Священное наследие

Гипотетически можно утверждать, что литовская элита Средневековья была носительницей вполне реальной уже в Средние века общеславянской этнической самоидентификации, запечатленной на страницах летописного труда преподобного Нестора. Очень вероятно, что наряду со всеми славянскими народами и литовцы так или иначе считали себя отдаленными родичами своих польских и русских соседей. Нельзя забывать и о реальном существовании на территории Литвы анклавов с венедским, славянским населением. Низовья реки Немана занимала Русь, родственная ругам с острова Рюген, а древнейшие города Литвы Вильно, Троки и Кернов еще в XIV веке считались русскими городами с преобладающим славянским населением. Нет ничего удивительного, что национальное самосознание древних литовцев не отделяло их от большого славянского племени. Современные немецкие этнологи часто также игнорируют наличие особых балтийских народов и считают их частью славянского мира. Сами литовцы и латыши осознавали свое единство только, когда вместе боролись за выход из состава СССР. Но даже тогда у народов этих не сложилось никакой политической теории похожей на пангерманизм или панславизм XIX–XX столетий, как мы отметили выше. Почему же так произошло? Более чем вероятно, что балтийские племена обитают ныне на землях, удаленных от их первоначальной прародины. Возможно, и их выход к берегам Балтики состоялся в разное время.

Окидывая взором Северную Европу, мы можем отметить, что и германцы, в начале нашей эры, когда их описывал Тацит, да и много позднее, не осознавали своего этнолингвистического единства. Скандинавские народы были для них совершенными чужаками. В отличие от многих народов Европы, русский народ, сложившись и осознав себя таковым, таковым и оставался по своему этноплеменному составу, со своим неизменным самосознанием на протяжении более чем тысячи лет.

В современной Европе есть много народов, чье общее название сложилось только в позднем Средневековье, а зачастую название этноса давно уже не соответствует ни его этноплеменному составу, ни его менталитету и самосознанию. Классический пример – французы, носящие имя кельто-германских франков, но в массе своей не являющиеся их потомками. Самосознание же французов как особого народа, единой нации сложилось поздно, и мы не можем усмотреть исторической преемственности, сохраненной в самосознании этноса, со своими реальными или мнимыми галльскими предками. Галломания во Франции есть плод литературных усилий культурной элиты, но не историческая память народа, который еще в начале двадцатого века в глубине души считает себя гасконцем, аквитанцем и бургундцем. Ресторан в Париже «Наши галльские предки» должен быть также отнесен на счет литературно-гастрономических усилий в деле пробуждения галльской души у французского народа.

Тот же это этнос или только название, принесенное из древности, – вот что должно интересовать прежде всего исследователя этнической истории народов. В отношении русских мы можем быть уверены, что, несмотря на татарские погромы и большевистскую мясорубку, мы все тот же народ, что вместе с князем Олегом прибивал свои щиты к вратам Цареграда в Х веке. Такого исторически древнего и неизменного национального самосознания среди средних и крупных народов в Европе мы не отыщем.

Еще раз вернемся к одному важному критерию, который характеризует крупные исторические народы Европы.

речь пойдет об этапе, когда народом пройден исторический путь, венчающейся сложением нации. Нациями могут быть только исторически значимые народы, с единством идеи, цели и исторической судьбы, осмысленных через исторический миф нации. Немецкий философ Пауль де Легард писал: «Нации возникают не в результате физического зачатия, а в следствие исторических событий, а исторические события подчинены власти Провидения, которое указывает им их пути и цели. Нации созданы Богом, а не регулярными природными процессами и не случаем; их Творец, создавая их, преследовал определенную цель, и эта цель – их жизненный принцип. Признать эту цель значит признать Божественную волю, которая хочет достигнуть этой цели. Без нее жизнь нации и сама нация немыслимы. Снова и снова осознавая миссию своей нации, значит погружать ее в источник, который придает вечную молодость».

Согласившись с вышепреведенной мыслию, мы, с необходимостью, должны признать, что даже историческое становление буржуазных наций неразрывно связано с промыслом Всевышнего и не является исключительно исторически обусловленным феноменом, но, в определенном смысле, сверхисторическим актом.

Важно, что наиболее разработанные понятия, связанные с процессом становления особого национального характера у нации, было сформировано в Германии в период буржуазного национального пробуждения третьего сословия в XIX веке. Этот период в Германии совпал с подъемом не только философской, но и исторической мысли в Европе, что помогло быстро осмыслить исторические процессы того периода.

В частности, немецкий мыслитель Шталь утверждал: «Национальный характер в подлинном смысле слова это то, что нация признает высшей целью своих общих стремлений. Это ее полное самосознание, ее нравственная определенность… Национальный характер это божественное призвание нации».

Немецкий мыслитель Эрнст Крик уже в середине XX столетия продолжает мысль своего соотечественника следующим образом: «Нация – хранительница священного огня, который призван осветить путь человечеству. Если Святой Дух снизошел на народ, на него накладывается обязанность, и величие народа измеряется тем, как он выполняет эту обязанность».

Чувство исторической миссии, переходящее порой в мессианское чувство, неразрывно связано с самосознанием нации. Современные нации Европы, значимые для ее и общемировой исторической судьбы, каковыми являются немцы, итальянцы, испанцы, французы и англосаксы есть «этнический продукт» относительно недавнего исторического прошлого. Для того чтобы осознать общность исторической судьбы и стать нацией, этносам необходимо осознать свое национально-государственное единство. Немцы его осознали только в девятнадцатом веке, равно как и итальянцы. Французы – эталонная буржуазная нация, осознали себя единым народам во время революционных бурь конца восемнадцатого века. Испанцы медленно сплавлялись в единый народ в эпоху длительной реконкисты, но все-таки не смогли растворить в себе каталонский элемент и загладить «этнические швы» между Кастилией и Галисией, например. Англосаксы были более счастливы в этом отношении, и, воспользовавшись островным положением, переварили в своем «этническом чреве» кельтов и датчан к пятнадцатому веку в общем и целом, хотя и не полностью. Об английской нации мы, между тем, можем говорить только с эпохи Кромвеля. Очень существенным кажется и то, что духовный надлом, совершенный Реформацией, надолго отбросил народы германские от того момента, когда они могли бы осознать свое этническое и историческое единство. Это утверждение в равной мере касается и английского народа.

Еще раз напомним, что русский народ осознавал себя единым уже в одиннадцатом веке, что нашло свое отражение в «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона. Более чем вероятно, что единое самосознание славянских племен Русской равнины сложилось окончательно уже в десятом веке. Во всяком случае, войны князя Святослава в Болгарии – носители точно такого же национального русского самосознания, как и мы с вами. Между нашим восприятием и восприятием дружинниками князя себя как единого народа нет разницы.

История нашего самосознания свидетельствует о том, что у нас не было болезненных скачков, дискретности в национальном самовосприятии, не было изменений в самоназвании и самоидентификации. И в этом важнейшее отличие народа русского от всех европейских народов современности. Не будет преувеличением сказать, что русский народ уже на заре своей христианской истории переживал процесс осознания себя нацией.

Наша нация, сложилась до периода буржуазных революций и носит на себе отпечаток феодальной архаики.

Особым показателем своеобразной внутриэтнической архаики (здесь архаика есть, несомненно, положительный критерий оценки этноса) являются устойчивые и разветвленные семейно-родовые связи русского народа, сохраняемые им очень длительный период времени, переживших насильственную ломку сравнительно недавно.

Наиболее ярко и устойчиво такие связи проявляются у аристократии и в крестьянской среде. Наши семейно-родовые связи и сейчас, в посткоммунистическую эпоху, несут на себе следы удивительной архаики, что поразительным образом проявляется и в городской среде. Думается, это еще один важный показатель племенной «древности» современной русской нации, показатель того, что как народ мы действительно сложились в глубокой древности, откуда и принесли неизменно традиции устойчивых и разветвленных семейно-родовых связей.

У буржуазных этносов такие связи теряют древнюю сложность и опрощаются. В этом же ряду доказательств нашей древности и нашего непрерывного преемственного этнического развития удивительная сохранность дохристианской духовной архаической традиции в русской деревне вплоть до середины двадцатого века. Такой устойчивой духовной архаикой не может похвастаться ни один этнос Европы.

Ницше писал: «…всего глубже подорваны в наше время инстинкт и воля традиции: все установления обязаны своим происхождением этому инстинкту, противоречат вкусу современного человека». Вторит ему и современный русский мыслитель: «Инстинкт и воля Традиции – вот, что отличает человека полноценного от человека неполноценного». Инстинкт и воля Традиции очень долго и бережно сохранялись в самых глубинах русского народа. Мы очень долго были несовременными, но исключительно полноценными. В нашей полноценности всегда был залог нашей исторической жизни. Сейчас сложно сказать насколько наш дух, инстинкт и воля подорваны. Но без излечения от наших недугов, без обретения воли к Традиции нам не двинуться вперед.

Важным критерием этнической жизни является становление и устойчивость и специфика сословного деления народа. Говоря о сословном делении древнерусского общества, мы должны отметить, что к структуре его нельзя подходить используя механически трехчленную схему деления древнеарийских племен: жрецы, воины и земледельцы. Если для древней Индии и для кельтов такое деление в древности очевидно, то для славянских племен все обстояло несколько сложней. Более того, славянское общество обнаруживает в себе древние архаичные черты индоевропейского общества, когда деление племени на сословия не предусматривало жесткого закрепление за варной (сословием) определенных функций, не регламентировало действий и не ставило жестких перегородок между варнами, имевших наследственный характер. Архаические элементы в отношениях между сословиями на Руси очевидны. По древнеиндийскому эпосу «Махабхарате» мы знаем, что четкие функциональные границы варн в древности и у арьев были, в период сложения эпоса, еще в процессе становления. Например, герой эпоса Дрона, будучи знаменитым воином, одновременно принадлежал к жреческому роду брахманов, а среди кшатриев встречались святые подвижники и ученые пандиты. На Руси, конечно, существовали и жрецы, и культы богов, но главные жреческие функции закреплялись за представителем воинской верхушки племени – князем, который уподобляем в этом аспекте римскому императору, верховному военачальнику и верховному понтифику, главе национального культа. Отсюда и особое уважение, священный пиетет к роду Рюриковичей в еще языческой Руси.

Рюрик был, прежде всего, потомком Словена Старого – князя и верховного волхва словен, равно как представлял и духовную традицию славянского Поморья с его священным островом Рюген и сакральным центром всего Севера, не только славянского, но и скандинавского, в Арконе. Верховные жреческие функции передавались в древнем княжеском роде наследственно. Сын мифологического князя Словена Волхв, по преданию, был чародеем. Потомок Словена Олег не случайно был Вещим князем – волхвом. Это не был лишь его персональный особый духовный дар, но наследственная священная функция правящего рода!

Вспомним, в этой связи, что предсказания курляндских волхвов предрешили выбор Рюрика на Великое княжение словен, после кончины Гостомысла и его сыновей. Наследственные духовные функции первых князей, дружинного боярства и дворянства, давших Руси первых подвижников, монахов, священников и первых русских святых, наконец, уходят корнями в духовную традицию верхушки воинского сословия языческой Руси. Но в этом аспекте словено-русы не представляли собой ничего принципиально отличного от того, что мы находим в истории других индоевропейских племен Европы. Наше отличие было лишь в том, что наши сословия, пройдя специфический национальный путь становления, дожили до двадцатого века, показав удивительную историческую живучесть.

В связи с вопросом о сословном делении русского народа, особенно коснемся и вопроса о нашей национальной аристократии. Важно помнить, что у нашей аристократии, и в этом ее особое отличие от большинства европейских аристократических родов, были местные этнические корни. Именно поэтому, у нас и не сложилось особой аристократической касты, как то мы видим в Европе или в иных местах. Аристократическая элита родилась у нас не из класса завоевателей, а выросла из местного старейшинства, из родоплеменной знати, из княжеской дружины. Большую роль сыграла и неизменность среды обитания народа. Мы не вторгались в чужие земли для расселения, и не завоевывали себе больших и чуждых этноплеменных массивов, где неминуемо завоеватели и завоеванные делились бы на рабов и господ, на арьев и дасью. Только затем, чтобы подчеркнуть свой аристократизм по западным шаблонам, у нас в дворянской среде стали выдумываться пышные и небывалые генеалогии и предки – «завоеватели» из орды да с Запада. Но суть, все же, в том, что завоевания одним этносом другого у нас не было. Отсюда – и наш особый «отцовский» а не абсолютистский монархизм, отсюда и вывод о нашей автохтонности, исконности на данных территориях.

Долгая жизнь этноса на одной территории имеет существенное значение для его становления, и далее этот фактор играет немаловажную роль в развитии национальной жизни.

Немецкий историк начала двадцатого столетия Александр фон Мюллер справедливо полагал, что «любая органическая жизнь, в том числе и жизнь народов, укореняется в земле и тем самым привязывается к определенным границам». Очевидно, что выход за эти границы чреват для народа постепенной утерей своей национальной идентичности. Примером тому может служить героическая попытка Белой эмиграции сохранить вдали от России свою русскость; попытка, обреченная на провал, так как уже их дети, не говоря о внуках, в большей степени имитируют русскость, чем в действительности являются русскими. Утрата национальной среды обитания тяжело сказывается на душевных свойствах народа, наносит ему не всегда сразу заметную, но всегда тяжелую психологическую травму. Автохтонность народа, постепенное эволюционное развитие государства и державного этноса, взаимно гарантируют устойчивость социальной структуры. Безусловно, монархическая власть в России была главным гарантом такой устойчивости. Но дело не только в этом.

Наша древняя социальная структура общества сложилась одновременно с монархическим принципом и взаимно обуславливали друг друга, гарантируя устойчивость национально-государственного развития. Это наше отличие от европейских наций осталась в прошлом дореволюционной России. Но вот что важно: вопреки всем революционным экспериментам у нашего народа сохранилось особое «национальное чувство истории». Осознанное ощущение исторической миссии, незаконченность нашего национально-государственного становления есть несомненная гарантия того, что русский народ еще исторически жив. Наша история не закончена, и мы это ощущаем. Наше историческое самосознание претерпело серьезные болезненные изменения, но вполне может излечиться от послереволюционной идеологической раздвоенности. Лекарство от этой болезни одно – возвращение в метафизический поток национальной истории. Здоровым национальным сознанием история воспринимается через миф и исторические сказания, через священные предания церкви. Если национальная история становится плодом кабинетных усилий и растиражирована беллетристической литературой, это значит, что этнос закончил свой исторический путь и его история из области жизни уходит в область воспоминаний, быстро теряющих связь с повседневностью, теряющих свою актуальность для народа и индивидуума. Дальше этнос неминуемо уходит с исторической арены. Его история становится достоянием музеев живых исторических народов.

Есть и еще один важный фактор, который определяет самосознание этноса и нации – фактор географической ниши, которая воспринимается этносом как нечто неотъемлемое, нечто, таинственным образом связанное с его национальной жизнью. Речь, конечно, идет не просто о географии, но о сакральной географии пространства исторического бытия данного этноса.

Этнос, переживающий историческую фазу становления нации, в которой он выступает в роли монолитного национального стержня (если нация этнически неоднородна – в роли этнического ядра) для нового суперэтнического образования имперского, например, типа, имеет своей характерной особенностью четко осмысленную, исторически преемственно очерченную, сакральную географию, которая, в принципе, и является исконными границами данного этноса.

Именно границы святынь данного народа есть его истинные границы, а не этнокормящий ландшафт исторического месторазвития, определяемый всего лишь экономическими потребностями этнической единицы. В этом смысле русский народ, в его триединстве (великороссы, малороссы и белорусы) имеет своими границами не нынешние границы РФ, и даже не границы бывшего СССР, а те рубежи, которые отмечают крайние границы распространения его национальных святынь.

Более того, не в политическом смысле, каковым наделен вышеупомянутый критерий определения границ этноса, но в некоторого рода мистическом плане, народ русский, как наследник священного бремени быть последним этническим пастырем-вождем церковного народа, народа Божьего имеет не только национальные или государственные границы. Его границы раздвигаются до всех священных мест всей исторической христианской ойкумены, определяя специфику его национальных интересов и политических приоритетов.

Рассмотрев важнейшие критерии, из которых состоит любой сложный этнический организм исторического народа-нации, мы можем констатировать, что русский народ являет нам уникальное лицо самого древнего и одновременно устойчивого этнического образования Европы, пронесшего свою национальную идентичность через такие исторические бури и ураганы, через которые не могли бы пройти и сохранить себя никакие народы человеческой истории. Невозможно поверить, что такая удивительная сохранность народа в истории, сохранность его физического и духовного лица, сохранность его древних институтов, сохранность, не имеющая аналогий в истории индоевропейских народов, является исторической случайностью. Бог хранит нас для решающего акта всечеловеческой истории, хранит даже вопреки нашему неумению оценить такие дары, данные нам даром.

Еще раз кратко укажем на критерии оценки, по которым русский народ является уникальным историческим явлением, продолжающим свою историческую жизнь, неизменно сохраняя свое духовное и физическое лицо.

– Удивительна и не имеет прямых аналогий наша этническая древность и прямая генетическая преемственность современного русского населения с насельниками Русской равнины времен неолита, по крайней мере.

– Очень важно, что русский народ сохранил автохтонность (исконность) территории своего этнического становления и развития.

– Русский народ сохранил удивительную антропологическую однородность и преемственность по отношению к своим древнейшим предкам.

– Русский народ в своей соборной совокупности сохранил устойчивое национальное самосознание и историческую самоидентификацию, по крайней мере, с десятого века.

– Русский народ показал более чем тысячелетнюю приверженность Православной вере, явив уникальную духовную цельность натуры. Оставаясь верным своему древнему, издревле сложившемуся, духовному строю, народ русский на бытовом уровне сберег и дохристианские архаические поверья, сохранив, тем самым, на уровне психологическом, душевном, связь со своими языческими предками, что помогло избежать духовного надлома при принятии Христианства.

– Русский народ обладает удивительным богатством – русским языком, эволюционно развивавшимся с глубокой древности, генетически связанным с богослужебным, церковнославянским языком, и начавшим складываться в общенациональный литературный язык уже в XI веке.

– Объективные данные истории говорят о древнем сложении единого русского народа из родственных восточнославянских племен, рано начавшего историческую эволюцию в единую русскую нацию, сложившуюся в добуржуазный период.

– Русский народ обладает древней, устойчивой и преемственной исторической государственностью, имеющей своим священным фундаментом исконный монархический принцип верховной власти.

– До 1917 года Россия выделялась среди других европейских держав древностью и устойчивостью своих сословных институтов.

– Русский народ и сейчас может гордиться относительной сохранностью архаичных, достаточно разветвленных семейно-родовых связей.

– Русская аристократия имела исключительно национальные корни.

– Но самое главное, русский народ сохранил в себе древнее и верное чувство своей особой исторической миссии, и более того – мессианское чувство, выплавленное и очищенное в горниле Православной веры.

На этом духовном и этническом монолите вырос чудесный феномен человеческой истории – русское национальное государство.

Книга 2

Престол

Основы православной государственности

Еще в XIX веке учеными была высказана совершенно справедливая мысль, что само понятие «Святая Русь», т. е. святая, сакральная племенная территория в сознании ее обитателей, сложилось в нашем отечестве задолго до принятия христианства. Ничего удивительного в этом нет. Традиция почитания своей земли, ощущение святости своего родного ландшафта, который метко был назван в веке двадцатом – этнокормящим, была свойственна многим древним народам.

Вспомним, как древние арии называли свою страну Арьявартой, считая только ее страной благородных и в сакральном смысле чистых соплеменников. За пределами этой земли жили дасью-инородцы, люди, не приносящие правильных жертв и не поклоняющиеся правильным богам, люди ритуально не чистые.

Примерно из такого же набора представлений о своей избранности возникло у древних персов понятие святой и чистой страны ариев – Ирана, которому на севере противостояли варвары-антагонисты Турана.