Песня о погибших пилотах

– Укрывались, где можно, чтоб спастись от адской бомбежки, – неторопливо говорил отец. – Аэродром наш разбомбили, самолеты пожгли. Некоторые экипажи пытались подняться в воздух, но многие ребята погибли прямо в капонирах…

Юноша хотел узнать, что означает это последнее, непонятное ему слово, но прерывая отцовский рассказ, почему-то неожиданно выпалил:

– А пилоты… пилоты все погибли?!

– Не все, – отвечал задумчивый отец, – двое, кажется, даже сумели взлететь, но их… но их потом быстро сбили.

– Страшно было? – спросил сын у отца.

– Страшно, – признался тот, – и неразбериха была, и люди погибали вокруг… Вот тогда я понял, что такое настоящая война… И закурил первый раз в жизни.

«Так отца к войне готовили, что ли?» – уже потом призадумывался юноша, ещё не подозревая того, что будь его будущий папаша не авиационным техником, а летчиком-истребителем, то вряд ли бы он появился на божий свет после всех ужасов той войны.

«Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны… плюс химизация народного хозяйства», – громогласно вещал лысоватый и пузатый брехун с самых высоких трибун, но вскоре его тихо сместили со всех постов этой самой власти. Однако взрослеющий юноша ещё больше уверовал в то, что всех их, как когда-то его отца, а затем дядю, под что-то выращивают, под какой-то особый заказ для огромной страны… Электрификация?.. Химизация?!

Ещё неосознанно, как большинство молодых людей, только постигающих жизнь, он многому в ней противился и во многом уже сомневался… Институт или армия?!.. Вопросы сыпались со всех сторон, только успевай отбиваться!.. Когда он, будучи мальчиком, носил ненастной весной или осенью детские кирзовые сапоги, то отец научил его правильно, аккуратно и без складок, обматывать ноги портянками.

«В армии сапоги только с портянками… Для солдатской службы шерстяные носки непригодны, – говорил отец, показывая сынишке, как надо ловчее крутить портянки, и потом произносил с затаённой грустью в голосе: – А мам и бабушек в армии нет – только служба да командиры…»

В раннем детстве, когда к ним в гости приходили друзья и соседи, а это были по большей части военные люди, то многие из них спрашивали мальчика, кем он хочет быть, когда вырастет.

– Генералом! – звонким детским голосом отвечал он, отдавая им честь, по-военному, правой рукой.

Однажды вечером к ним заглянули очередные гости на вечерний чай, а заодно поиграть в популярное тогда лото или карты. Мальчик в это время восседал на самом большом столе в их доме, и мать попросила его слезть с него. Просто слезть со стола ему не хотелось. Будущий бравый генерал должен был обязательно продемонстрировать перед гостями своё бесстрашие и отвагу. И мальчик, встав на стол, с лихостью прыгнул с него, но неудачно приземлился и сломал не правую руку, которой любил отдавать честь, как это делают военные, а левую, но боли и страданий от этого меньше не стало.

Перелом оказался сложным, но когда рука срослась, то мальчика возили на консультацию в большой город к опытному врачу-травматологу. Пожилой доктор посоветовал и показал матери, как надо мальчику правильно разрабатывать локтевой сустав у сломанной руки. И теперь мальчик ежедневно, стоя у стены, упорно делал разные и необходимые для этого упражнения с утюгом в левой руке, добиваясь положительного результата. Но в ту пору ни мальчик, ни родители ещё не думали и не гадали о его дальнейшей судьбе, и не знали о том, что именно эта травма уже никогда не позволит ему стать не только генералом, а даже простым солдатом.

Время шло, однако мальчик, теперь уже молодой человек, всё реже и реже беседовал с суровым на вид и неразговорчивым отцом, да и мать не была красноречивой, хотя изредка, но по делу вспоминала любимые выражения своей уже покойной матушки, а иногда к месту произносила пословицы и поговорки.

И одна такая поговорка из кладезя народной мудрости приобрела реальные очертания в судьбе молодого человека. Нет, он не стал бродить с сумой в поисках пропитания по необъятным просторам родного отечества, но зато угодил в тюрьму.

Тюрьма, а это был следственный изолятор, находилась в районном городке и была построена ещё во времена Екатерины Великой – крепко и надолго. С той поры, среди сидельцев, там гуляла легенда о единственном человеке, который совершил дерзкий побег из этого острога. Молва утверждала, что им оказался молодой и настырный цыган, который перепилил тюремные решётки влажными жгутами из конских волос, пропитывая их кирпичной пылью. Наш молодой человек к побегу не готовился, а смиренно ожидал планового этапа на зону.

Однажды его вызвали к заместителю начальника изолятора, обитатели которого называли его меж собой по-разному, но всегда насмешливо или со злостью, и самое благозвучное среди всех было наиболее коротким – замполит.

Замполит в чине капитана – невысокий человек средних лет, неприметной внешности, но довольно простодушного вида для столь закрытого учреждения, поинтересовался у него про родственников в городке, где располагался изолятор.

Молодой человек отрицал наличие таковых, хотя знал, что деревенька бабушки, где ещё проживали несколько его тёток, находилась не так далеко от этого городка. К тому же самая старшая из них работала здесь на какой-то фабрике и проживала в общежитие.

Она была незамужней, бездетной, в общем, старой девой, как и многие женщины её поколения, женихи и потенциальные мужья которых полегли на полях сражений самой страшной войны.

– Тут одна женщина обратилась, – продолжал замполит с улыбкой, и в его глазах засветилась хитринка, – говорит, что ваша тётя… Вам, конкретно, свидания и передачи сейчас не полагаются. Но мы могли бы что-то организовать для неё – родственница всё-таки…

Замполит замолчал и вопросительно посмотрел на молодого человека.

– Я же сказал – у меня здесь никого не было и нет! – чуть грубоватым, безжалостным тоном ответил парень. В то время с ним что-то происходило: иногда в его подсознание будто вживался чужой и жестокий человек. В эти минуты ему не хотелось видеть никого из знакомых людей, и родственники не были тут исключением.

Замполит чего-то выжидал, глядя на него, а молодой человек явно не желал продолжения их беседы.

– Что ж, понятно, – наконец произнёс замполит и, не меняя равнодушного выражения лица, добавил: – На нет и суда нет!

Их разговор на этом закончился, и надзиратель, по кличке Губан, увёл осужденного обратно в камеру. Этот надзиратель считался в изоляторе самым злым и грубым – многие подследственные и осужденные ненавидели его и одновременно побаивались. Наш герой относился к нему безразлично, ещё не зная, что этот, в общем-то, неприятный ему губастый человек с физиономией громилы родом из деревеньки его бабушки и даже приходится ему каким-то родственником.

С той поры прошло много лет, и однажды он повстречался с замполитом вновь, но уже в другом городе, на дороге, идущей в сторону храма, стоящего неподалёку от реки. Он, наверное, не узнал бы замполита, если б не военная форма на нём. Тот немного изменился, стал более солидным и на его погонах сверкали майорские звёздочки.

Бывший замполит тоже признал его и, как и он, замедлил для чего-то шаг; так они и прошли мимо, поглядывая друг на друга, словно пытаясь понять, отчего у них обоих возникли эфемерные ощущения почти родственной близости от этой неожиданной встречи. Но эти чувства были настолько слабы и мимолётны, что они даже не кивнули друг другу головой.

«Всего лишь майор, – подумал бывший узник изолятора, – и это за пятнадцать лет? – не кучеряво…»

Потом они случайно встречались ещё несколько раз и всегда на той же дороге. И он догадался, куда бывший замполит ходит пешком. Эта дорога ещё с давних времен служила трактом, по которому гнали подневольных каторжан в Сибирь, и с той поры, в стороне от храма, находилась старая городская тюрьма, где он, видимо, теперь служил.

Спустя какое-то время он встретил бывшего замполита в городском автобусе, курсирующим по той же дороге. Он был в гражданском костюме, с фетровой шляпой на голове, заметно пополнел, постарел и выглядел ещё более солидным. Они обменялись мельком взглядами, наверняка узнав друг друга, поскольку оба имели цепкую память.

«Вот жизнь!.. Кого хочешь, кого мечтаешь встретить – никогда потом не встретишь за всю оставшуюся жизнь, – с горечью подумал он, – а этого мента…» – и мысленно выругался, вспомнив неласковое прозвище замполита среди своих сокамерников того самого изолятора, где тот когда-то служил.

Никакой злобы ни тогда, ни теперь у него к бывшему замполиту не было, просто он понимал, что если есть невольники, то для порядка должны быть и стражники. Однако кроме таких людей ещё существовало великое множество других, прочих замполитов, которые влезали во все дела и плодили несметное количество всяких спецов по разным вопросам, но жизнь почему-то лучше не становилась… А потом, как-то неожиданно, вокруг расплодились многочисленные жлобы с охранниками, какие-то непонятные дельцы, навязчивые знатоки и нагловатые шоумены.

«Откуда они?.. Зачем?! – спрашивал он сам у себя. – Кто их выращивает, под чей заказ?!» Не найдя подходящего ответа, он лишь мрачнел и почти заученно твердил:

– Какое мне дело до всех до вас?.. А вам до меня!

Жизнь продолжалась, и он не заметил, как остался почти один. Последний из близких родственников умерла та самая тётя, которую он не признал во времена своей бедовой молодости и не пожелал, чтоб она навестила его в тюрьме.

Родственница про тот случай и про свою душевную боль, причинённую поступком племянника, никогда потом не вспоминала и ничего ему не говорила, но он чувствовал себя виноватым за то, что обидел её тогда своей ложью и чёрствостью.

На следующий день после похорон тёти он отправился в старый город. И теперь, спустившись с крутого берега к воде, смотрел на реку, знакомую с детства. Могучая река, скованная по воли человека железобетоном, разлилась и омертвела. Из раздольной она превратилась в очень широкую и её противоположный, низкий берег был едва заметен. В тот ясный день вода в ней казалась ему прозрачной и голубой, как в море из далёкого детства, но свежестью от реки не веяло, а от прибрежных сине-зелёных водорослей тянуло мертвечиной.

«Рыбой здесь нынче не пахнет…» – подумал он, и ему уже с трудом верилось, что когда-то его отец видел, как в этой реке вылавливали осетров за два метра длиной. Он гнал от себя неприятные мысли, вспоминая что-то хорошее, и думал о близких людях, с которыми расстался уже навечно.

«А что она собиралась принести мне тогда на свиданку? – размышлял он про умершую тётю. – Что-нибудь из еды?.. Наверняка, сало… Махорку ещё или папиросы». Мысли о прошлом согревали душу и он, чему-то улыбнувшись, непроизвольно воскликнул: – И обязательно, обязательно шерстяные носки, – а как же без них!

Настали времена, когда незнакомые люди, обычно молодые мужчины, иногда называли его уважительно папашей или отцом, но он не обращал на это никакого внимания. И лишь когда впервые услышал, как какой-то парень, не разглядев его толком, назвал дедушкой, чтоб узнать номер соседнего дома, то не обиделся, а только подумал: «Вот уже и дедушка… А конкретно – старик!»

А какой старик без бабки?!.. И старик, решив подыскать себе подходящую спутницу, воспользовался последними достижениями в этой сфере и завёл аккаунт на сайте знакомств. Выбор там был не богатым и не особо впечатляющим, учитывая возрастную категорию старика, но одна женщина ему всё-таки приглянулась. Однако её анкета озадачила соискателя доброй и душевной женщины в шаговой доступности для более близкого знакомства. Немолодая женщина традиционной ориентации и нормальной комплекции искала мужчину «только для серьёзных отношений, только русской национальности и только свободного».

«Только… только… только… – подумал он с иронией и какой-то ещё непонятной тоской, которая мгновенно приобретала философский оттенок. – А не многовато ли, тем более в таком возрасте, когда большинство людей просто боятся умирать в одиночестве?.. Боятся, но почему-то придумывает столько разных предлогов, чтоб в итоге остаться у разбитого корыта».

Старик редко смотрел телевизор и почти никогда кинофильмы, особенно всякие сериалы, но однажды изменил своей привычке… Показывали какое-то забугорное интеллектуальное кино про женщин. Это были молодые дамы без комплексов, похоже, проститутки из Европы или Америки, которые оказались в стране восходящего солнца и азиатского экономического чуда в поисках заработка, приключений и ещё, как предположил он, чего-то, наверное, неведомого им, но обязательно романтического для прекрасной половины человечества.

Проживали они вместе, в одной токийской квартире, и, встречаясь, вели разговоры на разные темы. Старик смотрел фильм не сначала, недолго, и ему показалось, что в своих беседах они никак не могут прийти к единому мнению относительно японских гейш, и в чём разница между ними и обычными, понятными им, продажными женщинами. Ещё их смущали мужчины-аборигены, в чём-то диковинные для них.

Одна из женщин, делясь с подружкой-соседкой, рассказывала ей про знакомого клиента-японца, который заставлял нагую женщину раздвигать широко ноги и подолгу, молча, смотрел в промежность на её влагалище, называя эту интимную часть женского тела бесконечностью. При этом она удивлялась, почему этот странный мужчина, называющий своё созерцание погружением в вечность, никогда не желал её трахнуть.

Рассказ о причудливом японце старика не изумил – его больше волновали представительницы прекрасного пола.

– Да, женский мир полон загадок, – глубокомысленно изрёк старик, – нам, мужикам, постичь его трудно… Да и стоит ли? – пускай лучше таким и остается…

Он посмотрел на свои ноги в дырявых носках, из которых выразительно торчали искривленные жизнью большие пальцы, и лишь тихо присвистнул от разочарования.