Из мусорного века – рапортую…

Кому-то зимовать привычно в нём,
встречая соком новые года.
Давайте, мистер икс, тогда плеснём
ещё… за это самое «тогда»!

«Здесь всё особое. Здесь Тютчева френдзона…»

Здесь всё особое. Здесь Тютчева френдзона.
Здесь чемпион высок без выхода в зенит.
А попроси гребенщиковского гарсона
узнать, в чём соль – пожмёт плечами: «Сам смекни».

Здесь год за годом ремонтируют дороги,
совсем не думая – куда они ведут.
А если делать капитально, то мороки
не оберёшься, и не купишь соли пуд.

Здесь не магнитятся пятёрочки к магнитам,
но – примыкают, голь на выдумку хитра.
А в целом – рай… Жаль, нет Остапа с Ипполитом —
просить и требовать зарплату в номера.

Здесь пацана ведут за кражу шоколадки
во тьму несладкую – закон, мол, есть закон.
А для ведущих пацанов – что, взятки гладки?
Да, это норма. Как песочек взять совком.

Здесь мало места музыкантам и актёрам.
На сцене – хамы, хамы наглостью сильны.
А после рюмки под пельмешек с хренодёром —
жлобы на гениев похожи со спины.

Здесь все воюют друг за друга, в перспективе,
в ретроспективе – могут даже повторить.
А что друг друга топят в подлости и в пиве,
так это ж с Киевского только гопари.

Здесь раскомандовался маршал без погонов,
раздухарился, типа «Плохо – уезжай!»
А мне о том и этом шепчет здесь погода.
Братан, уеду. В край родной. Как Джон Джандай.

«Надоели кагалища грешниц…»

Надоели кагалища грешниц…
Дайте праведниц, что ли, чуть-чуть.
Чтобы – руки у них, а не клешни.
Чтобы смыслом прикрытая суть.
Чтобы души у них, а не сумки
изо льда крокодиловых слёз.
Чтобы всё как на детском рисунке.
Чтобы чувства – не пена, а плёс.
Да не тот, где на омуте омут,
где не принято славить зарю.
Дайте праведниц, дайте не к дому,
просто дайте, я сам рассмотрю.
Что же грешнице делать, коль скоро
vip-клиент перестал ей башлять?
На пейзажи смотри с косогора,
вспоминая, как выглядит Мать!
И пускай упыри-сутенёры
навтирали паскудства Земле —
постепенно очистятся поры,
лишь бы дальше нам жить не во зле.

Уж

Кому-то когда-то в стихах не понравился… уж,
с кивка началась на безвредного гада охота.
В газетах раскаркались утки, что уж неуклюж —
себя почитая богами богов отчего-то.

А уж, между тем, был всегда расторопен и скор,
в любой непроглядной строке находил чем заняться.
Но боги решили: способность подобная – вздор.
Приказы пошли – осмеять, мол – ни кожи, ни мяса.

Не стало ужа с той поры в безупречной Москве —
ему (если б только ему) перекрыли там воздух.
Не стало ужа в кристаллически чистой Неве.
Швырнули его в неизвестность галактик промозглых.

Но крякнула экосистема, сегмент потеряв,
стал мир неуклюжим – от места до времени суток.
Одумались люди, кого-то в сердцах матеря.
Вернули ужа. И открыли охоту на уток.

Прощение уток случилось намного поздней,
поскольку они разучились не каркать в газетах,
лишая нормальных людей и ужа новостей…
Уж даже не помню, спроста ли прощается это.

«Мы все сдаём экзамен…»

Мы все сдаём экзамен
по дисциплине «Жизнь»,
под круглыми часами,
в космической тиши…