Мидгард. Часть 1

– Я смогу умерить его пыл, – пообещал Мельхиор. – Он доверяет моему авторитету.

– И что ты будешь делать, когда он вернется с костями? Вытравишь ему память или кусок кровли ему на голову проклятую упадет?

– У меня всё предусмотрено на этот случай.

– Надеюсь. Я лучше тут вплавь брошусь в залив, чем вернусь в его заботливые лапы. Буйабас! – снова крикнул Паласар, и Мельхиор пошел за второй миской.

– Расскажи, как вы встретились и как дошли до такого бедственного положения, – попросил волшебник, когда поставил перед Паласаром новую порцию сомнительного блюда местного исполнения, весьма любимого средиземноморскими рыбаками.

– Ты, видно, кое-что забыл, но когда вернемся к вещам, я покажу тебе среди них одну, которая освежит твою память. А до бедственного положения нас довело кораблекрушение.

– Пираты? Шторм? Морские чудовища? – попытался угадать волшебник.

– Нет, худшее из всех судоходных горестей, что мне доводилось повидать! Беда, что настигает так внезапно, так тихо и неожиданно, что в своей непредсказуемости превосходит и коварство пиратов, и ярость стихии, и буйство подводных тварей, пожар, мальстрём, бунт, штиль, голод и цингу одновременно, – Паласар поднял вверх палец, показывая, что говорит со всей серьезностью.

– А именно? – потерялся в догадках Мельхиор.

– Пьяный лоцман с пьяным капитаном! Когда твои рулевые, которым доверил свою жизнь, добровольно лишают себя разума, это ли не худшее из возможных горестей? Когда те, на кого ты полагаешься, те, кто может, не моргнув глазом, глядеть в глаза тысяче морских смертей, бросают тебя и судно на произвол судьбы, это ли не залог неминуемой катастрофы? «Что нам делать с пьяным матросом», вопрошает одна скифская присказка, хотя «что нам делать с пьяным лоцманом» – вот о чем следовало бы вопрошать! Выбросить за борт с камнями на ногах и весовыми гирями на поясе, ответил бы я! Для нас это безумие еще обошлось. Мы наскочили на мель неподалеку отсюда. Народец в команде был умелый, лодку из палубных досок они сколотили за пару дней, но так штормило, что мы две недели не могли спустить ее на воду. Там я и простудился, а через две недели на одном месте болезнь сделалась хуже. Когда мы доплыли сюда на веслах, мне полегчало, но Расул под видом заботы заточил меня в том сыром клоповнике, откуда ты меня спас. Пребывание там вкупе с опасным для жизни лечением бараньим жиром чуть не убило меня. Китайцы говорят, что жизнь от смерти отделяет тонкая красная линия. На своем затянувшемся бессрочном веку я повидал много опасностей, перенес столько тягот пути, что после меня ни на чью долю столько не выпадет, но никогда еще рассказчик историй Паласар не подходил так близко к тонкой красной линии, как в эти дни. Вои\стину, забота – худший враг мужчины! Можно самостоятельно пережить болезнь, но невозможно самому выкарабкаться из паутины заботы! Эй! Кабатчик! Тут наливают? – закончил короткий рассказ Паласар. – Теперь мне хочется выпить.

– В «Приюте» нальют, – ответил кабатчик.

– Пойдем в «Приют моряка», – расшифровал слова кабатчика Паласар.

– Пойдем, если жажда одолела, – согласился Мельхиор.

– Поосторожней там, – напутствовал кабатчик. – Народец там лихой бродит.

– Видал и хуже! – ответил Паласар перед тем, как захлопнуть дверь кабака.

Они прошлепали по грязи к «Приюту». Портовые улочки, полумесяцем опоясавшие бухту, отличались от городских улиц тем, что местами по земле были наложены деревянные мостки. Твердый дощатый настил нащупывался каблуками через грязь, но делал путь еще опасней, потому что мокрое дерево, покрытое дождевой водой и просоленое морскими брызгами, скользило, как лед.

В «Приюте» людно варилось в собственном соку морское братство. В отличие от кабака, где наскоро утоляли голод рыбаки, в «Приюте» ошивались преимущественно матросы. Гуляли, как на свадьбе: незнакомые между собой прощелыги выпивали по поводу временно объединившего их события, но всякое слово или жест могло обернуться дракой и дебошем. Иногда в зале мелькали потрепанные женщины, которых, наскоро облапав, куда-то уводили голодные после двухдневного плавания клиенты.

Паласар заказал четыре кружки ерша. В этом напитке подогретое темное пиво крепилось настойкой полыни, белладонны или другого дурмана. Сидячих мест в «Приюте» не было вовсе, и они с волшебником притерлись к полке, прибитой к стене на уровне груди. Ее сделали широкой ровно по размеру кружек, хотя ровно – это сильно сказано, поскольку все кружки в «Приюте» были разными, так как покупались в разное время у разных резчиков. Кружки были разными, но стоили одинаково, это немаловажное обстоятельство добавляло всякому посещению «Приюта» интригу и шарм азартной игры, к которым так склонны морские волки и волчата. Мельхиор пригубил напиток из наименьшей из четырех паласаровых кружек, волшебник нашел вкус ерша слишком резким для себя, и Паласар одну за одной употребил все четыре деревянные кружки. Водоворот хмельного веселья закружил Паласара. Сегодня ничто не указывало на то, что в этом месте и недели не проходило без убитого в поножовщине, но неделя была на исходе, и что-то должно было обязательно произойти.

– Давно не видел тебя, хрыч сарацинский, – пьяный знакомец упал на плечи Паласару.

– Болел, – ответил Паласар, узнав в нем моряка с севшего на мель суденышка.

– Известное дело! Я тоже с того раза поболел маленько! Трижды похмельем и пять раз бабой! – похвалился моряк и поделился новостями. – Посудину вашу вымели подчистую.

– Сама-то еще стоит?

– Ровнехонько, где причалила! Кто твой патрон?

– Мельхиор, – представил волшебника Паласар.

– Он с такой мордой, как бушприт …ши, – с хохотом своей же шутке отвесил моряк сомнительный комплимент.

– Ш-ш-ш-ш, – Паласар приложил палец к губам и обнял знакомца другой рукой, – он с дьяволом на ты вась-вась, – шепнул он тайно.

– Ну, будь! – отвалился знакомый, оглядев Мельхиора и даже через хмель почувствовав себя неуютно под игольчатым взором волшебника.

– Он из наших старых матросов, – сообщил Мельхиору повеселевший Паласар. – Судно еще стоит, но груз разворовали, но товар всё равно не мой. Отличные здесь люди. Придут в гавань, напьются на твердой почве, как честные люди, не ставя никого под угрозу, в каком-нибудь милом местечке вроде этого. Как по мне, а этому приюту сейчас не хватает только доброй залихватской драки.

– Влияние Расула не полезно для тебя, мой друг, – ответил на это замечание Мельхиор. – Жаль ваш груз.

– Этого торговца? Да прости! Расул теперь смирным котенком. Заделался торговцем. Возит шмотье Лезаху, все убытки его, а у него таких кораблей ходит… тьма! Помнишь Лезаха?

– Не очень, – признался Мельхиор. Имя он где-то встречал, но что за человек скрывался за именем, не помнил.

– Вы познакомились у Фраман Раджа в том городишке, которым сейчас пугают детей. Лезах. Купец из Шираза. Отличный мужик. Такой домик у него роскошный. Я заскакиваю к нему иногда. Умеет жить, – хмель добрался до головы Паласара. Его льющаяся, изящная речь рассказчика историй огрубела до коротких, рубленных фраз. – Расул теперь побегушка у Лезаха. Так вот драка, о которой я говорил, я же не сам подраться хочу, а посмотреть. Я еще не сошел с ума, чтобы самому лезть с головой в бутылку, а если посмотреть, то кому ж от этого плохо? Иначе и рассказывать будет нечего, а это для рассказчика историй вроде твоего покорного слуги хуже, чем неурожай для пахаря. Тут всегда что-то случается, но не сегодня. И довелось выздороветь в такой скучный день!

«Накаркал», – подумал Мельхиор. В зале было два окна, завешенных непрозрачными бычьими пузырями молочного света. У обоих волшебник различил тени. Их не было, когда они пришли. Тени появились только что. Он произнес заклинание истинного видения, но стоявшие за окнами остались скрыты. Это плохо. Мельхиор потрогал булавку, которую вернул ему Мерлин. Без нее в мире, где объявился Брузхамр и Искусство больше не единственная сила, пришлось бы худо, но с ней мы еще посмотрим, кто кого.

– Они сейчас войдут. Соберись, – предупредил Мельхиор, и Паласар тряхнул головой, чтоб хоть немного сбросить хмельную завесу.

Дверь «Приюта» от могучего удара ввалилась внутрь. Веселая матросская ругань и нескладные морские песни враз смолкли, только томные вздохи и сладкие попискивания, раздавшиеся из комнат позади пивной, стали различимы в наступившей тишине, но при лязге доспехов затихли и свидетельства любви по скорым уговорам.

В зал вошли шесть вооруженных рыцарей в доспехах, в полной скорлупе: в шлемах с закрытыми забралами, с мечами и щитами. Двое заняли дальние фланги, двое – передние, один перекрыл дверь, шестой, по-видимому главный в отряде, встал в центре. Его крест, судя по размеру, архиепископский, висел на золотой цепи поверх железной кирасы доходя почти до живота. Тени у окон оставались на посту. Итого их по меньшей мере восемь. Мельхиор приник к полке и придвинул к себе пустую кружку. Сначала следует присмотреться, но маскировка была так себе. По одежде и внешнему виду они с Паласаром выделялись в толпе как парочка лис в свинарнике.

– Паладины, – шепнул Паласар, называя пришедших, и поочередно наклонил к себе каждую кружку, проверяя, не осталось ли чего на донышке.

– Мы ищем колдуна по имени Мельхиор, – объявил рыцарь, стоявший в центре. – Рост шесть футов, возраста зрелого, глаза карие, волосы длинные с сединой, бороду и усы бреет, носит плащ из кожи с узорчатым тиснением. Эй ты, – рыцарь указал на Паласара, – у тебя плащ с тиснением. Шаг вперед! Встань ровно!

– Во мне с трудом пять футов с половиной господин, – усмехнулся Паласар. Он отвлекся от кружки, выступил вперед и вытянулся во весь рост.

– Ты прав. Как тебя зовут и где ты взял этот плащ? – спросил рыцарь.

– Я несчастный Теодорих Трапезундский, – с хода выдумал себе кличку Паласар, соединив имя старинного готского вождя, чью гробницу он видел в Вероне в прошлом году, и Трапезундское царство, в котором он гостил двумя годами ранее. – С утра один благородный господин увидел, что мне холодно в болезни, и, снизойдя к моей немощи и страданиям, надел мне на плечи свой плащ, да будет благословенна его щедрость и его имя.

– Ты знаешь, кто это был?

– Разумеется, знаю. Благодетели редко безымянны. Они предпочитают видеть свои имена и лики на стенах соборов и слышать, как с молитвами ими облагодетельствованных их добрейшие имена возносятся к небу, в обиталище ангелов…

– Как его звали? – перебил рыцарь.

– Звали его так смешно… На железо похоже… Сейчас… Сереброборо, что ли… Или Оловянчик. Нет, не так… Бронзецки! Нет, снова не так! Мельхиор. Вот! Именно Мельхиор. Память еще мне не отшибло, – юродствовал Паласар на потеху матросам.

– Где это произошло? – спросил рыцарь, кивнув остальным, что след взят.

– Где он отдал мне плащ? На улице Дерюжной. Или рядом с ней. Тут нет названий, а я чужеземец. Но я запомнил, что там много грязи. А на соседней улице, где грязи было поменьше, стоял колодец, этот господин ссудил меня монетой, чтобы я мог промочить горло.

– Тебе известно, где сейчас может быть Мельхиор? – спросил рыцарь.

– Этот господин может быть где угодно, хотя мне показалось, что он намеревался зайти перекусить в кабак в порту.

– Ты не врешь. Мы были там, он там действительно был и ушел. Куда он мог пойти оттуда?