Петроградка. Ратные дела. Блуждающее слово

Зайду.

УЗРИ!

Узрю.

КУПИ!

Может, действительно купить себе высший смысл своего существования? Чем он хуже любого иного? Знай себе уничтожай бактерии в родимом унитазе. Долой одноклеточных паразитов! Да здравствуют многоклеточные энтузиасты чистоты и белизны!.. И не дорого совсем… А вдруг потом ужаснусь, содрогнусь, раскаюсь в содеянном и побегу со своей вдовьей лептой обрадовать Фонд Общества Охраны Бактерий от Бесчинств Чистоплюев? Ведь и я отношусь к числу тех решительных ребят, которые всегда делают только то, что хотят, хотя и не всегда догадываются, что хотели именно того, что натворили… Какая все-таки накладная штука – жизнь! С одной стороны, если поразмыслить, унитаз все же мой, и я имею законное право считать бактерии захватчицами частной собственности и поступать с ними в соответствии с уложением о наказаниях. Но с другой стороны, если подойти к проблеме с божеских позиций любви и непротивления вселенскому злу мордобоем догматов, унитаз ничем не лучше рубашки, которую заповедано отдавать ни за понюшку табаку и даже не за красивые глазки. Или все же лучше?.. Подойдем к проблеме с тылу. Меня хотят убедить, что источником большинства моих бед является унитаз, зараженный вредными бактериями, и что мой прямой долг перед собственным здоровьем состоит в том, чтобы, восседая на стерильном унитазе, испражняться экологически безвредным калом. Боюсь, от такой чистоты у меня отверзяться уши и слух мой вновь наполнится благим матом шумоделов и звукопроизводителей. Один Бог ведает, сколько всего я претерпел ради того, чтоб впасть, наконец, в просветленную глухоту, научиться внимать миру очами души моей! Ибо глухарьство мое – не прихоть, а насущная необходимость страждущего сердца. Потеряйте слух и вам не придется крепить веру дополнительными доказательствами бытия Божия, ибо безмолвие – это торжество полного согласия с самим собой и с Господом Богом; вечная теофания тишины!..

Подумать только, – а чуть было не купил и тем самым едва не лишил себя благодати. Вот что значит думать о теле, а не о деле. Бактерий испугался! Да как они могут повредить твоей бессмертной душе, если даже в антисанитарии ада ей обеспечена вечность, не говоря уже о рае, где и унитазов-то никаких не держат, поскольку нектар с амброзией полностью усваивается организмом психеи? Решено! Никаких гигиенических средств! Бактерии – это испытание души на профпригодность в райских кущах. Лучше вшивым войти в жизнь вечную, нежели чистюлей быть ввержену в геенну огненную, где терзает уши скрежет зубовный… Кстати, о зубах. Зубы чистить будем или отдадим на откуп кариесу? Учти, в случае чего, нечем будет скрежетать…

Признаться, меня порой даже пугает исключительная последовательность, столь присущая моим рассуждениям. Практически ничто из общепринятого не выдерживает дыбы моего анализа. И этим я тоже обязан своему счастливому дару – ничего не слышать. Ведь раньше как было? Стоило о чем-нибудь серьезном да возвышенном задуматься, как тебя уже бесцеремонно окликают или кричат, чтоб посторонился и не лез им в очи психологической пыльцой… Уж не говорю об общем шумовом фоне, этой варварской смеси механического гула, электрических воплей, вороньего грая и невыносимого жужжания почетных участников городской суеты. Всем до всех есть дело. От минутного молчания скукой давятся. Вот и жгут друг дружке сердца глаголом, выжигают в душах неповторимые скрижали: «Здесь был Валера и чуть не помер от тоски», «Валера – кретин! Мы тут славно повеселились! Группа гомеопатиков». Ну уж до моей души им теперь не добраться, у меня отныне вечное «занято». Я теперь замечаю только то, к чему лежит душа, а все прочее надменно игнорирую. Я научился безошибочно отличать себя в любой толпе, сверяя по памяти приметы. Если ко мне внимательно приглядеться, то, при наличии внутреннего ока и отсутствия внешнего слуха, можно узреть над моей непокорной головой нерукотворное кредо мое: ЗАПРЕТЫ ХРИСТА – В ЖИЗНЬ! Коротко и ясно. Пусть я глух, как контуженный любовью тетерев, но дело всей своей жизни знаю наперед. Сначала разучусь читать, затем говорить, потом думать, испражняться, размножаться. Ибо мудрец – тот, кто устал копить иллюзии и стал забавляться игрой собственных впечатлений.

Машинописец

Только когда в человеке состарятся

страсти, тогда, наконец, возникает

счастливое спокойствие невинной

души и безмятежность сердца –

будто это вековечный пир.

Эразм Ротердамский. Оружие .

христианского воина

.

Хочется начать так. Я человек простой, неглубокосердечный, крещенный во младенчестве в холодной купели и с тех пор крепкий верой, слабый бронхами, суставами и рассудком. С возрастом к ним прибавились мигрень, подагра, защемление седалищного нерва, бунт желез и зубовный скрежет. Иного я и не ждал, с младых ногтей догадывался: старость – не радость, а скромная награда за жизни, полную тяжкого труда и похмельного синдрома; унылая пора ухода за остатками волос и здравого смысла. Единственная отрада в наши годы – пенсия. Мне ее приносят на дом раз в месяц и этого удовольствия хватает аж на целую неделю. Я объедаюсь моченым хлебом, наворачиваю пшенные каши, смакую бульонные кубики, гоняю чаи, одним словом, чревоугодничаю, как блокадник, чудом угодивший на Большую землю. Потом начинается:

– Дядя Боря, это ты, хрен огородный, скомубобил мозговую кость из нашего борща?!

– Борис Арнольдович, опять вы грязными руками терзали хлеб наш насущный!

– Бобик, еще раз увижу, что ты трешься возле моего холодильника, – прижгу задницу!

Такие вот дела. Между прочим, я с детства приучен мыть руки перед едой и беречь задницу от ожогов.

Опять меня пытаются загнать в угол, поставить в пограничную ситуацию принудительного выбора, столкнуть лбом с трилеммой: либо, дядь-Борь, выбей себе пенсию посолидней, либо, Борис Арнольдович, найдите себе работу на дом, либо, Бобик, давай мы тебя похороним вскладчину… Но с какой стати мне вдруг увеличат пенсию,? Кто мне даст работу на дом, если я не шью, не вяжу, не пеку и отлучен за неуплату от телефона? Наконец, кому я нужен на кладбище живым, потому как я помирать покамест не собираюсь: по мне, лучше тут с вами так, чем т а м – Бог весть с кем и черт знает как!..

Сжалившись, они решили проявить заботу, – взвалить на свои плечи тяготы моего пропитания. За мой счет, разумеется.

Утром я выпивал жиденького чаю с корочкой ржаного хлеба. В обед вливал в себя пол-литра горячей воды, приправленной осьмушкой бульонного кубика, а потом долго гонялся с ложкой за соринками пшенки в их брандахлысте. Вечером мне дозволялось побаловаться аж двумя кружками такого же чая, что и утром, но хлеба причиталось раза в два меньше, – дескать, все айболиты мира советуют спать натощак.

Ночью меня прошибал холодный пот: снилось, что в тоннеле метро гонится за мной пронзительная электричка. Нет кошмаров хуже навеянных пустым желудком, – они урчат и резонируют…

Так продолжалось восемнадцать суток. На девятнадцатые пенсия не выдержала столь дикого напряжения и вся вышла.. Я гоголем расхаживал по общим коридорам и шумно горевал об упущенных возможностях погонять нормального чая, попировать приличной кашей, побаловать душеньку сытыми днями да спокойными ночами. Смущенные и пристыженные, они попрятались по комнатам, не позабыв прихватить с собой свои съестные сбережения. Но меня было не унять. Я подстерегал их в местах общего пользования: стыдил, дерзил и едва не довел Лизавету Семеновну до повторного климакса.

В общем, дни стояли бранчливые. Мир в очередной раз не оправдал моих ожиданий, хотя меня и пытались уверить, что он очень старался. Странное дело, – негодовал я, – чем больше он старается, тем в больший упадок я прихожу, тем напряженнее приходится эксплуатировать верблюжьи свойства моего петербургского желудка. Терпение мое не беспредельно! Долой раскисляйские будни! Да здравствует пресветлый праздник Творога и Сметаны! Я, между прочим, кушать соскучился! Я жрать истосковался!..

Когда-то в молодости я всерьез намеревался выяснить, чего мне следует хотеть, и на кой черт хотеть надлежит именно того, что следует. Чем преклоннее возраст, тем меньше праздных вопросов тебя мучит. Научаешься хотя бы в самой малой степени учитывать биотические факторы среды своего потешного обитания. Начинаешь понимать, что крылатая истина «человек человеку волк, товарищ и случайный собутыльник» не лишена смысла в любом из своих фрагментов. Обнаруживаешь приятные стороны в репутации мелкого психа-громовержца.

…Вечером я пожинал плоды нервного припадка: кирпичик ржаного хлебы от Лизаветы Семеновны, суповой набор от Томки, килограмм ячневой крупы от Евстюхина, наконец, пачка индийского чая от Валериана Андриановича. А вы мне толкуете: свободный выбор принудительных обстоятельств, пограничная ситуация на реке Суже… А я вам официально заявляю: на Руси еще никто с голоду не помирал, а только от нечуткости, равнодушия, клеветы или другого какого недоразумения.

Признаться, и на меня иногда находит нечто странное, похвальное, святое: то ли «Интернационал» затянуть, то ли усесться в пепел, проклясть свой день, похулить Бога и умереть. Но я умею справляться с этими душевными тенезмами, я их попросту претерпеваю. Я твержу себе: все в этом мире есть сплошное испытание на прочность: мастурбальная юность, фертильная зрелость, импотентливая старость. Жить приходится буквально на износ. Неудивительно, что к концу сроков мысли норовят впасть в собственное детство. Пугаться не стоит, – это всего лишь естественные симптомы надвигающегося слабоумия, издержки мудрости по старости. Впереди маразм, склероз и прочие милости природы.

Большинству из нашей немощной братии теорию и практику вырождения приходится постигать одновременно, причем большей частью вручную. Не успеешь оглянуться, а ты уже весь в разнужде, глодаешь скудный хлеб пенсионерской праздности и комично недоумеваешь: выходит, все труды мои были для души моей, ибо рот-то мой не насытился?.. Сытость есть периодическая галлюцинация вечно голодного желудка. Так что радуйся, старче, своему духовному богатству, изливай вольным потоком речей петербургскую душу и утешайся тем, что зажил ты, наконец, заслуженной собачьей жизнью. – Достойная награда за пропасть лет, отданных высокому служению светлым идеям тотального благоденствия, за преподавание в вузах, за диссертацию на тему «Значение индивидуального просвещения в деле всеобщего процветания», за научный прогноз о судьбах личного бессмертия в эпоху вечной весны (во времена всеобщего, равного и справедливого процветания каждый индивид после смерти будет разлагаться согласно своим религиозным убеждениям), за славу знатока добра и зла, за репутацию искусного истолкователя единственно верной правды и беспощадного сокрушителя бесчисленной лжи.

Что скрывать, был я человек уважаемый, начальством обласканный, фортуной отмеченный, муж жене, отец детям, сам себе судья и достойный пример… А кто я теперь? Посмешище историческое? Коммунизма сеятель пустынный? Ночной инспектор мусорных ведер коммунальной кухни? Незадачливый взломщик чужих холодильников?.. Что посеял, то ем, то и усладой мне в старости: слова, одни слова, и ничего, кроме слов…