Амана звали Эйхман. Психология небанального убийцы

Как вспоминал бывший в то время президентом Совета пражской еврейской общины доктор Клапка [Dr. Klapka], Эйхман прямо угрожал Совету: «Если вы не выгоните этих евреев из страны, то я прикажу арестовывать каждый день по триста человек и пошлю их в Дахау и Меркельгрюн[161 - Дахау [Dachau] и Меркельгрюн [Merkelgr?n] – концентрационные лагеря.], где они с большим энтузиазмом отнесутся к эмиграции». В оккупированной Чехословакии возникли те же трудности с поиском конечной точки эмиграции евреев. Большинство цивилизованных стран отказались принимать беженцев, многие из которых не имели достаточных денежных средств и собственности для получения разрешения на въезд в страну-убежище. В этой ситуации Эйхман решил заставить богатых евреев оплатить эмиграцию своих бедных соплеменников.

Усилия Эйхмана по изгнанию евреев и лишению их гражданских прав были замечены как в еврейской среде, так и его начальниками и, несомненно, способствовали его карьере. По этому поводу он вспоминал как важный признак своего возросшего статуса то, что ему, в отличие от многих, не приходилось ожидать в приёмной Гейдриха.

~

С вторжения немецких войск 1 сентября 1939 года, как, впрочем, и советских двумя неделями позже, на территорию Польши, началась Вторая мировая война. Получив огромную территорию, которую нацисты лишат статуса государства и назовут генерал-губернаторством, в придачу к ней они получили и три миллиона польских евреев, от которых им надо было освободить и новые восточные земли. Вместе с этим естественным образом увеличился масштаб задач и прибавилось работы у Эйхмана и его сотрудников.

Первоначально речь шла об эвакуации евреев в болотистую местность на юго-востоке Польши, на границе с Советским Союзом. Эйхман даже говорил о создании «государства евреев». Подобная идея была не первой. Нацисты, пытаясь очистить Германию от евреев, первым делом предприняли усилия, чтобы вытеснить евреев за её пределы, используя давление как на евреев-жителей Германии, которых такие, как Эйхман, считали «гостями», так и на различные страны, предлагая им принять эмигрантов. Как известно, эмиграция тормозилась не в последнюю очередь нежеланием многих и многих стран принять эмигрантов, – а по существу беженцев, – что во многом и способствовало принятию Гитлером решения об истреблении евреев.

Крах эмиграционной политики нацистов в некоторой степени нанёс удар и по сионизму, который стремился направить потоки бегущих из Германии евреев в Палестину. Другими словами, до определённого момента цели нацизма и сионизма совпадали – перемещение евреев на их прародину, в Палестину. Разумеется, методы побуждения к эмиграции были разными. До поры до времени нацисты придерживались «гуманной» политики – вытеснение, но не истребление. Понятно, что в одностороннем порядке задачу освобождения германской территории нельзя было решить, так как требовалось согласие стран, которые согласились бы принять у себя евреев-беженцев из Германии. Увы, таких стран в огромном мире не нашлось, что подтолкнуло Гитлера наполнить новым содержанием используемое в отношении евреев словосочетание особое обращение, придав ему значение умерщвления. Своим молчаливым согласием страны мира[162 - И всё же среди них же именно Великобритания, запретив эмиграцию евреев в Палестину, отдала их в руки Гитлера, по существу, став соучастницей геноцида.] позволили Гитлеру перейти к практическому и радикальному окончательному решению еврейской проблемы. Гибель шести миллионов евреев в лагерях смерти, расстрельных ямах, гетто на совести не только гитлеровского режима, но и просвещённого мира, оставившему их на потребу палачам. Без сомнения, эта ситуация была серьёзным подкреплением для Эйхмана, подтверждением того, что он вовлечён в реализацию грандиозного плана вселенского масштаба – избавления человечества от евреев. Вполне можно было интерпретировать уничтожение евреев как проведение санитарной обработки здания мира от гнусных насекомых в облике евреев. Злая ирония состояла и в том, что для истребления людей в промышленных масштабах использовался газ, действительно предназначенный для избавления от вредителей в сельском хозяйстве.

Вся практика нацистов в отношении евреев и подлежащих уничтожению других народов была весьма утилитарной. Это и использование рабского труда заключённых концлагерей, и переработка человеческого тела как сырья для промышленности, и проведение невозможных в нормальной стране жесточайших медицинских экспериментов и антропологических исследований[163 - «Институт наследственности» Страсбургского университета запросил 115 скелетов для исследования. Эйхман организовал отбор этих евреев антропологом и отравление их газом. – См.: Lipstadt D. The Eichmann Trial. – NY, 2011. – Р. 107.], и многое другое – всё, что возможно, «шло в дело». Стоит отметить ещё один удивительный момент. При том, что нацисты организовали производство по истреблению людей, они пытались сохранить лицо перед международными организациями. Это выглядит, с моей точки зрения, странно, поскольку преступления столь большого масштаба при всех стараниях, при всём желании попросту невозможно скрыть – слишком много свидетелей среди палачей и жертв… Однако в искусстве камуфляжа проявились способности Эйхмана. Одним из произведений его творческой мысли был лагерь Терезиенштадт в Чехии, который представлял из себя то, что привычно зовётся воспитанными русской культурой людьми «потёмкинской деревней». Этот лагерь первоначально предназначался для пожилых евреев, депортированных из Германии и оккупированных нацистами стран. Его назначением была пропаганда того, в каких прекрасных условиях живут евреи в созданном для них гетто. В 1944 году лагерь посетила комиссия Красного Креста, которой показали школу, больницу, театр, кафе, бассейн и детский сад.

В немалой степени отказ государств от приёма евреев послужил Эйхману аргументом в признании вины за Холокост не только немцев, но и людей других национальностей, по сути, молчаливо взиравших на уничтожение миллионов людей, на уход в небытие целого пласта европейской культуры. Но свою личную вину он так и не признал…

~

Известно, что нацисты оправдывали истребление евреев необходимостью санации, избавления от чуждых и вредных элементов, которые подобны зловредным насекомым. В январе 1939 года Гитлер сказал: «Если международное финансовое еврейство в Европе и за её пределами сумеет снова ввергнуть народы в мировую войну, результатом будет не большевизация земли и тем самым победа еврейства, а истребление [Vernichtung] еврейской расы в Европе».[164 - Mann M. The Dark Side of Democracy. – NY, 2005. – Р. 192] Однако нацистская элита рассматривала евреев прежде всего как врагов, с которыми необходимо расправляться самым беспощадным образом во избежание тяжелейших последствий в случае их победы. Именно этой точки зрения придерживался Эйхман. Так, он полагал, что война велась в первую очередь между немцами и евреями, и объявлена была эта война именно евреями в письме Хаима Вайцмана [Charles Weizmann – ???? ?????? ???????][165 - Президент Всемирной сионистской организации, первый президент государства Израиль.] премьер-министру Великобритании Чемберлену.[166 - Опубликовано в «Times» 6 сентября 1939 г.] В этом письме говорилось не только о поддержке Великобритании в войне с нацистской Германией евреями Палестины и мировым еврейством, но и о готовности сражаться:

В этот час величайшего кризиса сознание того, что евреи могут внести свой вклад в защиту священных ценностей, побуждает меня написать это письмо. Я хочу самым недвусмысленным образом подтвердить заявление, которое я и мои коллеги сделали в последние месяцы, особенно на прошлой неделе: евреи поддерживают Великобританию и будут сражаться на стороне демократий.

Именно это заявление Вейцмана было расценено как объявление войны евреями Германии. По сути, оно было только поводом, своеобразным casus belli. Ну, а раз война объявлена, то на войне как на войне… Отсюда следовало моральное оправдание и обоснование убийства евреев – враг должен быть уничтожен. Справедливости ради следует отметить, что некоторые еврейские авторы прямо призывали к уничтожению и даже ликвидации Германии как государственного образования, к стерилизации немцев, чтобы предотвратить бедствия, происходящие от них в будущем, – уничтожить немецкий народ и избавить человечество от мирового агрессора.[167 - Kaufman T. Germany Must Perish. – Newark, 1941.] Такого рода провокационные издания, безусловно, играли на руку геббельсовской антисемитской пропаганде, но даже Эйхман относился к таким антигерманским и антинемецким произведениям адекватно, именно как к агитационным подстрекательским материалам. Но при этом ему было абсолютно ясно, что евреи – враги. Именно так он называл их всех, без различия пола и возраста.

Руководитель Главного управления имперской безопасности Рейнхард Гейдрих 20 января 1942 года созвал секретное совещание в Берлине у озера Ванзее, в котором участвовало около 60 руководителей различных министерств и ведомств, имеющих отношение к «еврейскому вопросу». На этой, так называемой Ванзейской, конференции пятнадцать высокопоставленных чиновников рейха (включая А. Эйхмана) обсудили «окончательное решение». Было решено, что «окончательное решение еврейского вопроса необходимо будет применить примерно к одиннадцати миллионам человек, распределенным между тридцатью четырьмя странами, некоторые из которых уже находятся под властью Германии, а остальные будут покорены». Именно на этой конференции Эйхман был назначен руководителем реализации этой программы. Это был его «звёздный час». Его эго было переполнено, амбиции удовлетворены (вероятно, только временно) – он реально стал повелителем всех евреев Европы, тем, от кого зависела их жизнь и смерть. Он мог казнить их или миловать – практически абсолютная власть над целым народом. За самоотверженную работу Гиммлер даже обещал Эйхману после победы рейха поместье в Богемии и звание мирового комиссара по еврейским делам.[168 - Reinolds Q., Katz E., Aldouby Z. Minister of Death. The Adolf Eichmann story. – NY, 1960. – Р. 123–124.]

На конференции было объявлено о переходе «окончательного решения» из фазы эмиграции, депортации евреев в фазу «особого обращения», т. е. истребления евреев. Другими словами, период эвакуации-депортации евреев за пределы Великой Германии закончился. Судьба евреев, оставшихся в нацистском раю, была вполне определена – смерть в её различных формах: от пули, выхлопного газа в душегубках, в концентрационных лагерях от газа циклон Б и другими способами. В фантазии палачам и им многочисленным пособникам нельзя отказать. Для решения этой злодейской задачи требовалась сложнейшая логистика на огромной территории. Массовое убийство представляло очень непростую задачу, требующую согласованных усилий многих ведомств. И центральным лицом, координатором организованной практики умерщвления людей в невиданных в истории количествах, – речь шла о миллионах – был назначен Адольф Эйхман. Известно, что уничтожение евреев разными способами нацисты начали, по сути, с момента прихода к власти. Однако с Ванзейской конференции начинается плановое истребление евреев, если допустимо в данном случае сказать, в промышленных масштабах. Работы у Эйхмана прибавилось, и, надо полагать, эта ситуация ему нравилась.

Конечно, в Иерусалиме Эйхман пытался принизить свою роль в окончательном решении, приписывая себе чисто техническую роль – то секретаря, ведущего протокол конференции, то диспетчера, занятого планированием и отправкой транспортов с евреями в лагеря смерти. По сути, он не смог объяснить своё присутствие на совещании «высокого уровня», куда приглашались статс-секретари и которому была присвоена высшая категория секретности.

В ходе допроса следователь настойчиво пытался заставить Эйхмана произнести слово «убить». Эйхман пытался всячески увильнуть от этого. Но когда он оказывался в безвыходном положении, то буквально выкрикивал однокоренные со словом «убийство» слова. Что за этим стояло? Возможно, избегание «убийственных» слов как бы исключало из словаря и деятельности Эйхмана насильственную смерть – убийство. Отстранённость от нацистской практики умерщвления евреев, вероятно, была связана не только с последующим возмездием, но и с проявившимся во многих случаях страхом вида смерти и её неизбежных атрибутов: предсмертных криков, трупов, крови. Может показаться удивительным, что те, кто руководил производством смерти, страшились её вида. Тому много примеров. Тот же Генрих Гиммлер впал в обморочное состояние при посещении Освенцима, столкнувшись с практическими результатами своей деятельности. Казалось бы, тот, кто нацелен на убийство, должен был бы испытывать и демонстрировать если и не наслаждение, то, по крайней мере, удовлетворение от вида результатов своей работы. В чём же тут дело? Понятно, что однозначного ответа на этот вопрос не удастся получить. Однако можно попытаться дать вероятные и невероятные объяснения. Были ли такие субъекты садистами от природы?

Одно из объяснений может быть весьма банальным Нацисты, падающие в обморок при виде трупов, могли воспринимать задачу ликвидации евреев с целью очищения от них пространства Великой Германии достаточно абстрактно, достаточно формально. Для них важен был итог. Они решали абсолютно практические задачи. Было известно количество тех, кого надо устранить из списка живущих, и исходя из этого – средства реализации данной задачи. По-видимому, с этим отстранённым взглядом на практику массовых убийств связан и эзопов язык нацистов, называвших умерщвление «особым обращением». Причём этим языком они пользовались именно между собой. Так, например, Эйхман приводит высказывание Гейдриха на конференции, где он говорит не об убийстве, а об использовании евреев в качестве рабочей силы на Востоке – комментарий Эйхмана: «Так он это маскировал».[169 - Ланг Йохен фон. Протоколы Эйхмана. Записи допросов в Израиле. – М., 2002.]

Важно заметить, что нет документов, которые представляли бы собой предписания, совершенно однозначно требующие от исполнителей умерщвления евреев. Существуют только ссылки на устные указания, исходящие, прежде всего от Гитлера, а также от Гиммлера и Гейдриха. Правда, следует отметить, что многое в гитлеровской Германии делалось в соответствии с интуитивным пониманием подчинёнными указаний (даже не высказанных вслух!) своих начальников, – как говорится, «с полуслова» – что давало простор и демоническому творчеству. Другими словами, далеко не всегда те или иные действия функционеров нацистского режима обусловливались письменными приказами и распоряжениями.

Вообще есть некое противоречие в использовании нацистами особого языка, маскирующего чудовищные акции, проводимые ими, и их верой в тысячелетний Третий рейх. Если перед нацистами, в соответствии с их представлениями, была практически вечность, то к чему тогда маскарад, собственно говоря, кого и чего бояться? Предтечи нацистов не ломали голову над этими проблемами, не создавали декоративных концлагерей вроде Терезиенштадта, не устраивали спектаклей для Международного Красного Креста и тому подобное.

Роль координатора окончательного решения предполагала многосторонние контакты не только с представителями германских властей на оккупированных Германией территориях, различными службами и ведомствами в рамках СС и СД, но и контакты на международном уровне с дипломатическими миссиями и посольствами дружественных нацистской Германии стран. Требовались не только усилия, предполагающие прямое давление на тех, кто сопротивлялся Эйхману при выполнении его задачи, но и гибкость, настойчивость или упрямство, которых ему было не занимать. Известен эпизод, произошедший на территории бывшей Польши, когда генерал-губернатор Франк[170 - Ланг Йохен фон. Протоколы Эйхмана. Записи допросов в Израиле. – М., 2002. С. 60–61.] отдал приказ об его аресте, вероятно, за слишком ретивое исполнение своих обязанностей: Эйхман хотел переместить евреев в генерал-губернаторство, что противоречило стремлению Франка сделать подведомственную ему территорию свободной от евреев. Несмотря на своё относительно невысокое звание, вредившее его амбициозности, Эйхман в рамках выполнения своих обязанностей имел контакты на очень высоком уровне. Те, с кем он общался, были значительно выше его по должностному статусу и званиям. Но на Ванзейской конференции он получил карт-бланш на принятие любых мер для окончательного решения.

С точки зрения географии в сфере его влияния находились как оккупированные страны Западной Европы и генерал-губернаторство, так и страны-сателлиты нацистской Германии. В то же время уничтожение евреев оккупированной территории Советского Союза не входило в компетенцию Эйхмана. Массовые акции на этой территории начались практически с 22 июня, даты вторжения немецких войск, причём истреблению евреев в немалой степени способствовало и местное население, чему есть немало свидетельств и посвящены многие исследования. Здесь изначально не планировалась эвакуация или депортация, а только уничтожение. В силу этого жертвы не были задействованы в логистике, подобной той, которую осуществлял Эйхман со своими сотрудниками. Не было необходимости в железнодорожном и автомобильном транспорте. Еврейский вопрос решался на месте. Действующие айнзацгруппы [Einsatzgruppen] – немецкие карательные отряды – вместе с полицейскими силами, состоящими из местных жителей, осуществляли на захваченной территории массовые расстрелы евреев. Нередки были случаи расправ местного населения над своими еврейскими соседями.

Безусловно, Ванзейская конференция сыграла свою чудовищную роль, как и исполнительный директор проекта «окончательного решения» – Адольф Эйхман. Он не добился полностью своей цели – ликвидации европейского еврейства, но во многом преуспел, утверждая, что «около шести миллионов евреев были убиты. …В различных лагерях уничтожения было убито примерно четыре миллиона евреев, а ещё два миллиона нашли другую смерть, причём большая их часть была расстреляна оперативными группами, айнзацкомандами полиции безопасности во время военной кампании против России».[171 - Там же. С. 110.]

Истребление евреев шло планомерно, но бывали и серьёзные сбои. Самое известное событие такого рода относится к варшавскому гетто, где к началу 1943 года находилось 80 000 евреев. Гиммлер решил ликвидировать гетто. Евреи неожиданно оказали серьёзное вооружённое сопротивление. Для подавления восстания были вызваны войска с танками. Гетто держалось около месяца в апреле-мае 1943 года, но восстание было жестоко подавлено. Оно было безнадёжно, обречено на поражение, но показало героизм евреев, подобный подвигу защитников Масады, и, что очень было важно, продемонстрировало волю евреев к сопротивлению, которая могла проявиться в ходе окончательного решения. Оно послужило нацистам предупреждением, которому они вняли в Венгрии и которое принял во внимание Эйхман, будучи в Будапеште в последний год Второй мировой войны.

Доклад о подавлении восстания на 75 страницах в кожаном переплёте генерал-майор СС Юрген Штроп [Jurgen Stroop] преподнёс Гиммлеру, наверное, не отдавая себе отчёт в том, что написанное им станет письменным памятником героям варшавского гетто:

Сопротивление, оказанное евреями, можно было сломить только безжалостным и энергичным использованием наших ударных войск днём и ночью… Поэтому я решил уничтожить весь еврейский жилой район, поджёг каждый квартал… Затем евреи вышли из своих укрытий и землянок. Нередко евреи оставались в горящих зданиях, пока, наконец, из-за жары и страха быть сожжёнными заживо они не предпочитали спрыгивать с верхних этажей после того, как выбросили на улицу матрасы и другие мягкие предметы. Со сломанными костями они всё ещё пытались переползти через улицу в здания, которые ещё не горели… Чем дольше длилось сопротивление, тем жёстче становились Ваффен СС, полиция и Вермахт. Они не жалея сил выполняли свой долг… только благодаря непрерывным и неутомимым усилиям всех участников нам удалось схватить в общей сложности 56 065 евреев, уничтожение которых можно доказать. К этим следует добавить тех, кто погиб в результате взрывов или пожаров, но число которых невозможно установить.[172 - Reinolds Q., Katz E. & Aldouby Z. Minister of Death. The Adolf Eichmann story. – NY, 1960. – Р. 125.]

В генерал-губернаторстве окончательное решение было практически достигнуто. Было уничтожено 2,6 миллиона евреев. Только около 50 000 евреев остались в живых. Но и после войны польских евреев ждали нелёгкие испытания – антисемитизм не исчез вместе с поражением нацизма. Польское население в своём большинстве было заражено антисемитизмом, что проявлялось и в ходе оккупации немцами Польши и после войны.[173 - Самый крупный погром евреев произошёл в июле 1946 г. в городе Кельце] До некоторой степени эта ситуация выглядит по меньшей мере странно. Немцы воспринимали поляков как низших существ, которых не считали за полноценных людей. Положение поляков во время оккупации было незавидным, но это не мешало им выдавать беглецов из лагерей смерти немецким властям (см. судьбу восставших лагеря Собибор). Разумеется, подобные отвратительные проявления ненависти к еврейскому народу не умаляют героизм тех поляков, которые с риском для своей жизни и жизни своих семей спасали евреев и заслужили звания Праведников народов мира – их было около 7000 человек.

~

На основании решения Ванзейской конференции в ведении Эйхмана оказались 184 концентрационных лагеря. Изначально было очевидно, что лагеря смерти не в состоянии умертвить миллионы людей обычным (стрелковым) оружием. Как бы цинично это ни звучало, но Эйхман и его соратники относились к массовому убийству как к технологической проблеме. Необходимо было принять такую схему умерщвления, которая обеспечивала бы максимум производительности. Понятно, что расстрелы были дороги и, как говорил Эйхман своему непосредственному начальнику группенфюреру Мюллеру, действовали отрицательно на солдат-исполнителей. Естественным было обратиться к опыту Первой мировой войны, во время которой для массового поражения противника использовались отравляющие газы. Выбор остановился на газе циклон Б – кристаллизованной синильной кислоте.

При непосредственном участии Эйхмана планировался лагерь Освенцим-Биркенау. Возможно, ему пригодились знания, полученные в техническом училище. Эти знания оказались ему полезны и в нелегальной жизни после войны. В Освенциме находились крупные предприятия военной промышленности такие, как «Deutsches-Aufrustungswerk», «Siemens» и «Krupp», на которых использовался рабский труд заключённых. Когда рабы не выдерживали напряжения, валились с ног, их отправляли в Биркенау, где были установлены пять газовых камер и находились четыре крематория для сжигания трупов.[174 - Reinolds Q., Katz E., Aldouby Z. Minister of Death. The Adolf Eichmann story. – NY, 1960. – Р. 140.] Прах из крематориев сбрасывался в реку, а несгоревшие кости перемалывались и использовались как удобрение. Комендант Освенцима Рудольф Гёсс [Rudolf Hoess] гордился капустой, которую он выращивал… почти как император Диоклетиан. Он жил со своей женой, детьми и собаками в прекрасном доме примерно в пяти километрах от Освенцима, в котором его часто навещал Эйхман, где за бокалом вина они говорили по душам. Гёсс в своих воспоминаниях постоянно ссылался на то, что всё делал согласно приказам Эйхмана, что, по-видимому, не совсем так. Однако, сделав в тюрьме признание, что за время его командования Освенцимом было уничтожено 2,5 миллиона евреев, он не испытывал даже стыда. Хотя и были уничтожены все записи, нет причин не доверять Гёссу и Эйхману. Они-то были информированы о количестве истреблённых людей лучше всех в рейхе. Понятно, что Эйхман был вовлечён в дела всех лагерей смерти и рабочих лагерей, которые он инспектировал. Необходимо подчеркнуть, что он в большей степени был сторонником истребления заключённых, чем использования их как рабочей силы.

Один из выживших, чешский еврей Ян Юдак [Jan Judak] так описывает визит Эйхмана в лагерь:

Я находился в трудовом лагере на границе Моравии и Богемии. Мне тогда было 20 лет, и, к счастью, я был здоров. Нашим комендантом был гауптшарфюрер родом из Вены. В лагере было около 300 мужчин, которые работали на фабрике и были заняты на сельскохозяйственных работах. Однажды комендант созвал нас и сказал, что на следующий день к нам приедет очень важный чиновник и что мы должны привести лагерь в безупречный порядок. Он добавил, что, когда этот человек будет осматривать нас, мы должны быть весёлыми и чистыми; если он задаст нам вопросы, мы должны были отвечать, что с нами обращаются хорошо. Комендант нервничал; очевидно, если этот высокопоставленный посетитель обнаружит что-нибудь не так с лагерем, то он окажется на Восточном фронте.

На следующее утро в десять часов прибыл наш уважаемый гость. Это был Адольф Эйхман. Этому красивому, элегантно одетому офицеру СС в блестящих сапогах было около тридцати шести лет. Нас выстроили в ряд, и он нас осмотрел. Мы стояли по стойке смирно. По какой-то причине Эйхман остановился передо мной и спросил: «Вы отвечаете за свою рабочую группу?» и я ответил: «Да, оберштурмбаннфюрер». – «Сколько мужчин в вашей группе и чем они занимаются?» – «Мы строители, – ответил я. – Нас шестнадцать человек в отряде; пять приносят песок, четыре работают в самом здании, а остальные семь носят кирпичи». Эйхман продолжил: «Сколько из вашей команды сообщают о болезни каждый день?» Я ответил: «Очень редко кто-либо из наших людей сообщает о болезни». Эйхман спросил: «Вы довольны? Вам нравится еда?» Я, конечно же, соврал: «Мы очень довольны, оберштурмбаннфюрер, и еда у нас очень хорошая». Эйхман был очень приветлив и удовлетворённо улыбался моим ответам, которые, как я знал, хотел бы от меня комендант. Он прошёл по очереди, внезапно остановился и спросил: «Кто из вас говорит на иврите?» Многие из моих солагерников приехали из Восточной Европы и знали иврит, но никто не откликнулся; они боялись, что одно слово может означать смерть. Затем Эйхман взревел: «Вы самые глупые, отвратительные люди, которых я когда-либо видел. Возможно, вы хотели бы, чтобы такой немец, как я, научил вас вашему языку, ивриту». Я узнал много позже, что он знал только несколько слов на иврите, но, видимо, он просто хотел похвастаться перед нами. Затем Эйхман и комендант вместе отправились обедать.[175 - Op. cit. P. 145–147.]

Как и во многих подобных случаях, Эйхман срывается на беззащитных людей, пользуясь своей безраздельной властью и, по-видимому, испытывая наслаждение от демонстрации зависимости от него, от каждого его слова или движения. Имеются воспоминания тех, кому пришлось столкнуться с Эйхманом. Они представляют несомненную ценность, так как описывают то впечатление, которое он производил. Это интересный материал для последующего сравнения с теми ощущениями, которые вызывал Эйхман, сидя уже в стеклянной клетке в зале иерусалимского суда. К вящему удовлетворению исследователей, сохранилось немало воспоминаний людей из различных социальных слоёв, различного происхождения и социального статуса о встречах с Эйхманом.

Норберт Вольхайм [Norbert Wolheim] родился в Берлине, закончил университет. Он не верил в то, что немцы могут сотворить с евреями нечто ужасное, и оставался в Германии до 1943 года, участвуя в работе Центрального еврейского комитета и работая на военном заводе. Он выжил в концлагере и после войны эмигрировал в США. В июне 1940 года его пригласили в гестапо. Четыре часа, которые он провёл там, он никогда не забывал:

Сначала они заставили меня подождать час; потом меня сфотографировали, а после этого мужчина лет тридцати двух открыл коричневую дверь и вышел из одной из комнат. Он сделал мне знак пойти с ним. Это был Адольф Эйхман. Дверь за нами закрылась, и я остался один с ним. На стене за столом висела большая фотография Гитлера. Он говорил очень вежливо и произвёл на меня хорошее впечатление – молодого, умного и работоспособного человека. Сначала он хотел, чтобы я рассказал ему о себе, а потом он спросил меня о моей работе в ЦК. Во время нашего разговора Эйхман достал из своего стола досье с документами и письмами. По прошествии некоторого времени он пробурчал: «Нам нужно будет найти решение еврейского вопроса».[176 - Op. cit. Р. 152.]

Тогда для Вольхайма эти слова не имели большого значения. Он думал, что у Эйхмана действительно были добрые намерения, что на этот раз на его пути оказался молодой умный немецкий офицер, который попытается найти приемлемое для немецких евреев решение. Вольхайм был разочарован. В 1943 году его отправили в Освенцим, и только тогда он понял, что на самом деле имел в виду Эйхман, говоря о решении еврейской проблемы.

Эйхман везде, где возможно, отрицал своё личное участие в убийствах, повторяя раз за разом, что он не убил ни одного еврея. Вероятно, существовал всё-таки один свидетель, о котором говорится в книге «Министр смерти», вышедшей в свет в 1960 году, т. е. в том году, когда Эйхман был похищен израильскими агентами из Аргентины. Этот человек, раввин, проживавший после войны в Филадельфии, остался анонимным.[177 - Op. cit. Р. 152–156.] Его повествование леденит кровь от ужаса… Несмотря на неизбежный натурализм привожу полное изложение. Итак, этот неизвестный рассказывает:

Весной 1943 года я видел, как палач Освенцима застрелил семимесячного ребёнка до смерти. Я видел, как Адольф Эйхман снял с пояса пистолет, пошёл, улыбаясь в сторону младенца, прижал ствол немецкого люгера к голове ребёнка, затем повернулся к эсэсовцу и говорит: «Вот способ, как сделать это».

Затем он нажал на курок. Полуголодный младенец перестал хныкать – ему было спокойно. Я знал об Эйхмане ещё до того, как большая часть мира начала осознавать, что этот безумец существует. Я впервые услышал о нём в Праге. Я был бизнесменом в тридцатых годах, и мне довелось побывать на собрании, на котором должен был выступить Эйхман.

После встречи меня представили Эйхману как «…важного еврея в общине».

Эйхман был любезен – неестественно любезен. Когда я отвернулся, я услышал, как он смеётся с одним из своих помощников. Он указал в мою сторону и засмеялся ещё громче.

Прошли годы.[178 - Вероятно, свидетель ошибся со временем – прошли, скорее всего, месяцы или недели, поскольку вторая встреча состоялась в том же 1943 г.] Однажды утром 1943 года я услышал шум возле своего дома, подбежал к окну и заметил машину СС, вокруг которой сновало много немецких офицеров. Внезапно офицер в машине сделал знак одному из своих людей и указал на меня в окно.

Мгновение спустя в дверь постучали. Там стоял эсэсовец, схватил меня за руку и потащил на улицу.

Я всё время спрашивал: «В чём проблема? Пожалуйста, не тяните, я могу идти…»

Он продолжал чуть не тащить меня к машине с флажками на передних крыльях. Я стоял перед молодым офицером, когда он откинулся назад, улыбаясь. Его лицо выглядело знакомым, но я не узнал его.

Его улыбку сменил сердитый взгляд, когда он сказал: «Ты не помнишь меня – важный еврей».

Я признался, что не узнал его.

Он поднялся со своего места, подошёл к другой машине, жестом приказал эсэсовцу посадить меня в машину, затем вернулся к своей машине. Мне сказали, что этим офицером был Адольф Эйхман.

Примерно через полчаса мы подъехали к дому на окраине города. Эйхман вышел из машины, вошёл в здание и исчез. Через несколько мгновений эсэсовец жестом показал мне выйти из машины и последовать за ним.

Он провёл меня через ту же дверь, через которую прошёл и Эйхман. Внутри мы прошли через два других дверных проёма. Солдаты с винтовками охраняли каждый вход и выход.