Воин

– То есть буржуев вертать?! – взбеленел Колузаев. – Дескать, айда, господа, пособите! Сами не справляемся. Взяли власть, а шо с ней делать ума не приложим! Так?

– Не ерничай, Георгий Александрович, разве Осипов не прав? – осмелел Ботт. – Дошли до ручки! А края все не видеть! Чем людей кормить? Когда будет порядок?

– 26 -

Ботт говорил запальчиво, скороговоркой, словно боялся, что ему не дадут сказать все, за чем он пришел.

Колузаев вытянул руку с растопыренными пальцами, намереваясь закрыть рот говорившему, и тем заставил его замолчать:

– Слухай сюды! Не для того мы брали власть, чтобы взад вертать! Сами добьемся порядку! И без таких предателей дела револю…

– Как наведете?! – перебил, распаляясь, Ботт. – Как?!

– Во, как! – Колузаев выхватил из кармана куртки небольшой английский браунинг и потряс им перед носом парламентера:

– То и передай главнокомандующему прапорщику Константину Павловичу, – съязвил он. – Разговор окончен! Шабаш!

Ботт, видимо, не ожидал, что его дипломатическая миссия так быстро провалится. Он стушевался и замешкался, переминаясь с ноги на ногу:

– Может все-таки вам встретиться? Договориться? Сколько крови прольется! – неуверенно выложил он свой последний аргумент.

– А нам вашей не жаль! Пущай льется! Рекой! – рубанул по столу Колузаев рукоятью браунинга.

– А ваша? – потухшим голосом возразил Ботт.

– На то мы и большевики, шоб помирать за дело революции. Бить белую сволочь и в хвост, и в гриву! До полного стребления! Так и передай!

Ботт вышел за дверь, а вослед еще долго летели угрозы и оскорбления.

Наконец Колузаев успокоился и продолжил обсуждение плана борьбы с Осиповым.

Минут через десять раздался стук и в штаб реввоенсовета вошел рабочий Тучков:

– Товарищ председатель, тут от Белова два мадьяра, – доложил он, кивнув на дверь. – Пробрались из крепости…

– Вот и связь с гарнизоном! – радостно вздохнул Колузаев и потер руки:

– Как вдарим! А – а?! – озорно огляделся он. – Перво-наперво телеграф. Нужно сообщить в Москву.

Разговор оживился.

– Разнесем из орудий телеграф-то?

– Ну, мы ж не в телеграф-таки палить будем, а по баррикадам.

– Жителей побьем сколько…

– Всех не побьем, Кто-то да останется. Или шо прикажете: договариваться с буржуйскими подголосками? – вспыхнул Колузаев.

С рассветом 20 января орудия крепости и батарея железнодорожных мастерских начали обстрел мятежных красноармейцев, укрепившихся на центральных улицах города. Уже к полудню мадьяры и рабочие выбили их из Ташкента, ликвидируя мелкие группы, не успевшие отступить с основными силами полка. Победители бродили по Госпитальной улице, подбирая оружие, расстреливая отставших и добивая раненных.

* * *

– 27 -

За сутки больница Валентина превратилась в грязный фронтовой лазарет. Палаты и больничные коридоры были забиты раненными. Не хватало

кроватей и вновь поступивших укладывали прямо на полу, подстелив голый матрац, старое одеяло или просто солдатскую шинель.

Медикаменты и перевязочный материал закончились. В помещении больницы стоял кислый запах лекарств и крови, усиленный едким смрадом табака. Солдаты курили махру тут же, так как многие не могли выходить на улицу из-за ранения.

Врачи, фельдшеры и сестры мужественно делали свое дело, спасая от смерти, боли и заражения огрубевших в убийствах людей. Красноармейцы беспрестанно матерились. Порой так громко, что сестры вздрагивали от стыда и делали ругавшимся бесполезные укоры. Раненные выясняли между собою, кто из них виновен в произошедшей бойне. Они злились и грозили друг-другу расправой. Порой их стычки заканчивались рукоприкладством. Так что врачам и сестрам приходилось разнимать и успокаивать разгоряченных пациентов. Только тяжелораненные не участвовали в разборках. Им было всеравно. Их стоны и крики раздавались то тут, то там.

Попытка Валентина обратиться к властям города за помощью ничего не дала. Соборная площадь, на которой стоял Дом правительства обросла баррикадами. Над ними то и дело с воем проносились артиллерийские снаряды, заставляя сердце замирать от страха.

Валентин сунулся было к одной из баррикад в минуту затишья, но его не пропустили, объяснив, что комиссары расстреляны и власти в городе больше нет.

Но власть объявилась сама. Ближе к вечеру, двадцатого января, в больницу вошел крупный хромой мужик, которого Валентин хорошо знал. Это был нерадивый работник больничного морга Андрей, детина с кулачищами синими от татуировок. Прогульщик и пьяница, которого он давно собирался выгнать. Но наркомат здравотдела, куда бегал жаловаться на главврача Андрей. все время возвращал его в больницу.

– Ты где шатаешься? Опять пьян?! – накинулся Валентин на Андрея, – немедленно вынеси труп из первой палаты!

– Заткнись, контра! – на скуластом лице вошедшего заиграли желваки. Он вытащил из фанерной кобуры, висевшей на боку, маузер и ткнул им в лицо профессора.

– Порешу, сука! – волна перегара обдала доктора.

Тут только Валентин заметил, что Андрей вооружен, а в коридоре мелькают люди в матросской форме.

– Товарищ дохтор! – вмешался в разговор вошедший матрос. Он выглядел старше других и, видимо, был за главного. – Мы от революционного

– 28 -

комитета. Из мастерских. Власть в городе временно наша, – матрос отстранил Андрея и закрыл главврача.

– Чем могу служить, позвольте узнать? – протирая запотевшие очки, взглянул на него Валентин.

– В мастерских полно раненных. Надо разместить.

– Где?! Вы посмотрите!.. – Валентин развел руками. – И чем прикажете лечить?

Комитетчик отошел в сторону, стал совещаться с товарищами. Через минуту вернулся.

– Напротив больницы пустует здание. Кадетский корпус. Так, Андрей? – повернул голову матрос.

– Угу!

– Свезем раненных туда.

– Но, позвольте, там нет никаких условий. Как я буду оперировать?