Бог, которому нужен врач

Словно упал целый дом.

И тут померк свет.

Глава III

– Самое приятное, когда ты возвращаешься, первые мгновения не будешь осознавать, реален ли мир вокруг. В эти секунды человек погружается в безвременье, ведь само по себе время – это лишь функция нашего мозга.

Напротив меня сидел дедушка с морщинистым лбом, большим носом, немного оттопыренными ушами, аккуратно подстриженной седой бородой, над которой возвышались идеально окантованные усы с желтыми пятнами – последствием частого курения. Он смотрел прямо в глаза, костюм-тройка и сигара в руке выдавали в нем закоренелого буржуя. Мы находились в бедном и грязном кафе, которое одновременно было тихим и уютным. На столе поверх белой скатерти с пятнами расположились две кофейные чашечки с ароматным напитком, пепельница, тарелки с ветчиной, сыром, шоколадом, виноградом и свежим хлебом. За мутными стеклами пробивалась весна, дышал город и пели птицы. Почувствовав, что молчание становится неловким, дедушка продолжил:

– Сон, как полагали многие народы, обладает уникальной природой, даже в Торе упоминаются сновидения. История гласит об Иакове, который во сне узрел самого Бога, там же, в Торе, трактуется и сон самого Фараона. Вообще в иудео-христианских текстах порядка двадцати описаний сновидений, и все – это вмешательства Бога в земную жизнь. Недалеко ушли и мусульмане, сну в Коране также уделяется особое место.

Я попытался что-то спросить, но дедушка чинно поднял руку с сигарой, и я остановил свой порыв. Он продолжал.

– В те далекие времена сон воспринимался с трепетом, а сами люди с трепетом прислушивались к шепоту во время сновидения. Народы востока, вавилоняне, шумеры, ассирийцы отождествляли бога сновидений с богом мира мертвых и подземных глубин. Дописьменные общества ставили сны еще выше земной жизни, например, у гуронов описывается традиция коллективных сновидений, которые могли продолжаться на протяжении пары недель, но во всех этих, может быть, не самых удачных трактовках, есть одна общая вещь.

Он сделал небольшую паузу, чтобы набрать воздуха, и тут я наконец умудрился вставить хотя бы одно слово:

– Какая?

– Во всех этих трактовках, сон – это точка связи с запредельным и с божественным. Что самое интересное, в невротической культуре современного мещанского общества сон перестает иметь такую функцию и такую трактовку, и становится формой переживания собственного я, его раскрытия, что только актуализирует тезис Фриди о смерти Бога.

Воспользовавшись очередной паузой, я пошел в атаку.

– А что это за место?

– Это кафе «La Rotonde», то самое знаменитое кафе в Париже, которое посещали все от Ремарка до Ленина, к слову, сейчас только девять утра, оно еще закрыто, но у нас есть уникальная возможность отзавтракать здесь.

Я еще раз обвел глазами знаменитое кафе, которое больше напоминало придорожный трактир.

– Восхитительное время! Уникальное, самое значимое в истории России и мира!

Он начал фразу резко, на вдохе, а потом залпом осушил чашку кофе.

– Семнадцатый?

– Не семнадцатый, не сорок первый, не сорок пятый и даже не девяносто третий! Одна тысяча девятьсот тринадцатый год. Париж, знаменитый в будущем поэт Илья Эренбург, мещанин, завсегдатай бомонда, сын промышленника и аристократа, вместе с одним из лидеров большевистского движения уже прошел обряд посвящения.

– А кто и в кого?

– В кого, пока сказать сложно, но вот имя второго человека вам, полагаю, хорошо известно.

– Сталин?

– Боже правый, ну какой Сталин? Этот тифлисский хулиган и налетчик, недоучившийся семинарист, необученный бандит, наполняющий казну большевиков ворованными кровавыми деньгами? Нет, конечно, Ленин, а до него и Свердлов с Бруевичем, и много кем еще.

– Я не совсем понимаю, к чему вы это.

– А к тому, что в моей теории, к сожалению, неверно понимаемой современниками, зато неплохо переиначенной, но все равно оболганной любимым учеником, я уделяю сновидениям не просто место катализатора человеческих скрытых желаний, но и наглядно демонстрирую, что сны являются проводниками доисторических доцивилизационных образов и смыслов, если позволите, архитипичных идей, которые подозрительно совпадают и имеют единые основания. Мне часто в последнее время снится ростовский музей, картина Малевича «Самовар».

На этом моменте дверь в кафе отворилась с жутким грохотом и внутрь зашло трое очень похожих друг на друга мужчин в тужурках, поверх которых на плотно прилегающих к телу ремнях болтались кобуры, гранаты и ножи, а на фуражках алели звездочки.

– Самое сложное – понять, где ты.

Дедушка выдал фразу очень быстро, словно плюнул через зубы, и по-старчески неказисто побежал из-за стола прочь, протиснувшись мимо столпившихся у входа людей.

Стоявший по центру красноармеец, с хмурым лицом, впалыми глазами и самым большим носом гаркнул недовольным тоном:

– С сумасшедшими всякими тут разговариваешь! Кофий пьешь, паскуда, виноград жуешь, как буржуй. Объект не появлялся?

Последнюю фразу он сказал очень рассерженно.

В момент все вернулось на свои места, Ленинград, 1926 год, внутренний карман пиджака металлически оттягивал наган, а в голове были только ненависть к врагам, огненная любовь к мировой революции и к товарищу Ленину, чье дело живет в каждом из нас. Больше я ничего не помнил, ни об объекте, ни о работе, ни даже имен новоиспеченных коллег.

– Никак нет.

– И не появится, у тебя новая вводная, он уже пару дней как пересек советско-румынскую границу.

Я молча посмотрел на центрального, все трое красных молча смотрели на меня в ответ. Потом оставшиеся двое подошли к столу и также молча реквизировали еду вместе с тарелками, а центральный, положив руку в карман, залпом опрокинул чашку кофе.

– Ты давай одевайся, тебя в караул переводят, будешь партийных сегодня охранять, до точки на машине подкинут. Инструкции получишь на месте. Только там гаврик в машине, ты с ним не особо разговаривай, он нам горячий нужен на допросе.

Я спешно встал из-за стола и направился к выходу, но через плечо заметил на себе косой взгляд товарища.

– Ты кофе перепил? Там же карачун на улице.

И только тут я окончательно вынырнул из состояния анабиоза и полностью вошел в тело и душу сотрудника ОГПУ, козырнул, отдал честь, развернулся и, идя быстрым шагом к выходу, ловко подхватил с крючка потертое пальто, которое, как показалось, могло быть моим. На улице шел снег, несмотря на осадки, было космически холодно, фонари светили слабо, сквозь мороз и расплывающийся в воздухе их зимний свет не было видно на какой именно улице мы находились. А ведь сначала я и правда подумал, что это весна и Париж. Какой хитрый сумасшедший дедушка, подумалось мне.

Напротив кафе стоял небольшой грузовик с красными звездами на борту. В машине, занесенной снегом, на переднем сиденье находился водитель с грустными впалыми глазами, который явно недоедал. Его руки были неподвижны, из-за недостатка света казалось, фигура вросла в машину, и он теперь никогда не оторвет изуродованные культяпки-щупальца от руля. Идя к машине, я ощупал предметы в карманах пальто – спички, папиросы, кастет, какая-то мелочевка, обрывки газет, блокнот, похоже, что с одежкой я не прогадал, и она и правда была моей. В кузове уже сидело трое – два знакомых чекиста и один странного вида человек, одетый как дореволюционный футурист, не обладающий вкусом, на голове у него была дурацкого вида шапка, больше напоминающая фригийский колпак.

Двое чекистов уже уплетали еду из кафе, жадно хватая ее грязными руками, а странного вида пассажир с интересом рассматривал меня как хорошенькую барышню. Я неуклюже забрался в кузов, потому что никто не решился помочь и, не успел сесть, как водитель тронул, отчего я больно упал на дряхлый настил, на котором нанесенный с улицы снег таял и превращался в серовато-коричневую жижу. Опять же никто не помог встать, и я, отряхнувшись, плюхнулся рядом с пассажиром. Он был худым с явными признаками злоупотребления алкоголем на лице, но с живыми незамутненными глазами.

Вспомнив, кто я в этом мире, решил не церемониться с попутчиком и ответил как можно грубее:

– Чего смотришь? За погляд деньги платят.

Получилось слишком показушно-брутально, поэтому пассажир только сильнее завелся и начал кокетливо ерзать на скамейке.

– Вы знаете, как расшифровывалась аббревиатура РСДРП?

Его вопрос поставил меня в тупик, поэтому я молчал, помня инструкции старшего, хотя коллегам было на нас начхать, они все съели, и теперь задымили папиросами в кузове.

– А вы знаете, кто такой на самом деле товарищ Бонч-Бруевич? И его брат? Брат Бруевича ведь был белым генералом, а теперь что, а теперь красный генерал, как это получилось?

Я молчал, не обращая внимания на говорливого попутчика. Мои коллеги докурили, бросили бычки прямо на пол в сероватую жижу, также не обращая на меня внимания.

– Меня Артемий Пигарев зовут. А я ведь писал товарищу Сталину письмо, писал, писал, честно писал, помощь предлагал, связи. И Астромов письмо писал, и я писал, и весь кружок масонов писал. Предлагал помощь с мировым масонством, знаете, знаете, как сейчас помню цитату.

Он смачно облизнул губы, приосанился и отчеканил: