Эфирное время

И все посерьёзнели вдруг, встали и, не чокаясь, выпили. Причём я невольно заметил, как они переглядывались, изображали горестное состояние, взглядывали на меня, значительно кивали головами, потом отклоняли их под напором стакана, потом горестно созерцали его опустошённое дно, садились и сокрушённо склоняли головы. Потом, после приличного моменту молчания, была возглашена здравица:

– Теперь за того, кто пришёл на смену!

Все потянулись чокаться именно со мной. В полном недоумении я выпил. Ко мне протиснулся человек с листочком в руках:

– У нас же всё отняли: и труды, и технику. Даже личные ноут-буки. Всё отключили, живём в изоляции. Мы ж не с чего-то пьём. Так-то я спец по сферам управлений. Но немного архитектурю. Вот почеркушка. Тут двухскатность, здесь теремообразно. Тут в плане зала для собраний.

– Для каких собраний?

– Общественных! Но чтоб в будущем никакого асфальта! А то вот случай, был дом на улице Берзарина в Москве, в доме смертность зашкаливала. Сняли паркет, подняли оргалит. И что? Под ним мина – асфальт. Это же сгусток канцерогенности, раковая предрасположенность. Мёртвое море раньше называлось Асфальтовое. И когда стали в России делать асфальт, то звали его «жидовская мостовая». Гибнем от асфальта. А не за какой-то там металл. Люди гибнут за асфальт.

– Но это же надо изложить! – воскликнул я.

– Я подготовлю обоснование. – Человек поклонился и отошёл.

Тут Аркаша стал читать стихи. Оказалось, собственные:

Ох, бабы, бабы, ума бы вам кабы побольше бы, бабы.
Не квакали бы вы, как жабы, а были бы Божьи ра?бы.

– Аркаша, – растроганно сказал я, – вот тоже всё думаю, если бы классицизм не был бы так консервативен, его бы не вытеснил романтизм. А романтизм нам ни к чему. Уводит от реальной жизни, воспевает вздёрнутые уздой воображения чувства.

– А ты как думал, – отвечал Аркаша. – Как иначе – во всём борьба.

Женщина поникла и задремала. Архитектора сменил человек с ещё большей и уже седой бородой:

– Хватит слов! Мир перестал уважать слова, от них осталась только оболочка. Но есть же скульптура! Тут они все штучные многостаночники, а я как есть скульптор, так и есть. Ты ж видишь, я тут всех старше. Меня привезли лепить новых вождей. Чтобы, как власть сменится, мои работы размножить и натыкать по стране. Но мне ж не позировали! Нет доступа к телам. А объём? Только фото. Смотри! – Он вытащил пачку снимков, но в руки не дал, раскрыл веером. Всё мужчины с решительными взглядами в объектив. Ни одного с бородой. Он убрал снимки. – Я могу вслепую рельеф вести. Но! Кого слеплю, тому кирдык. Слепил Горбача – и что? И его тут же под зад. Борю ваял, и он вскоре не зарулил. Лепить этих или подождать? Но вообще как-то сероваты, мелки. Неинтересные черепа, слабая лепка. Какая твоя инструкция?

– Творческий человек инструкций не слушает. Бога надо слушать. Ренессанс в пример не бери. Какое там Возрождение, чего врать? Дикое язычество Античности реанимировали, труп оживляли. Ты согласен?

– Попробуй я не согласиться, – отвечал скульптор. – Ты же начальник, значит, мы обязаны руки по швам. Я вот всё пробую к Сталину подступиться. Любить его не за что, но он же – история. «Чуть седой, как серебряный тополь, он стоит, принимая парад. Сколько стоил ему Севастополь, сколько стоил ему Сталинград?» Остальных изваять – раз сморкнуться: земнородные. А он всё выше и выше. Отчего? Оттого, что лилипуты стараются грязью забросать. Я ещё кукурузника успел изваять. Он на трибуне, по трибуне стучит кукурузным початком, в другой руке – ботинок. Голова легко далась – бильярдный шар. Уши прилепил – похож. Но а что? Сковырнули. А эти? Ты ж видел? Скушны модели, трафаретны позы, жесты перед зеркалом разучены. Нет, не они спасатели России.

– Изображай спасателей. Крестьян.

– Да оно бы и неплохо, но позировать им некогда: пашут.

– А рабочих.

– Эти пребывают в спячке. Даже свои цепи потеряли. Оставили только каски для стука. Лучше… – Скульптор всмотрелся в меня: – Дерево! Ты не для бронзы. Твоя голова топора просит. Пару сеансов – и свободен. Горлонару, назовем так гонорар, не надо.

– Ну, подымем, – воззвал истосковавшийся по вниманию Аркаша. – За то, чтоб крысы в подвале не плодились.

Вставший в рост мужчина в кителе возгласил:

– Нет, не споить врагам Россию, вина не хватит на земле! – Он оказался громче всех. – Ти-ха! Вопрос: от кого зависит наша жизнь? Конкретно. Думайте. Вас, мозгачей, зачем сюда везли? Поглядите в окно. – Все мы невольно глянули на тёмные, уже полностью оттаявшие окна. – Есть на улице голубые каски ООН? Нет? А почему нет? – Он грозно обвёл взглядом застолье: – Докладываю: а потому нет, что в стране есть оборона. А в этой обороне я был не лишним, но горько вспомнить куклят-марионеток истории – Мишку-похвальбишку и Борьку-алкаша. С них начиная, всё потащили на продажу и измены пошли сплошь и рядом. И одна наша сволочь, был такой, продал секреты обнаружения низколетящих целей. Это о-о-о! Бери нас голыми руками, вот как это называется. Вот такой оказался Мазепа, Петлюра, Бандера и Азеф заодно. В общем, целый поп Гапон. Н-но! – Оборонщик поднял указательный палец, потом помахал им справа налево и обратно. – Н-но русский ум неустрашим. Мы за отрезок времени замаштачили кое-чего. И получше. Летите, голубчики. Не летят. Зна-ают. Так что спасибо продажным сволочам. Воруйте, нам это только на пользу. Это же русские мозги, это же надо понимать.

– Скоро магазин закроется, – напомнил скульптор. – В счёт авансов, а?

– Я с ним! – вызвался и этот высокий, в кителе.

– Ноги в руки! – Аркаша не упускал командирство. Перехватил у меня деньги, немного убавил и отдал. – Пулей!

Они даже и пальто не стали надевать.

– А вот и я, она самая, – раздался женский голос. Это проснулась Людмила. Резким взмахом поправила причёску и с ходу включилась: – За время внезапного сна лицезрела корриду. Быки мельче наших, нервные. Один оторвался, два киоска снёс и летит! А я поймала. Хоп за ухо, он пошёл как телёнок. И тут я просыпаюсь.

– Наша жизнь! – выступил Аркаша:

Ты, Россия моя, золотые края.
И была Россия, Святая Русь, а теперь какая грусть.
Раньше были мы свободны и не были голудны.
Зазря не послушали мы царя.
Остались с лопатой да с судьбой горбатой.
На столе ни шиша, в кармане ни гроша.
Потому что пришла перестройка, а это одна помойка.

Собутыльники ждали моей оценки. Я спрятался за известную формулу:

– Не знаю, как насчет поэзии, но насчёт демократии правильно.

Аркаша, разойдясь, объявил, что прочтёт ещё, уже без политики, и начал было чтение: «У меня выбор был большой, зачем женился я на ёй?», но раздался возглас:

– Ревную! – Возглас принадлежал сидящему на полу человеку в очках. – Долой самодеятельность! Слушайте настоящее: «И возродить нам хватит силы, почти у бездны на краю, из разроссиенной России Россию кровную свою!» Как?

– Отлично! – сказали все.

– Очкарик заработал стопарик? Не старик я и не карлик.

Вернулись из магазина посланники. Народ добавил. Время неслось к полуночи.

Конечно, такое новоселье не радовало, но сам же пригласил. Но вообще-то нашёл, называется, обитель дальнюю.

Аркаша отгрёб ногами к порогу загремевшие пустые бутылки и возгласил:

– От пьянки не будет Россия во мгле, не хватит поскольку вина на земле! – Выпил, крякнул и запел: – «Маруся раз, два, три, калина, чорнявая дивчина, в саду ягоды брала». И стал даже маршировать на месте.

Оборонщик брякал граненым стаканом по бутылке:

– Команде пить чай!

И все воспрянули. Интеллект, разбуженный вином, вновь стал себя озвучивать:

– Ты, Лёва, запомни: мондиализм, масонство, космополитизм, сами вызывают к жизни национализм, а потом обижаются.

Тут Людмила досадливо дернула плечом:

– Опять про умное. Да ну вас! Я ушла. – И ушла.

Застольные крики