Прошли времена, остались сроки

Видимо, я так выразительно вздохнул, что мне продиктовали номер. Голос, мне показалось, был не вчерашний, более молодой. "Может, коммуналка?" Я позвонил и очень вежливо попросил позвать Александру Григорьевну. Ее долго искали. Я слышал неясные, в основном женские голоса.

– Слушаю вас.

Голос прерывистый. Бежала по ступеням?

– Это... это... – зазаикался я.

– Это Александр Васильевич, который был здесь вчера...

– И которого приняли за бомжа, – радостно подхватил я.

– Что вы! Сказали, очень, очень приличный молодой человек.

– Молодой? Да меня уборщица за отца ребенка приняла.

– Бывают же молодые отцы. Вас приняли за инспектора.

– Я инспектировал туалет, курение в нем превышает среднероссийские параметры курения в школьных туалетах.

– О-ох! Что ж нам, бедным, делать? У нас два мужчины – физрук и трудовик, и оба курят. А вы?

– Нет, – похвалился я. – И не пью. И по ресторанам не хожу.

– Совсем золотой товарищ.

– А как вы узнали, что это я звоню?

– Но вы же вчера узнавали дорогу в школу.

– Мог кто-то и другой узнавать.

Она помолчала, я нажал:

– Голос сердца?

Снова пауза.

– А сегодня кто-то другой отвечал. Вчера мама?

– Да. Сегодня Аня. Сестра.

– Александра Григорьевна, можно я к вам приеду?

– Пожалуйста. – Она ответила так просто и вежливо, что я поневоле подумал: отступись ты, не видит она в тебе мужчины. – У нас уроки заканчиваются к часу, потом обед, потом у меня продленка. Если вам интересно.

– Мне это очень интересно. Только я так быстро не смогу. Я из Москвы звоню.

– Из Москвы? – Она изумилась. Наконец хоть чем-то удивил.

– Из Москвы. Я же вчера сразу уехал.

– И вчера же приехали?

– Да.

– А... зачем вы приезжали?

Мне стало жарко, сердце заколотилось, трубка в ладони повлажнела.

– Я приезжал увидеть вас.

Она молчала.

– У вас завтра тоже продленка?

– Да. Куда ж я от них?

– Можно я приеду? – Я прижал трубку так, что ухо заболело. И повторил: – Можно, Александра Григорьевна?

– Здесь телефон очень нужен, – сказала она с усилием. – Как я могу советовать?

– Можно я вам снова позвоню? Минут через... через сколько?

– Может быть, через полчаса.

– Я не прощаюсь! – крикнул я и хлопнул трубку на рычаги.

"Анализирую, – сказал я себе. – Что я знаю и что я чувствую? Она догадалась, что это я приезжал. Значит, я не зря съездил. Далее: я осмелился сказать, что приезжал ради нее. Но она это отнесет на комплимент, ведь в Капелле я ж сказанул: красивая – вы, она ж отмахнулась. Ладно, звоню и еду".

Я посадил себя за авансовые отчеты, ибо без отчета за командировки мне б не выдали новых командировочных. Вернулся Эдик.

– Позвонил, – понял он.

– И позвонил, и еду.

– Двигай, – как-то вяло одобрил Эдик. – Хочешь, покажу, как американцы сидят? – Он задрал ноги на стол. – Это у них хороший тон, означает раскованность, непринужденность, а по-нашему это – свинство. Был в Америке?

– Нет. И не хочу.

– Почему, надо. На кладбище интересно побывать, на кладбище цивилизации. Сказал же им Шпенглер: закат – не верят. Если у них рассветет, то только от нас, с востока.

– А у нас тоже с востока?

– А у нас ничего не закатывается, у нас солнце ходит как наливное яблочко по блюдечку. Ой, Суворов, кажется мне часто, что я умер, меня находят утром, а в руках приемничек, и по нему классическая музыка. То есть понимают все, что музыка звучала в моих руках всю ночь. Не рядовая кончина, а?

– Эдуард Федорович, ну зачем вы так? То такая бодрость, то такие разговоры.

– Амплитуда менталитета. Значит, едешь? Эт-то надо отметить.