Cова Минервы вылетает в сумерки. Избранные философские тексты ХХI века

Таким образом, субъективная творческая роль человека в том, что он хороший (если, конечно, талантлив) осциллограф, на котором отражаются следы не зависящего от него объективного «творческого» процесса, да и то доз тех пор, пока «по техническим причинам» его не удастся лишить и этой роли. Когда же удастся, он будет не нужен вообще. «Объективное творчество» прекрасно существует и без человека, а человек, по-видимому, может обойтись без творчества. Продолжение данного рассуждения требует сказать, что и раньше люди не имели творчеству никакого отношения. Придется пересматривать всю историю культуры, которая полностью обессмысливается, ибо творческое «все» означает отсутствие чего-либо специфически творческого. Креатор становится Терминатором.

Хотелось бы верить, что этот перенесенный на проблему творчества дикий технократический беспредел, нечто случайное, выражение взглядов одинокого провинциального фанатика (творчества, как он считает, и антитворчества, как у него получается). Но это не так. К нему, как мы видели, вполне логично ведет теория организационно – деятельностных игр, к «деантропологизации творчества» открыто призывает немало других авторов.[34 - См., например, сборник: Формы представления знаний и творческое мышление. Новосибирск, 1989.] Впрочем, немало из них, как мы видели, призывают к деантропологизации всего, что существует, в том числе самого человека. Прежде всего, через формализацию, математизацию, перевод на языки программирования. Ведутся работы по математическому моделированию души, есть и «модели Бога». Это идейные провозвестники новой компьютерной цивилизации, своего рода разведчики будущего, готовящие для него соответствующую почву. Навстречу им выдвигаются суперкомпьютеры пятого, шестого поколений, творческие возможности которых резко возрастают, так что они скоро «смогут даже лгать».[35 - См.: Мичи Дж. Компьютер-творец. М., 1987.] Сциентизм, технократизм, креативизм являются выражением реального процесса технизации среды нашего обитания формирования систем техно интеллекта и вытеснения человека из все новых и новых сфер деятельности. И не просто деятельности – жизни. Газеты с восторгом описывают соревнования по шейпингу. Это что-то вроде конкурсов красоты, но гимнастические упражнения, долженствующие сформировать совершенную женскую фигуру, делаются по программе компьютера и, что самое интересное, результаты конкурса определяет тоже компьютер. «Кто на свете всех милее, всех румяней и белее» решает наше новое волшебное зеркальце – техника, оставляющая человека в роли постороннего даже в этом вопросе. Что же говорить о других.

Аналогичные явления происходят в области духа. Философствующие критики, эстетики, особенно в странах, дальше продвинувшихся по пути технизации жизни, спорят о феномене упразднения личности творца. О замене его некой творящей субстанцией, об обратимости означающего и означаемого. Не человек читает текст, а текст «читает» человека, не мы говорим на языке, а язык говорит нами. Все это вливается в мощный поток теоретического «снятия» человека. Пафос деантропологизации нарастает во всех формах жизни. Противонаправленные призывы к гуманизму, философская антропология и методы герменевтики оказывают определенное сопротивление, но оно несоизмеримо с влияние сциентистско-креативистских взглядов и настроений.

Хитрость дьявола не только в «творчестве зла», а и в том, что при всеобщем пиетете к творчеству, человеческая жизнь становится все менее творческой. Композитор был более творческой личностью, нежели «музыкальный программист», так же как художник в сравнении с компьютерным графиком. «Происходит пассивизация творчества, а в конечном счете и репродуктивной активности человека, – отмечают психологи. – Одним из самых коварных признаков этого… следует считать явление «утраты желания жить». Нам кажется, что именно феномен тотальной пассивизации человека может стать наиболее грозной опасностью нашего общества на пороге третьего тысячелетия».[36 - Симкин Г. Н. Атомы поведения или этология культуры // «Человек». 1990. № 2. С. 26.] В современных условиях за парадигмой творчества скрывается не богатство жизненных сил или божественное чувство высокого подъема, «оправдывающее человека», а растущее влияние техники. Еще недавно считалось, что горшок не может превзойти горшечника, и техника всегда будет управлять человеком. Думали, что машины делают лишь то, что им предназначено делать людьми. Теперь приходится признавать, что творение, отчуждаясь от своего создателя, способно существовать самостоятельно. Надо считаться с возможностью развития искусственной реальности без творческих импульсов со стороны человека. Это касается и собственно теоретической деятельности, где возник феномен самопорождения структур, саморазмножения знаний и информации.

Как же ко всему этому относиться, особенно людям, сознание которых не успело подвергнуться техническому перерождению?

Проблема сохранения человеческого творчества встает в один ряд с задачами сохранения природы, человеческой чувственности и души. Нужна экология творчества как субъективного, спонтанного начала человека. Наше сознание не зеркальное отражение естественной «додеятельностной» реальности и не табло для выведения данных об искусственной, спроектированной. Оно играет в этом естественно-искусственном мире самостоятельную, незаменимую роль. Иначе получается, что все имеет значение, все аргумент и причина, даже мертвые камни и типографские знаки, а живое, динамичное, одаренное волей и мыслью тело, всегда только функция и следствие. Это невероятно и потому неверно. Наше сознание – двуликий Янус, способный как к воспроизведению существующего, так и созданию нового. Каждый человек несет данное противоречие и пока его выдерживает, он остается субъектом жизнедеятельности, существом познающим и творческим.

Онтологическая трактовка творчества как бытия в целом, маскирует становление техногенной цивилизации. Хотелось бы предложить отказаться от нее, ибо она лишает человека его последней сокровенной специфики. Хотелось бы напомнить об иных подходах к реальности опять в частности о М. Хайдеггере, о Восточной традиции, рассматривающей мир как вечно повторяющееся движение, или указать на другие, уже научные модели Вселенной, не считающие ее сотворенной или творящейся, предполагающие ее циклическую пульсацию. Однако, поскольку креативизм есть доведенный до логического конца эволюционизм и техницизм, господствующий в современном теоретическом сознании, то это, по-видимому, бесполезно. Предложения останутся невостребованными! Придется считаться с существованием взглядов, признающих все бытие творческим, а творчество бытийным. Придется, наряду с человеческим, признать также существование собственно машинного творчества и призывать к коэволюции друг с другом. Этот призыв более реалистичен и имеет объективные основания быть услышанным. Пусть компьютер пишет стихи – нам важны сочиненные поэтом, пусть производит музыку – нам важна исполняемая певцом или создаваемая композитором. Машины будут играть в шахматы, люди будут проводить свои состязания. «Один мир – два образа жизни» – таков, по-видимому, лозунг нашего выживания в человеко-машинной цивилизации. Но в условиях технической экспансии за коэволюцию естественного с искусственным надо бороться. Сохранение ниши для человека становится самой универсальной глобальной проблемой. Она обобщает все остальные кризисные проблемы нашей цивилизации и судьба творчества целиком зависит от ее решения. Человек творческий и человек гуманный скованы одной цепью. Это цепь жизни, которую нельзя разорвать, не уничтожив саму» жизнь.

4. О союзе философии с религией против свободы творчества

Все течет, все изменяется. Эти изменения могут превращать явления в свою противоположность, когда истинное становится ложным, полезное вредным и наоборот. Важно вовремя понять новую роль того или иного фактора. В противном случае, стремясь к добру, мы будем плодить и поощрять зло. Особенно в фундаментальных вопросах человеческого бытия.

Разрастание искусственной реальности, поставившей перед человечеством проблему выживания, требует по-новому взглянуть на задачи и предмет философии. Заключенный в век Просвещения ее брак с наукой должен, по-видимому, быть расторгнут. Обстоятельства склоняют к взаимодействию с религией, которая тоже нуждается в пересмотре многих своих традиционных функций. И философии, и религии – обеим надо найти новое место в техногенном мире, не пародируя науко-технику и не приспосабливаясь к ней любой ценой, а беря на себя заботу по защите ценностей гуманизма, человекоподобного бога и богоподобного человека. Это почва, на которой, возможен их новый исторический союз.

Для того, чтобы он состоялся и имел смысл, важно учесть, по крайней мере 3 условия: 1) философия должна отказаться от претензии стать научной (философия как наука – это методология); 2) религия не нуждается в доказательстве бытия бога (это тоже превращает ее в нечто самоотрицательное – «научную веру»); 3) союзники не должны пытаться поглотить друг друга, заменить религиозную веру в живого бога какой-либо безличной космической утопией или вытеснить философию богословием. Несоблюдение данных требований во всех случаях означает фактическое прекращение существования философии, религии и науки как самостоятельных форм духовности. В техническую эру вообще неверно и опасно руководствоваться чисто научным мировоззрением. Взгляд на реальность должен опираться на полноту телесно-духовных сил человека и исходить из его меры как микрокосма Вселенной. Мировоззрение людей должно быть прежде всего человеческим, синтезирующим в себе все частичные формы их внешней, «до» «пост» человеческой активности.

Не углубляясь в прежние отношения между философией и религией, стоит отметить, что в контексте их нового исторического союза наиболее трудная роль у философии. Отказываясь быть «философией только разума» и стремясь стать «философией духа», быть рефлексией над всей культурой, она сталкивается с претензией религии на монополию в выражении духовности. Эта претензия проявляется как в повседневной жизненной практике, в пропаганде в средствах массовой информации, когда возрождение духовности сводится к возрождению религии, так и в теоретической литературе. Появляются мнения о ненужности философии и целесообразности ее замены богословием. Подобные идеи высказываются и богословами (например, А. Кураев) и, как ни странно, светскими авторами, самими философами. Со ссылкой на исторические авторитеты, от Иоанна Златоуста до А. Шопенгауэра, утверждается что никакой, ни религиозной, ни просто философии быть не должно. «Философия – это эрзац богословия, нужный лишь тем, кому по их безбожию недоступно неподдельно учение об Истине (Христос есть путь, и истина, и жизнь). Ибо не мир вмещает в себя Бога, но Бог вмещает в себя мир».[37 - Антонов М. Философия краха или крах философии // Эпоха. Философский вестник. 1991. № 0. С. 26.]

Если в общественном мнении возобладают такие установки, то конечно, никакого сотрудничества между философией и религией не получится. В свете этих опасений мы хотим подчеркнуть право на существование философии и не научной, и не религиозной, иными словами, право и возможность быть философией духа, понимая последний как возникший на Земле естественным путем. Мы вполне можем позволить себе трактовать Дух в качестве продукта эволюции живого телесно-социального существа, каким является человек. Если не терять трезвого взгляда на вещи (трезвый – не обязательно узко научный, математизируемый), то можно конкретно-исторически проследить, как формировалась духовность человека вместе с культурой. Если же считать духовность сверхъестественной, то сверхъестественна и вся культура. Развитие человеческого духа – это развитие взаимодействия природы и культуры, генно – культурная эволюция, этно- и антропогенез, о чем свидетельствуют многочисленные археологические данные и на чем стоят все наши базисные представления о человеческой истории. Следствием этого развития является как вера, ее типы, формы, так и способности к познанию, его уровни и методы, вплоть до искусственного интеллекта.

Философия духа особенно уязвима перед фактом существования теософии, а еще более антропософии. Когда философы, модничая, вслед за новой идеологической толпой, объявляют себя верующими, они подрывают право на свое профессиональное существование. Философия разума оказывается излишней, потому что есть наука и методология, а философия духа – потому что есть религия, теософия и антропософия. Но мы уже говорили, и жизнь подтверждает постоянно, что духовность не тождественна религиозности и эзотеризму. Многие миллионы неверующих не менее духовны и нравственны, альтруистичны, эмоциональны, других миллионов верующих. Чтобы внести вклад в выживание человечества, философия не должна подпадать под иго не только чистого разума, но и чистого, оторванного от природы духа. Философия не тождественна науке, но она вполне может быть естественной. Философия не тождественна религии, но она вполне может быть духовной. В отличие от строгой науки, которая «не мыслит», а вычисляет, философская рациональность выражается в обычном языке, предполагающем, наряду с логикой, образное, метафорическое постижение реальности.

Наука и атеизм тоже не являются монолитно спаянными. Философия может быть ненаучной, но атеистической (не «анти», но именно «а», когда вера рассматривается в качестве необходимого компонента культуры – по Фейербаху, Фрейду, Фромму). В противном случае, в самом деле все духовное следует оставить за теоантропософией и богословием. Если предметом религии является, главным образом, духовный опыт человека, и она не ориентирована на решение посюсторонних вопросов, то атеистическая философия духа не уходит от мира. Ни от мира, ни от духовности. Подобно науке она направлена на него, подобно религии она не исчерпывается рациональным отношением к нему. Философия духа рассматривает мир через призму способностей человека как целостного континуального существа.

Признав необходимость расковать (с)кандальные цепи, соединяющие философию с наукой и ее право на новую связь с религией при сохранении своей самостоятельности «в поле духа», надо разрабатывать наиболее значимые варианты их совместного противостояния произволу научного разума. Когда, в каком смысле они могут это делать? И (или) не делают, уходят от проблем сциентизма и технократизма, боясь быть обвиненными в обскурантизме, торможении прогресса, противостоянии творчеству и т. п. В 1993 году католическая церковь сняла проклятье с Галилея и тем самым как бы извинилась перед наукой. Это очередная ирония истории, ибо теперь перед наукой как раз можно было не извиняться. Поскольку она стала такой влиятельной и амбивалентной, что возникла очевидная потребность в ее регулировании, то фактически подтвердилась, по крайней мере частично, историческая правота церкви в ее настороженном отношении к научному разуму. Парадокс же в том, что именно философия и религия крайне робко его критикуют. Безуспешно стремясь угнаться за техническим прогрессом, «обновиться», они отказываются от традиций, рискуя полностью утратить свою внутреннюю специфику и внешнее общественное оправдание. Они весьма вяло реагируют даже на самые вопиющие акты научно-технической агрессии против природы и человека, хотя какие-то попытки, в основном в контексте биоэтики, предпринимаются. В разгар начавшейся манипуляции жизнью, замены полового размножения клонированием Всемирный Совет Церквей высказался против свободного вмешательства в эволюцию живого. «Применение биотехнологии при производстве новых форм жизни, – говорилось в его заявлении, – угрожает чистоте творения. Человечество стоит перед соблазном с помощью биотехнологии изменить жизнь на Земле в соответствии с безбожным технократическим мировоззрением».[38 - Биотехнология. Вызов Церквам и обществу // Журнал Московской патриархии. 1990. № 12. С. 55.]

С такого рода заявлениями можно только солидаризироваться – всем, и верующим, и атеистам. Более того, их надо понимать шире, относя ко всему научно-техническому творчеству, к процессу становления ноосферы в целом. Задача сохранения естественных начал, почвы, самой субстратной бытийности человека – подлинный вызов времени в начавшееся третье тысячелетие мира от Рождества Христова. Совместно отвечая на него, философия и религия будут способствовать как выходу человечества из кризиса, так продлят и свое собственное существование. Это должен быть союз ради жизни на Земле и на Небе. Перед фактом его необходимости становятся искусственными, ненужными внутрирелигиозные конфессиональные споры и противоречия. Как и споры философии с религией. Им/нам всем угрожает нерегулируемая экспансия постчеловеческих технологий. Взаимодействие философии с религией нужно для их приведения к мере человека ради продолжения его бытия.

Часть II.

Чело-Век XXI: полет в слепящей тьме

Страсти по (не)бытию

1. Оправдание бытия[39 - Вопросы философии. 2005. № 5.]

Бытие как проблема современности

Пока идейная жизнь российского общества определялась марксизмом и материализмом, проблема бытия перед нашей философией не стояла. В силу очевидности. Материализм – это «усиленный онтологизм». Бытийность мира в нем не обосновывается, она вытекает из самого понятия материи и они вместе принимаются на веру. В качестве догмы. Онтология – ядро классической философии или, как ее называли, прежде чем считать наукой, метафизики. Материализм – это «усиленная метафизика». Марксисты выступали против метафизики, однако с позиций диалектики, а не в духе М. Хайдеггера, критиковавшего ее за забвение бытия или Ж. Деррида за то, что оно в ней еще присутствует. В трактовке общественного развития категория бытия для них была базовой и исторический материализм можно рассматривать как социальную онтологию. Такое отношение к бытию, к онтологии, несмотря на частично позитивистскую ориентацию, позволяет считать диалектико-материалистическую философию метафизикой. Возможно, ее вершиной.

В настоящее время прослыть приверженцем метафизики значит рисковать репутацией, а приверженцем материализма, к тому же рассуждающим об «основном вопросе философии», значит ее погубить. Многовековые подспудные или открытые споры материализма с идеализмом о сущности бытия в большинстве новых теоретических публикаций и учебников старательно замалчиваются. Или решаются возвратом к снимающей их эклектике, когда бытием называют все, о чем можно что-то сообщить. «В Начале было все».

Это на поверхности, «официально». В глубине и по краям начались процессы, придающие основному вопросу философии характер рокового. Из вопроса, что такое бытие, природа или дух, вещи или идеи, он обострился до вопроса существует ли само бытие. Любое. Или оно нам кажется и сутью всего является Ничто? Бытие – это небытие? В обычной бинарной человеческой логике подобная отрицающая себя онтология предстает как парадокс, бессмыслица. О самопротиворечивости отказа от бытия известно со времен античных греков. Но в науке и философии XX века отношение к парадоксам и абсурдным идеям изменилось в благоприятную сторону, в XXI веке они, может быть, у нас только и останутся. Пока этого не произошло, полезно обсудить усиливающуюся в литературе сознательную и бессознательную дискредитацию бытия, ползучую, а местами прямую его замену небытием и попытаться понять, куда ведет данная тенденция, в чем ее смысл и какие события «в бытии» за ней стоят.

Понятие бытия имплицитно содержит в себе всю философскую проблематику. И хотя в европейской мысли после совершенного Кантом коперниканского переворота онтологию потеснила гносеология, а потом методология, это делалось «ради бытия», его лучшего познания и совершенствования. Учение о бытии критиковалось как спекулятивное, должное быть замененным наукой (позитивизм), но от понятия бытия как философского имени мира, вселенной, всего что существует, до сих пор не отказывались. Его отрицание равносильно идейному убийству универсума вместе с самоубийством убийцы, то есть исчезновением предмета обсуждения и того, кто его обсуждает.

Онтология, как она трактовалась в классической философии, включает в себя понятие небытия. Однако оно прилагалось к конкретным явлениям, выражая их трансформацию и переход из одного состояния в другое. Если смерть индивида, исчезновение отдельного предмета есть небытие, то для мира это только инобытие. Лопух на могиле так же реален, как живший до превращения в него человек. В целом бытие абсолютно, небытие относительно. Небытие, ничто – это принцип временности, смены и становления – процессов, происходящих внутри вечного и бесконечного бытия. Бытие – субстанция, оно первично, небытие – акциденция, оно обусловлено. Оппозиция бытие-небытие аксиологически нагружена. Бытие рассматривается как обладающее формой, организацией, а небытие – бесструктурный хаос, пустота. Бытие – сущность и единое, небытие – видимость и многое. Бытие – жизнь, небытие – смерть. Бытие – добро, небытие – зло, ложь и безобразие. Обладать бытием – благо, потерять его – несчастье. В случае трактовки данной оппозиции «наоборот», если абсолютом и благом признавать небытие и ничто, онтология как метафизика, да и собственно философия – разрушаются. Онтологии, построенной на «ничто», быть не может. Это означало бы конец философии как особого способа духовного освоения мира.

Но вот теперь…

Теперь постмодернизм с его пафосом отказа от метафизики, сутью которой является онтология как учение о бытии. Мы, однако, пока воздержимся от рассмотрения непосредственно постмодернистских философских текстов, использования его стилистики и жаргона. Дух времени веет, где хочет и отрицание бытия начинают исповедовать авторы к постмодернизму никак себя на причисляющие или знакомые с ним понаслышке. Антибытийные пассажи появляются в претендующих на истину, «не игровых» публикациях, в строгих научных теориях при достижении ими мировоззренческого уровня. Первая часть данной Моисею Богом Библии называется «Книга Бытия». Мы свидетели, когда ее переписывают, превращая в «Книгу Небытия». По наущению Дьявола? Сатанизм? Вряд ли. Таковы обстоятельства, ведущие человека к самоотрицанию, а философы, к сожалению, только их отражают, не решаясь вступить в борьбу со своим временем. Проще вступить в борьбу с тем, что было, хотя бы это было Бытие. И вступают. Пишут и читают «Книгу Ничто».

В нашей литературе до сих пор по-настоящему неоценено одно замечательное сочинение. Это «Трактат о небытии» А. Н. Чанышева, написанный в 1962 и опубликованный в 1990 году. В 45 тезисах в нем дана резкая критика бытия как фундаментальной категории европейской философии. До всякого постмодернизма и гораздо последовательнее, чем у нынешних «начинающих» его критиков, многие из которых, чувствуется, о трактате знают, но признаться в этом не хотят. Слишком крутой поворот, вернее, переворот, да и с Хайдеггером уже знакомы. Мы будем опираться на этот трактат как на никем не превзойденную квинтэссенцию философии небытия.

«Историческая ошибка сознания состояла в выведении небытия из бытия. Собственно говоря, философия начинается с абсолютизации бытия, с измышления вневременного, пребывающего начала, субстанциальной подкладки, если и изменяющейся, то лишь в своих внешних свойствах: вода Фалеса, апейрон Анаксимандра, воздух Анаксимена, огонь-логос Гераклита… Наконец, элеаты поставили точку над «и», целиком и полностью отвергнув небытие, абсолютизировав и обожествив бытие. Пантеизм Ксенофана не случаен, он вполне в духе самой философии, ищущей абсолютное и вечное бытие. Атомисты, правда, восстановили небытие, но они поставили его в один ряд с бытием и свели к физической пустоте, т. е. как бы подменили субстанцию модусом. Платон придавил небытие могильной плитой вымышленного им вневременного мира. Аристотель надел на небытие маску потенциального. Христианская философия стала трактовать бытие как силу, творящую из небытия весь мир. (Бог – это бытие! – В. К.). Но не скрыто ли в идее творения из ничего признание первичности и абсолютности небытия? Редко-редко мы находим признание значения небытия… (В позднем буддизме, завершает эту мысль автор и возвращается в Европу – В. К.).

Философия Нового времени не смогла воздать должного категории небытия. Даже Бергсон в противоречии с основами своей философии понимал небытие как несостоявшееся бытие чего-либо, как некую абсолютизацию обманутого ожидания. Даже Ницше не смог вынести образа небытия (вспомните змею, заползшую в глотку спящему) и искал успокоение в идее вечного возвращения. Даже Сартр не смог понять небытие как онтологический принцип, приписав его только сознанию, бытию для себя. В течение двадцати пяти веков философы, взявшись за руки, водили хоровод вокруг небытия, стараясь заклясть его»[40 - Чанышев А. Н. Трактат о небытии. // Вопросы философии. 1990. № 10. С.159.] (курсив мой – В. К.).

И вот теперь…

От бытия к становлению: диалектика и синергетика

Обвинение выдающихся умов человечества в 2,5-тысячелетнем заблуждении фактически делает несостоятельной всю духовную историю европейской цивилизации. Такую оценку могло бы дать какое-то высшее существо. Наверное, Дьявол, который всегда выступает против Бога-бытия. Утверждение А. Н. Чанышева полемическое огрубление противоречивой сложности развития философской мысли. Не по забывчивости он забывает Гегеля, который хотя и начинал с «чистого бытия», но приравнивал его к ничто. Можно сказать, что Гегель исходил из первичности противоречия, не отдавая приоритета ни одной его стороне. Натяжкой выглядит причисление к «заклинателям небытия» Гераклита, выдвигавшего вперед движение, изменение, а не субстанцию. Хрестоматийно известно, что жесткой линии Парменида «есть только бытие, небытия не существует» и «быть – это пребывать», противополагается линия Гераклита с его panta rhei и «быть – это сбываться». Прямое отрицание бытия действительно редкость, однако, такая же редкость трактовка бытия как неизменного, неподвижного, не впускающего в себя небытие. При всем разбросе мнений реальное мышление всегда тяготело к установке, что существуя, любая вещь одновременно становится или исчезает.

И совсем неисторично, обсуждая этот вопрос, умалчивать о марксистской материалистической диалектике, где положение о взаимодействии бытия и небытия развернулось в признание возможности существования двух логик – формальной и диалектической, откуда проистекают два типа мировоззрения – метафизическое (приоритет устойчивости) и диалектическое (приоритет изменчивости). Более отвечающим потребностям тогдашнего естествознания и практики считался подход, который снимал бы в себе метафизику и формальную логику. Не отрицая права на применимость, он оставляет их для «обыденного мышления в четырех стенах». Неотъемлемой характеристикой материи, способом ее бытия признается движение. Но как бытие-материя не мыслится без движения, так и движение не мыслится без бытия-материи. Мир – это непрерывно изменяющееся, возникающе-исчезающее бытие, а бытие возможно лишь как изменение. В материалистической диалектике, таким образом, абстрактное противопоставление категории бытия, в своем сущностном качестве выражающей постоянство, вечность и идентичность вещей и категории небытия, выражающей их временность и непрерывную трансформацию в нечто иное, преобразуется в конкретное работающее противоречие. Спор разрешается путем учета обеих крайностей. Получается универсальный философский метод, который позволяет иметь «цельную истину» о мире в его движении и развитии. Или, по другому, о движении и развитии всего, что существует.

Материалистическая диалектика, как ни раздражающе это звучит для представителей новой идеологической конъюнктуры, была, пожалуй, венцом классического метафизического (в смысле бытийности) философствования. Сколько-нибудь объективное отношение к истории идей требует сказать, что пока в науке ставилась задача как можно более полного отражения окружающей человека природы, пока не был открыт микромир и в мышлении можно было обходиться двузначной логикой, диалектическая философия была наиболее адекватным способом теоретического выражения бытия. Она вобрала в себя и разрешала все основные противоречия европейского сознания до его вступления в модернистскую стадию. И она устаревает, становится концом метафизики, оказываясь не у дел, по мере того как человечество от открытия и преобразования форм естественного мира переходит к проникновению вглубь материи и изобретению искусственной реальности. Диалектика утрачивает свое влияние вместе с заменой природы техникой, вещно-событийной среды информационно-знаковой, а образов и понятий моделями и символами. Если воспользоваться терминологией М. Хайдеггера, когда забвение бытия, имея в виду под ним прежде всего человеческое бытие-присутствие, его экранирование «поставом», из внутренней тенденции развития познания превращается в фактор повседневной жизни. Когда для ориентации в создаваемом мире нужны многозначные логики. В этих условиях классические методы мышления работают все хуже, даже предельно гибкие, диалектические. И чем они целостнее, универсальнее, тем меньше востребованы, ибо к ним «труднее поступиться». Снятые в них проблемы, противоречия вновь поднимают голову, перестраиваются и обостряются вплоть до, как видим, признания ошибкой всей истории человеческого духа.

В таком контексте внутри противоречия бытие-небытие, может быть без сознательного стремления к отказу от онтологии, но вполне определенно на первый план выходит понятие становления. Сначала на первый план, а потом все агрессивнее противопоставляется бытию, вытесняя его из противоречия вообще. Либо бытие, либо становление – так поворачивается вопрос об их соотношении. Опять как в древности, с той лишь разницей, что канат перетягивает Гераклит, а точнее, пожалуй, Кратил. Диалектика трансформируется в синергетику. Английское название известной книги И. Пригожина «From being to becoming» на русский язык переведено как «От существующего к возникающему». Переводчик интуитивно почувствовал в названии что-то опасное для традиционной философии и диалектики и постарался смягчить его смысл, который, если переводить категориально, звучит как «От бытия к становлению». Именно от бытия, а не к взаимодействию бытия и небытия как в «синтезирующей» интерпретации становления в рамках гегелевско-марксистской диалектики. От бытия – в этом пафос синергетики как теории структурного, а не субстратного моделирования мира. В настоящее время в качестве теории самоорганизации синергетика претендует на всеобщий метод познания, а вытекающий из нее эволюционизм на новое универсальное мировоззрение. На них – на синергетику и универсальный эволюционизм ориентируется все больше и больше отраслей научной деятельности. Диалектика же остается «для обыденного мышления в четырех стенах».

Диалектика и синергетика две родные сестры – одна старшая, философско-спекулятивная, «метафизическая», опирающаяся на классическое знание и бинарную логику с ее законом тождества и противоречия, вторая, по историческим меркам совсем юная (слово «синергетика» появилось в энциклопедиях только в 90-е годы ХХ века и то не во всех), продукт и способ функционирования технонауки. Она опирается на n-значные логики и компьютерно-дигитальную обработку информации. Диалектика как общая теория развития переросла в синергетику как теорию универсальной эволюции. «Синергисты» не любят признавать свою близость с диалектикой, но родимые пятна сходства слишком заметны (достаточно сравнить понятия «скачок» и «бифуркация»). Это одна линия отхода человеческого духа от принципа бытия как выражения сохранения и тождественности вещей к принципу небытия как выражению их временности и непрерывному превращению в нечто иное. Различие же в том, что если в диалектике растворение субстрата в становлении происходит, когда она «релятивизируется», то в синергетике это норма. В этом ее суть. Синергетика предполагает отказ от бытия «по определению», до и без всякого релятивизма. Она не ищет причин явлений, не ставит вопросов «что» и «почему». Она отвечает на вопрос «как». Если в диалектике воспроизводится процесс изменения некой субстанции-субстрата – вещества, материи, духа, то в синергетике того, что меняется – нет. Она не предполагает ни огня, ни атомов, ни монад. Синергетика имеет дело с системами самой разной природы – физическими, химическими, биологическими, техническими, социальными. Именно с системами как взаимодействием отношений и элементов, а не с «вещами», в которых оформляется и конкретизируется тот или иной субстрат. Это чисто комбинаторные, коммуникационные процессы, преобразование пространственно-временных отношений самих по себе, то есть самоорганизация. Порядок возникает из хаоса – такова центральная догма синергетической методологии.

После сказанного о синергетике неизбежно возникает вопрос: в каком отношении к бытию/небытию находится хаос? Что такое хаос? В разных преданиях и текстах он понимается неодинаково. Чаще всего его склонны воображать как нечто бесформенное, неструктурированное, в виде первовещества или праматерии, которые потом, в духе аристотелизма, оформляются. Для синергетики такая трактовка хаоса не подходит, она банальна и превращает ее в пустое слово. Порядок из материи, пусть и «пра», становление и развитие некоего нечто, то есть бытия – это классика, в которой нет самостроительства, «тектологии» и самоценности отношений. Так лепил мир гончар. Сейчас он стал программистом и лепит его, не нуждаясь в глине (в «гиле»). Адекватным синергетике является образ хаоса, так как он представлен «в подлиннике», в греческой мифологии. «Хаос, греч., – у Гесиода – зияющее пустое пространство, существовавшее до создания мира. Порождениями х. были Гея, Тартар, Эрос, Эреб, Ночь. Х. у орфиков – состояние мира, возникшее как и Эфир из изначального времени (хроноса); под х. орфики понимали бездну, в которой обитали Ночь и Туман. Сгустившийся туман принял форму яйца, которое раскололось надвое, образовав небо и землю. Представление о х. как беспорядочном смешении чего-либо появилось позднее. (Помню до сих пор какой я хаос носил в голове; просто все кружилось… И. С. Тургенев, Рудин»)».[41 - Мифологический словарь. Государственное учебно-педагогическое изд-во. Лен-д, 1959. С.203.]

Если метафизический образ хаоса как зияния, пропасти, дыры, бездны, открытого бесконечного пространства трансформировать в понятие, то оно означает пустоту, небытие, вакуум, отсутствие. Категориально говоря, в Ничто. И тогда главный тезис синергетики «порядок из хаоса» приобретает свой истинный специфический смысл: «порядок из ничто». Самоорганизация (самовозникновение). С другой стороны, любой порядок может исчезать, разрушаться. Хаос из порядка. Само-хаотизация (самоуничтожение). Взятые в совокупности, эти стороны составляют содержание нестабильных самоподдерживающихся процессов, не нуждающихся ни в материальном, ни в духовном субстрате (под-ставке, под-кладке). Самоорганизация не предполагает какого-либо фундамента и при наиболее общем его толковании – в виде Бытия.

По взглядам современных физиков реальность возникает из вакуума. Подобно этому в синергетике организация появляется из хаоса (пустоты). В ней воплощается феномен чистого движения, сущность которого – ничто. В физике материя, приближаясь к скорости света, исчезает. Подобно этому в синергетике она превращается в движение. В чистое время. И провозглашаемое в ней «возрождение времени» есть отказ от равновесия и устойчивости, хотя бы минимально присущих любому нечто. Больше движения – меньше бытия. Субстанциализм вытесняется реляционизмом. В таком случае опирающуюся на синергетику концепцию универсальной эволюции было бы правильнее называть абсолютной эволюцией. Термин «универсальный», подчеркивая внешнюю распространенность эволюционного мировоззрения – больше чем на Земле, чем глобальное, как понимали прежде – не передает его внутренней сути как утверждения самоценности перемен.[42 - Начало дискуссии об универсальном эволюционизме см.: Кутырев В. А. Универсальный эволюционизм или коэволюция? // Природа, 1988. № 8; Моисеев Н. Н. Универсальный эволюционизм и коэволюция. // Природа, 1989. № 4.] Если в диалектике движение абсолютно, устойчивость, равновесие, покой относительны, но они есть, признаются, то в синергетике и абсолютном эволюционизме «покой нам только снится». Это теория принципиально неравновесных систем и мировоззрение бесконечного становления. Если же движение без устойчивости (покоя), отношения без относящихся, функции без аргументов, информацию без того, о чем информируют считать все-таки бытием (как свет особым состоянием вещества), то оно тоже особого, субстанциально другого рода. Иное. Постчеловеческое. Мы не из «света», не ангелы и не радиоволны, даже еще не магнитные карточки. И для нас, людей, существ естественных и телесных – это небытие, ничто. Таков конечный логический вывод из концепции «от бытия к становлению», означающий, как подробнее надеемся показать далее, отказ от онтологии и метафизики, а в сущности философии в пользу теории самоорганизации и мыследеятельности, а в сущности метатехнологии. Для нас это путь к торжеству Ничто. Важнейший, но к вящей радости тех, кто, расколдовывая небытие и выпуская джина из бутылки, хочет сделать его творцом всего – не единственный.

От бытия к мышлению: идеализм и виртуалистика

Другой путь превращения бытия в ничто является более проторенным: через «идеализм», его победу над материализмом, которая произошла, наконец, в ХХ веке. До этого, в рамках классического (метафизического) философствования борьба велась с переменным успехом, хотя всегда с вполне отчетливой поляризацией и постоянными союзниками. Материалистическая трактовка бытия опиралась на естествознание, идеализм же, понятый как учение о трансцендентном и противопоставлявшийся предметному миру как чистый дух, воля и свобода поддерживался религией. В напоминание осмелимся сослаться на Ф. Энгельса. «Великий основной вопрос всей, в особенности новейшей, философии есть вопрос об отношении мышления к бытию… Философы разделились на два больших лагеря сообразно тому, как отвечали они на этот вопрос. Те, которые утверждали, что дух существовал прежде природы, и которые, следовательно, в конечном счете так или иначе признавали сотворение мира, – а у философов, например у Гегеля, сотворение мира принимает нередко еще более запутанный и нелепый вид, чем в христианстве, – составили идеалистический лагерь. Те же, которые первичным считали природу, примкнули к различным школам материализма».[43 - Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии. // Маркс К., Энгельс Ф. Избранные произведения. М., 1966. Т.3. С. 382–383.]

Вынося мышление за рамки бытия, Ф. Энгельс, несмотря на объективистский стиль изложения перипетий философской борьбы, поступает как материалист. Материализм вообще присваивает себе бытие и эта установка приобрела выходящий за пределы философии характер. «Бытие, – я, ср. (книжн.). Объективная реальность (материя, природа), существующая независимо от нашего сознания, а также материальные условия жизни общества. Б. определяет сознание».[44 - Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., 1982. С.61.] Удивительно другое, что против исключения мысли из бытия не возражали большинство идеалистов. С нынешней точки зрения такая позиция представляется непонятной. Информация – небытие? Но это потому, что мы вступили в информационное общество. В предметном мире реальностью обладали предметы. Для идеализма же область внимания расположена выше совокупности сущего, он вдохновляется Сверхсущим. В классическом сознании бытие отождествлялось прежде всего с естеством, а все не относящееся к нему имело принципиально отличный от бытия статус. Поэтому Декарт ищет точки соприкосновения протяженной субстанции и мыслящего духа, Шеллинг пишет трактат «Об отношении реального и идеального в природе», где обсуждает проблему тождества бытия и мышления. Сознание, мышление, дух родственны небытию или, как утверждал Сартр, не решаясь до конца порвать с онтологией, сознание есть бытие, но такое, сущностью которого является собственное отрицание. Наука, естествознание бытийны, потому что они материалистичны, ибо познают мир естественного, подтверждаются экспериментом и практикой, между тем как религия и спекулятивная философия сверх-естественны и мета-физичны. Они если не антибытийны, то над бытием, за бытием, вне его основных свойств пребывать в пространстве, изменяться во времени и обладать массой. Религия и метафизика имеют дело с бесконечным, вечным и невоспринимаемым нашими органами чувств. Их объекты умо-зрительны, умо-постигаемы – идеальны. В подобном контексте материализм действительно не отвечает понятию подлинной философии. Это скорее обобщение и комментарий к достижениям науки в познании эмпирического бытия вещей. Итак, с одной стороны наука и практика, бытие и материализм, а с другой, религия и умозрение, транс-бытие и идеализм. Оппозиция, которая сопровождала всю духовную жизнь человечества, по крайней мере после его перехода от варварства к культуре.

Решительный перелом в трактовке бытия и изменении отношений идеализма с наукой наступил, когда люди столкнулись со средой, которая неадекватна их телесности и содержанием познания стало невидимое, неощущаемое, несоизмеримое с пространственно-временными параметрами, скоростями и ритмами живого. Применение электричества и магнитных полей, теория относительности, расщепление атома, изобретение компьютеров сделали нашим окружением то, что в классическую эпоху считалось нематериальным. В существование микромира как и в бога мы верим по его проявлениям (знамениям, следам), а непосредственно ни того, ни другого никто не видел. Наука потеряла наглядность и по множеству свойств перестала быть «реалистической», тем самым сблизившись с метафизикой. Появилась «научная философия» или «философская наука». Стало труднее отличать ее и от религии, вследствие чего необычно большое влияние приобрели различные сайентологические учения. Сайентология – «научная религия» или «религиозная наука». Все это привело материалистическое мировоззрение к кризису, категории бытия, субстанции и реизма, лежащие в его фундаменте, потеряли свое прежнее значение. Мышление, переставая быть созерцанием, превращается в проектирование, непрерывно изобретает, создавая нечто новое, по отношению к которому оно первично. Оно становится causa sui, мыследеятельностью, а онаученно-опредмеченное – технологией. Ощущение бытия, возникавшее у человека укорененного в природе и несущего ее в себе, входит в противоречие с искусственным окружением, где он сейчас преимущественно живет и действует. Соответственно, представления о бытии сближаются с «идеалистическими», все полнее совпадая с характеристиками транс-бытия, небытия и ничто.

Главным рубежом в «измене» науки материализму и переориентации на идеальное следует признать информационную революцию, которая привела к появлению беспредметной, знаковой, экранной среды – искусственного-2. В самой «природной» из наук – физике (по-гречески, как известно, фюзис и есть природа) нарастают процессы семантизации и символизации. Физическая реальность наделяется чертами нематериальности и «невесомости», при том не в абстрактных теориях, что было бы как-то понятно, а в экспериментах.[45 - См. например: Жданов Г. Б. О физической реальности и экспериментальной «невесомости». // Вопросы философии. 1998. № 2.] Так много обсуждаемый физический вакуум – «ничто, пустота, в которой потенциально содержится любое нечто» настолько напоминает человеческую мысль, что об этом хочется кричать даже дилетанту. Весьма правдоподобной представляется квалификация вакуума в качестве термина нашего мышления по поводу деятельности в микромире. «Физический вакуум – основной метафизический (курсив мой – В. К.) элемент квантовой космологии. Он вполне соответствует библейской метафизике творения, хотя и без употребления слова «Бог». Можно быть атеистом, считая, тем не менее, что Вселенная возникает из Ничего».[46 - Захаров В. Д. Метафизика в науках и природе. // Вопросы философии. 1999. № 3. С.111.] У других авторов сущностью вакуума прямо объявляется информация, а природа приравнивается к гигантскому компьютеру. Появление теорий, кладущих в фундамент объяснения мира порождающую пустоту (вакуум), означает перерастание физики в проектно-технологическую стадию развития. Физика открытий трансформируется в физику изобретений, в инженерную дисциплину, своеобразную «технизику» (в контексте общей смерти естествознания, распадающегося на технологию и, по принципу дополнительности, экологию; смерти обществознания, распадающегося на системотехнику и, по принципу дополнительности, гуманистику). Мировоззренческим отражением этого является «метафизическая физика», модели «информационной Вселенной», «семантического Универсума», «Дао-физики», опирающиеся на «торсионы», «психоны», «аксионы» и другие понятия-кандидаты на роль виртуальных частиц вакуума. Вряд ли их можно списать на проявление старинного мистицизма, внезапно охватившего современных физиков. Материал для рождения Вселенной также берется в головах ее исследователей. «Исходные импульсы самодвижения Универсума задаются семантическими полями. Первый известный семантический импульс проявился 20 млрд. лет назад в форме Большого взрыва, приведшего к возникновению Вселенной».[47 - Лесков Л. В. Семантическая Вселенная: Меонбиокомпьютерная концепция. // Вестник Московск. Ун-та. 1994, № 4. С. 19. См. также Налимов В. В. Вселенная смыслов. // Общественные науки и современность. 1995. № 3.] Откуда взялся этот импульс? Вопрос остается без ответа или, как делалось тысячи лет, вводится сверхсильный, ворочающий галактиками старый дедушка – Бог, только в новом, адекватном собственным ежедневным занятиям образе «Верховного Программиста Вселенной». Все эти уникальные, выдающиеся, претендующие на наконец-то найденную истину концепции мира суть слепок с его компьютерного моделирования как основного способа работы современных ученых. В своей узкой области это могут быть полезные проекты и построения, но в ценности их объективного статуса мы вправе усомниться. Мировоззрение людей никогда не было и не будет чисто научным, оно обусловлено историей, производством, культурой и выражает состояние духовной жизни общества в целом. Из этого и надо исходить в оценке его истинности.

Окончательное онтологическое торжество идеализма связано с возникновением виртуальных реальностей. В них материальная субстанция заменяется отношениями и функциями, причем опосредованными, чужими, в которые человек вовлекается одним сознанием. Неизбежным следствием этого является ненужность его тела, предметов вообще. В виртуальной реальности материальные вещи и тела помеха, они действительно ничто. «По мере того как виртуальность умножается, телесности становится все меньше, и материальные условия виртуальности все больше уничтожаются. Как долго продлится этот процесс перед крахом? Воображение разрастается, а окружающая среда и инфраструктура деградируют – это месть материи»

. Виртуальным начинают называть все относящееся к духу, душе, психике, сознанию. А поскольку с точки зрения идеализма история человечества есть проявление развития его собственного или божественного духа, то вся она становится историей виртуальности. Идеализм, применительно к условиям нашего времени, можно спокойно переименовать в виртуализм. Постепенно распространяется точка зрения, где материальное интерпретируется как вид виртуального, его константный уровень Всего лишь! В американском языке слово «виртуальный» стало синонимом слова «фактический», а пленники виртуально-экранного мира склонны считать его более реальным, чем традиционный и это новое соотношение миров вводится в норму. Онтология превращается в виртуологию.

В серьезном осмыслении подобного поворота во взглядах на бытие и судьбу человека сделаны первые шаги. Преобладают восторги и бездумное описание возможностей замены материального виртуальным. Одиноким утесом возвышается работа С. С. Хоружего, характеризующего явление виртуальности в качестве своего рода «недобытия». И то, подчеркивает автор, если отойти от классического, эссенциалистского взгляда на мир, от «дискурса сущности», при котором виртуальность вообще неотличима от чистого небытия. «Гипертрофия «виртуалистского мировосприятия», глобальная трансляция и тиражирование его установок служат, как весьма можно предположить, симптомами энергетического упадка человека и мира – упадка не количественного, а качественного: убыли формостроительной воли и способности. В своем развитии они потенциально приводят к появлению homo virtualis, который стремится замкнуться в горизонте виртуальной реальности, с трудом его покидает и вырабатывает специфические «виртуалистские» стереотипы поведения и деятельности, к примеру, «виртуальное творчество», разлив которого мы уже наблюдаем: творчество без принятия ответственности и без притязаний на истинность, творчество полу-понарошку, творчество для пробы, для понта, для стеба, для прикола… – творчество, постулирующее, что все существующее, будь то в сфере материальной или духовной, есть только виртуальность.