слишком жаждали. Тем не менее начальник лагеря настоял.

– Ты людей не обижай, капитан, – сурово заявил Бабр. – Прямо тебе скажу: спрячь свой польский гонор куда подальше. У народа в этих глухих краях и так поводов для радости немного, так не лишай его лишний раз возможности повеселиться. Вот наступит восьмое мая, день безоговорочной капитуляции Германии, тогда и праздник отпразднуем, и свадебку тебе с Дашей заодно обустроим. А я уже распорядился, чтобы начпрод Гришаня снеди всякой добыл. И, главное, пару ящиков советского шампанского в области изыскал. Кровь из носа! Так что не кочевряжься, капитан!

– Как прикажете, товарищ майор, – откозырял дисциплинированный Сташевич.

– Ну вот и славно! – пробасил подобревший Бабр. В порыве искренних чувств майор шагнул к Сташевичу и заключил его в свои могучие медвежьи объятья. – Эх, Андрюша! Нам ли жить в печали? – прогудел он в самое капитанское ухо.

* * *

– Ой, слоники! – восхищённо щебетала Даша Громова.

Она стояла перед книжной полкой в доме Сташевича, нежно поглаживая по фарфоровым спинкам двухвостых зверьков.

– Только почему шесть? А где же седьмой? Вот все говорят: пошлость, мещанство! А я прям с детства обожаю!

– Папа Анвей! – дёрнул за штанину Вадик, четырёхлетний сын Даши. – Папа Анвей, а мы с мамой теперь у тебя выть будем?

Сташевич поднял мальчика на руки, заглянул в его небесно-голубые, кажущиеся такими странно-знакомыми глаза, и со всей серьёзностью ответил: