Провал «миссии бин», или Записи капитана Вальтера

Провал «миссии бин», или Записи капитана Вальтера
Владимир Иванович Партолин

Подразделение спецназа, получив задание инспектировать жителей острова на предмет излишков лекарств, наличия незаконного владения огнестрельным оружием, вступает в боевой контакт со взводом местных вооружённых сил, принявших их за пиратов. После инцидента спецназ командованием оставлен на острове с заданием возродить разграбленный пиратами колхоз.

Владимир Партолин

Провал "миссии бин", или Записи капитана Вальтера

Я эту запись-ком сделал после, как покинули остров, на котором пришлось взводу оставаться шесть лет в опале.

Вторую уже зиму не пережили бы, если бы не топинамбур и не местная ягода. Тянули на одном пюре с киселём, а под Рождество прапорщик Лебедько упросил построить и отвести марпехов на дальнее от лагеря поле. Срубил сапёркой не убранный с прошлого года подсолнечник, сгрёб снег и выкопал клубень. На вид – банан. Только с одного конца – юбочка в сеточку, с другого – пузырь с цветочками внутри. Пояснил:

– Цветы называли «анютиными глазками», ягоду – «оскоминой», сеть корневую – «усами», «оскоминицей». Мы с Батей, Францем Аскольдовичем – земля ему пухом – в голод ели, только она и спасала.

Сижу, пишу о том, что оскомина – ягода удивительная, сыграла немалую роль в моих и взвода злоключениях. Мне одному в четырёх стенах гауптвахты делать всё равно нечего. Рапорт, поданный сразу после ареста, у командования вызвал скептические усмешки. Но это до поры до времени – всё прояснится, поверить придётся.

___________________

Лагерь я приказал разбить на ратушной площади. Казарму, тир, госпиталь, пищеблок и гальюн обмазали глиной – эти блок-модули ротной БММП нам, забрав машину с вооружением и спецназовским снаряжением, на острове оставили, но одни «стены» без оборудования и брони. Полевой пищеблок я распорядился использовать под казарму, а столоваться в поселковой столовой. В целости из строений, кроме жилых юрт с чумами, осталась только эта столовая, под неё использовался железнодорожный вагон-ресторан. Наши шмели шмелетниц, атаковавшие селение, вагон этот не тронули: разборчивы в «пище», им в первую очередь не просто листовой металл, оружейные стволы с дульной нарезкой подавай.

Взять, что в юртах и чумах погибших крестьян я марпехам запретил, а зря: на девять дней поселяне соседней деревни Мирное забрали всю обстановку, утварь и одежду.

Перезимовали на солдатском батоне и флотских макаронах, в полуголодный месяц – на спецназовских сливках, а по весне я вывел взвод в поле сеять. Это событие Лебедько отметил в своём трактате с названием «Сельскохозяйственная деятельность спецназа ВДВ на острове Монтекристо». Так романтично прапорщик переименовал наш остров с названием «Бабешка». Трактат он начал писать ещё в бытность свою кладовщиком колхоза «Отрадный», под началом моего бедного дядюшки, полковника ВДВ, чья могила на воинском кладбище за околицей деревни. На обелиске надпись:

ФРАНЦ КУРТ

24.11.2034 Х 09.08.**32

Воин,

полковник, командующий ВС Пруссии.

Господи, упокой душу Бати.

Хрон в печень виновникам его погибели

Здесь и могилы дядиного взвода – подразделения составлявшего все Вооружённые Силы Пруссии, государства на Бабешке. Я, командир роты марских пехотинцев спецназа ОВМР, погубил прусских солдат. Вместе с ними и крестьян, в чьей деревне Отрадное обосновался после полевым лагерем. Случилось всё по трагической случайности. До выяснения обстоятельств инцидента я с 1-вым взводом – 2-рой убыл обратно в ЗемМарию – был оставлен командованием на острове с задачей восстановить колхоз «Отрадный», возобновить поставки сельхозпродукции в Русь.

Марпехи все кроме старшины Балаяна, старшего сержанта Брумеля и сержантов, командиров отделений – юнцы, о крестьянском труде ничего не ведали: так что, как пахать, как сеять я показывал. Про опыт Лебедько как местного полевода я не знал, трактат его только глянул. Посмеялся, а зря. Прапорщик писал о прополке: «…ПРОПОЛКА в обычном традиционном понимании – это уничтожение сорняков и взрыхление почвы для проникновения к корням кислорода. На острове червей и насекомых нет, поэтому без тщательного взрыхления здесь никак. Но репей, единственный на острове сорняк, полевод не выпалывает, а пересаживает в междурядья. Иначе кранты: изведёт посевы. Вообще, на островных колхозных угодьях – без земли, на песке – вырастает всё каким-то чудом. На этот счёт у меня есть гипотеза: культуру к проросту провоцирует этот самый репей и воздух здесь вмеру отравленный…». Прочтя абзац, я посчитал, что автор так шутит, и засел за трактат, когда всходы – без репея на грядках (я настоял выполоть) – чуть не все погибли, и сбегал удостовериться в правоте исследователя-самоучки на поля соседнего колхоза «Мирный».

С первым урожаем не повезло, уродились разве что топинамбур и ягода-оскомина на Дальнем поле. Зиму и весну протянули на пюре «Отрада» (топинамбур толчёный со жмыхом и оскоминой, крупно колотая соль, «анютины глазки» поверху), а весной спасли петрушка и укроп.

* * *

Прапорщик Лебедько, ротный каптенармус, принял первую зелень, расписал на порции, и после ужина перед отбоем попросил меня зайти к нему в каптёрку.

– Тут мне мирняне предложили сделку, – доложил он, разливая по кружкам кисель.

– Кто?

– Соседи наши. Колхоз «Мирный», что в деревне Мирное. Они зимой нас жмыхом одарили. Так вот, мирняне предложили обменяться: мы им «хэбэлёнку» они нам семена, удобрения, мотыги и недостающие у нас в деревне башни.

– Нужны нам башни? Водокачку отвели под наблюдательную вышку, башни к чему? И не деревня у нас, а воинский лагерь. – Я не спешил отказать: киселя хотелось. – Носить что будем, если повседневку сменяем?

Хэбэлёнка – повседневное оно же и полевое обмундирование марпеха. Сшита из спецткани: хлопок и лён в подкладе, верх из самого редкого и дорогого ископаемого на Марсе – коралла «камуфляжный». Ткань из него не просто оригинальна по свойствам, она – сущий хамелеон: мгновенно меняет пиксельные буро-жёлтые пятна на пиксели под зелень, песок или снег. В одёге из неё ни холодно, ни жарко. Обменять – значит, остаться в одном исподнем, другого верхнего одеяния нам не оставили. Выходные мундиры, шинели, полушубки, плащ-накидки изъял и увёз с ротным оружием и бронёй капитан Кныш, кэп дирижабля «Распутин». Тогда, кстати, чуть прокола не случилось. Принял Кныш береты, фуражки, зимние шапки-ушанки и балаклавы – на головные уборы капитан зачем-то составил отдельную опись – после последние вернул со словами: «Чулки маскарадные можете оставить. Есть что ещё из одежды»? «Всё на нас – хэбэлёнка, ботинки с крагами, тельняшка да кальсоны», – выступил из строя старшина Балаян. Сержанты подтвердили, покивав головами, рядовые смутились, и вытянулись вструнку на выкрик старшего сержанта Брумеля: «Смирно! Не вякать в строю!». Не мог командир дирижабля «Распутин», офицер гарнизона Твердыни на Руси в ЗемМарии, высадившийся на остров с приказом разоружить марпехов после трагических здесь событий, знать, что под тельняшкой и кальсонами у нас надето спецназовское «трико-ком». Провернёшь кольца, из наручных браслетов «единичка» и «двойка» раскатаются по рукам «рукава-ком». Провернёшь кольца на ножных браслетах «тройка» и «четвёрка», раскатаются «рейтузы-ком». Отвернёшь дужку на ошейнике, выпростается и «запакует» торс от шеи до рейтузов-ком «гольф-ком». Когда в учебке полковник Франц Курт, мой дядя, демонстрировал курсантам трико-ком, опытный ещё образец, процесс просто завораживал. Старослужащие заёрзали и загудели при виде как рейтузы волнительно и соблазнительно скатывались в приёмники ножных браслетов. Новобранцы же вылупились и застенчиво отвели глаза, как только рейтузы разъехались по ногам на чулки и вывалился на волю знаменитый дядин «слон». Ткань «перчика» (так спецназовцы прозвали трико-ком: первое время ощущалось жжение по всему телу) выработана из коралла «силикон», редкого на Марсе. По своим свойствам ткань уникальна: компилирует кожу индивида – с волосиками, родинками, бородавками, пигментными пятнами, шрамами, варикозными дорожками, язвами, всем прочим. Да так точно – не отличишь. Назначение трико-ком: уберечь от переохлаждения и перегрева, не допустить обморожения и ожогов – под хэбэлёнкой. Сберечь от укусов комарья в лесу, змей в джунглях, скорпионов в пустыне. В момент ранения стянуть рану, хотя не всякие пуля и луч лазера способны силикон тот продырявить и прожечь. Известно, что кевларовый бронежилет пуля не продырявит, но нож в умелых руках пробьёт, так вот, трико-ком останавливало, и пулю, и клинок. Но главное назначение – «…обеспечить возможность скрыться». Разумеется, с поля боя. Ведь кроме всего, «перчик» – невидимка: облачённого в трико-ком спецназовца радары-бит не засекали. И всего-то и надо, довернуть кольца в браслетах и дужку в ошейнике – выпростать рукавицы-ком, носки-ком и капюшон-ком, затем, натащить из «пятёрки» на член «чехул». И… исчез боец на мониторах. Вроде сдавался стоя нагишом, с оружием и амуницией на земле у ног, а накинул капюшон на голову, чехул на «хул», – пропал. Может быть, трико-ком и не раз спасло бы жизнь овэмээровцу, но испытать в деле «спецприблуду» моим спецназовцам не довелось. Потому как в первое же оперативное задание на Земле, высадиться на тихоокеанском острове Бабешка и досмотреть деревню Отрадное на предмет сокрытия оружия и излишков лекарств, случился трагический инцидент боевого столкновения моей полуроты с ВС Пруссии. Вернув балаклавы, капитан Кныш добавил: «И бижутерию, браслеты с ошейником, не возьму, у меня дирижабль, а не подводная лодка – каждый килограмм на учёте. А мне ещё ветролёт со всей бронёй ваш волочь, угробили машину. Да и ушанки оставлю, по пути сюда три пиратских шара подрезали, у них, правда, заношенные, но отчитаюсь. Кокарды только снимите и сдайте». Так трико-ком – и ушанки – остались при нас. Носить приказал только раскатанным по телу: не пачкался «перчик» и тело от загрязнения берёг. Мыться всему не надо, ушанку сбросил, башку в воду окунул, руки, ноги омыл (капюшон-ком, руковицы-ком и носки-ком носить выпростанными я запретил – странным делом для соседей было бы), – и в гамак.

– В Отрадном всегда были башни, однажды все три увезли пираты. У них тогда перемирие было, с ЗемМарией тоже, ни хрона не боялись, все на остров заявились, и волки, и мустанги, и драконы. Правда, разграбили только Отрадное, Мирное и Быково не тронули. Башни все три, всё металлическое, колокола звонницы бронзовые и те увезли. Бак водокачки оставили? в ржавчине заготконтора не принимает. Стенки резервуара истончились от коррозии, потому-то вы и продырявили из пулемёта. А башни новые, из запасного комплекта, что в Мирном хранились и были переданы возрождённому колхозу «Отрадный», вы – марпехи: прикололись арабы – пожгли огнебалистами. Вот только нафиг, бойцы в окопах сидели, – ответил прапорщик. – Закусите грушей.

Выдохнув в сторону, я выпил кисель.

– Этот не горчит, – похвалил, утирая рукавом губы. К закуске не притронулся.

– Пираты, – тоже выпив, продолжил Лебедько, – прилетели на воздушных шарах, сутки над куполом висели. Пили, ширялись, песни горланили. Пришлось башни демонтировать и вытащить в проход. Башни – «силосные», каркас из трубы стальной, обшивка дюралевая, в Огайо на металлолом сдают. Деактивировать на время «миску» поостереглись: пираты могли и не сдержать слова оставаться в корзинах.

– А вы, где были, Вооружённые Силы Пруссии?

– Так в то время в полку на Марсе. На Земле, бежали взводом из-под ареста, на Бабешку прибыли уже на пепелище, в деревне уже без башен обосновались. Крестьянствовали помаленьку, а поступили на службу Пруссии, полевым лагерем стали у котлована, что на полпути от Отрадного к Быково. Служили, пока вас сюда не принесло. Упокой, Господи, душу Бати, Хрон в печень виновным в его погибели. Слава воинам по нелепости павшим. И успокоение на небесах безвинным крестьянским душам. Выпьем не чокаясь.

Одной рукой Лебедько крестился, другой разливал из жбана по кружкам кисель.

– Грушу не помыл, хотя бы обтёр.

– Так ведь не из земли, из песка выкопана, в каком ни жучков, ни червячков. Вам, капитан Вальтер, предлагают выгодную сделку: кроме башен – семена, удобрения и мотыги. А в исподнем одном останемся… что ж, и дяди вашего вэдэвэшники пахали здесь только в матросских тельняшках, трусах да гюйсах, сам полковник в кальсонах председательствовал. Ему за бушлаты только семена и мотыги дали, а вам – семена, мотыги и удобрения с башнями! В зиму бойцов в зипуны оденем, что остались от Батиного взвода. Сообщить мирнянам, что согласны мы?

– Кисель даже сладковат. С сахаром? – спросил я, заглянув в жбанок и понюхав со дна.

– Сахар не пахнет, – поставил прапорщик на стол второй жбан наполненный киселём до краёв горла и поджёг зажигалкой вершок. – Больше возьмём семян ржи, укропа, петрушки, подсолнечника и свёклы. Свёклу на сахарный сироп пустим, подставляйте кружку. На сиропе кисель крепче и гореть будет не голубым, красным пламенем. А пахнуть – «тройным». Помните, в Хрон, когда сухой закон ввели, этим одеколоном торговали в парикмахерских и бильярдных. Тогда вы юношей и, должно быть, курсантом офицерского училища были. Что сообщить мирнянам?

– Наливай, – согласился я.

* * *

Башни хранились в ящиках из пластиковой гофры, две были обычными типовыми хранилищами для силоса, а вот третья оказалась сюрпризом не только для нас, но и для самих мирнян. Сразу и не признали «отвод» – узел из двух труб, используемый в прокладке газоперегонных магистралей. Я взять согласился. Из катаной стали трубы эти – надёжное место для ротного сейфа, в котором хранились штандарт, документы, печать, спецназовские ножи и «свечи» (респираторные спецфильтры). Боялся я, мирнянские пацаны сопрут.

Не доставало, как оказалось, ратушной башни с часами, она же звонница. Смущённые, соседи  поделились колоколами.

Отвод установить я приказал не в кругу фундамента от сгоревшей ратуши, а между казармой и столовой, задействовать под командный пункт и – прапорщик Лебедько настоял – звонницу. Целые дни я проводил на КП. Сидел напротив оконца – прорези десять на тридцать сантиметров, на проделку которого два лазерных клинка спецназовского ножа угробили.

Попасть в КП составляло мне немалых трудов. Входом служила меньшая по диаметру отводная труба, проделать дверь в стенке большей трубы – ещё с десяток клинков загубить – я запретил. Торчала врезка высоко, потому как, устанавливали отвод, вырыть яму глубже не удалось: под четырёхметровым грунтом наткнулись на сплошной камень. Лебедько предложил на выбор, из оставшихся каркасных брусьев ящиков (брусья и гофру пустили на нары в казарме и на заделку сгоревшей в окнах вагона-ресторана парусины) сделать мне стремянку или стол с табуреткой. Я выбрал второе. Подпрыгивал, подтягивался, втискивался в узкое для моих плеч жерло и полз. Благо, внутри не спрыгивал: в трубу насыпали песка, подняли тем самым уровень пола. Сползал на стол, вытаскивал из-под столешницы табуретку, садился. Через оконце сержанты принимали наряды на работу, передавали мне нормативки, возвращали ножи после бритья. Им прапорщик для того смастерил приспособу: ходули; по очереди на них становясь и получали наряды. В тесном помещении – разведёнными руками стенок доставал – сейф я поместил по центру помещения. Уложенным на попа, дверкой к верху закопал в песок. Столом и табуреткой заставил.

На КП я и обедал, дневальный по взводу порцию приносил. Котелок в оконце не пролазил, я похлёбку через гильзу без капсюля тянул. Патрон – длинный, от подводной винтовки; рядовой Милош, дуралей, пульнул в суматохе, когда в стычке с прусаками я дал команду уничтожить из шмелетницы купол-ПпТ забарахлившего боевого щита ротной БММП. А обычно повар ефрейтор Хлебонасущенский, на ходулях стоя перед оконцем с котелком, с ложки меня кормил.

Честно признаться, оставался я весь день на КП не из-за трудности попасть внутрь, а и потому, что не хотелось мне полоть. Но и сидеть в трубе не подарок: дневать приходилось сидя на табуретке, под столом раскорячив ноги. Потому, что на дверце сейфа ступни мёрзли, даже в ботинках с крагами. В полку на учениях каждый раз «крестил» конструктора: корпус сейфа спроектировал тот из лёгкого кевлара, а дверцу зачем-то из листа броневого. Со старшиной Балаяном и старшим сержантом Брумелем на переменку таскали. Ещё в трубе и сквозняк донимал, когда взвод уходил на прополку и купол-ПпТ на время подзарядки генераторов деактивировали. Сифонило сверху, за спиной и через оконце в лицо. Песком всю голову секло, капюшон-ком «перчика» только и спасал. Лебедько смастерил заслонку из стального листа, поначалу я ею закрывал лаз, сидел, затылком подперев, а вырезал прапорщик на ней надпись «КОМАНДНЫЙ ПУНКТ. ВХОД», – оставлял на входе. Подпрыгивал и в висе на одной руке вынимал заслонку, подтягивался, подхватывал пальцами ноги, вползал в жерло отводной трубы и за собой закрывался той заслонкой. Маята несусветная, но всё-таки это не полоть. И всё же три раза на дню меня неудержимо влекло сорваться и бежать на поля – это, когда звонил заутреннюю, обедню и вечерю. На вершке трубы уложили перекладину, подвесили к ней колокола и проволочную лестницу подцепили. Очень обрадовался Лебедько моему желанию совмещать должности председателя колхоза и звонаря: теперь мог вместо меня показывать солдатам, как сеять и полоть. Трепал (по выражению прапорщика) я верёвки с колокольными языками, – уши закладывало. Но не это подмывало отказаться от службы звонарём – стыд: я не мог научиться церковному звону. Рядовой Мелех бился, бился, обучая меня, а подарил затычки в уши, вырезанные Лебедько из клубня топинамбура, в сердцах оставил это безнадёжное дело. «Марш овэмээровцев» – этот я всё же, хоть и с горем пополам, освоил.

Однажды и ночь просидел я на КП – киселя перебрал. Отметили день рождения рядового Милоша. Пробудившись рано утром, я просунул гильзу в оконце, но вместо похмельного киселя потянул один воздух. Стошнило. Гильзу выронил, в блевотину угодила. Присыпал песочком, благо на столе скопилось. Кликнул дневального и приказал гильзу промыть, поднять по тревоге и построить взвод.

Из казармы не выбежали опрометью, как и полагалось марским пехотинцам, а вышли неспешным шагом. Построились. Сброд, а не овэмээровцы! Тельняшки с кальсонами, балаклавы шапочкой под ушанками, ботинки с наброшенными поверх, но не стянутыми крагами, а больше следы от снятых с шапках кокард, только и выдавало солдат. Земляки казались стариками, небёны далеко не юнцами.

Проворчав себе под нос: «Зипунов не надели, клоуны», и по-командирски зычно гаркнув «слушай приказ», – вылез я из трубы. – Обувь с ушанками сдать в каптёрку на хранение… Прапорщик Лебедько, старший сержант Брумель, ефрейторы Селезень и Хлебонасущенский, выйти из строя!.. Спустить кальсоны… Каптенармус, я приказал «пятёрку» у всех изъять, почему на вас, сержанте и ефрейторах кольца остались? Молодёжь дрочит, но вам пора с рукоблудством покончить. Лейтенант Крашевский, ещё раз прочтёте взводу лекцию о вреде онанизма… во время, когда продовольственного рациона нехватка. «Пятёрку» изъять!