Дом Кобылина

ГЛАВА 11 Возвращение из-за границы Фёдора Кобылина

Как видим, в начальный период петровского царствования – приблизительно в середине 1690-х годов – произошел качественный скачок. Система управления, опиравшаяся исключительно на структуры самоуправления, перестала справляться с требованиями, которые к ней предъявлялись. Преодолеть трудности попытались средствами, типичными для петровской эпохи: путем централизации производства, ужесточения контроля, углубления регламентации. Все конкретные шаги в направлении модернизации производства, предприняты были позднее именно в этом ключе. Способом, позволявшим добиться результата наиболее быстро, представлялось дополнение самоуправления уполномоченными казной комиссарами или специальными присланными для этой цели чиновниками.

Весной 1698 года в Россию «обременённый багажом новых знаний» вернулся Фёдор Кобылин. Тогда же морем было доставлено оружие, закупленное за границей и хранившееся в Заандаме.

И уже в середине лета 1698 года для выполнения срочного заказа казна командирует в Тулу специального пристава. С ним были доставлены, прибывшие из Голландии ружья иностранного образца, в основном немецкие и голландские. Ружья велено было «не только копировать, но и делать лучше оригинальных». Этому должны были способствовать новые управленцы, – «вновь прибывшие и опытные местные». Вскоре – в 1708-1720 годах – здесь будут действовать полноценные комиссары с довольно широкими правами. А, для управления оружейниками появляется специальное учреждение, сформировавшееся на основе структуры, обслуживавшей и ведшей делопроизводство назначавшихся в слободу комиссаров. Первоначально, с 1713 года, им фактически являлась находившаяся на Оружейном дворе приказная изба, и уже к 1716 году ее функции перешли к Оружейной канцелярии. В 1723 году последняя была преобразована в контору. Эта структура имела сравнительно малочисленный штат. В ней служили, не считая нижних чинов, поручик, прапорщик, каптенармус и капрал.

Вскоре по возвращению из-за границы Фёдор Кобылин женится и молодая жена радует его рождением первенца Василия. Василий рос крупным и крепким мальчиком, в сравнении с другими детьми был богатырём; приметив его, Пётр Алексеевич определил в 1718 году Василия, Фёдорова сына в «лейб-гвардию Преображенского полка гренадером».

ГЛАВА 12 Василий Кобылин начинает нелёгкую службу царю и отечеству

Статный и рослый Василий Кобылин начал свою нелёгкую службу под началом опытного батальонного командира, гвардии майора Семёна Андреевича Салтыкова. Салтыков тогда уже начинал делать головокружительную карьеру и вскоре, в январе 1719 года к званию гвардии майора получил чин бригадира. После возвращения из Голландии Салтыков отличился недостаточными познаниями в морских науках, потому и был определён Петром «по службе в сухопутные войска». Василий Кобылин, напротив, очень медленно продвигался по служебной лестнице, долгие годы был лишь капралом. Но всё же Василий был доволен службой в полку. Кобылину нравился его новый зелёный мундир с красными отворотами и красным же воротником. Он всегда с гордостью носил на голове своей каску, похожую на шлем древнего римлянина, но сделанную не из железа, а из толстой кожи. Головной убор этот имел спереди оловянный герб России и украшен был сзади большим пером белого и красного цвета. Собратья по оружию, также гордившиеся своим обмундированием, говорили ему, что только шарфы и значки отличают их друг от друга. А ежели посмотреть со стороны на их шеренгу, то гирлянда шляп приобретала уж особенно красочное многоцветие. Гренадерские офицеры носили ещё через правое плечо шарфы голубого, белого и красного цветов и серебряные значки, называемые рингкрагенами, с изображением андреевского креста, с короною наверху и лавровым венком вокруг. Под крестом написано выпуклыми буквами: 19 ноября 1700 года – день провального Нарвского сражения, в котором Преображенский полк особенно отличился. Василий Кобылин ещё не участвовал в сражениях и не имел в петлицах медали, как многие из рядовых, которые носили оные медали с портретом царя, наградившего их за заслуги в прошедших баталиях.

Однажды, туманным утром 25-го июня 1721 года Василий Кобылин стоял в строю Преображенского полка на большом открытом месте, находившемся близ Летнего сада. Ближе к обеду, около половины одиннадцатого часа со стены Петропавловской крепости начали стрелять, что ознаменовало собой начало празднования коронации по случаю наступления 39-го года царствования его величества Петра Великого, вступившего на престол 10-ти лет от роду. Царь возвращался из церкви. Говорили, что в нынешний год день этот празднуется вовсе не великолепно, но почему, не известно; возможно сказались неурожаи и какие-то другие смутные события, витавшие в воздухе как июньские мухи. Услышав пушечную пальбу, стоявшая около Преображенцев и Семёновцев нарядная толпа, состоявшая из кавалеров, дам, иностранных советников и посланников, отправилась навстречу царю Петру, которого все увидели на реке. Царь плыл на верейке с противоположного берега, из Троицкого собора, что на Петербургской стороне. Когда Пётр вошел в длинную галерею, стоящую в аллее, идущей к царскому летнему дворцу, все собравшиеся там русские люди и иностранные тайные, и прочие советники с посланниками подошли к царю с поздравлениями. Среди толпы находился наш знакомый Фёдор Кобылин, который по случаю праздника бал чисто выбрит и одет в немецкое платье, ладно на нём сидевшее несмотря на преклонный возраст старого и уважаемого теперь корабельного мастера. Спросив посланника Штамке и советника Геспена, когда приедет голштинский герцог Карл Фридрих, и получив ответ, что они ожидают его всякий час, царь подошел с князем Меншиковым и со всею свитою на находящееся близ сада место, где стояли в строю два гвардейских полка, Преображенский и Семёновский. Полк, в котором служил Василий Кобылин, состоял из четырёх батальонов, Семёновский полк – из трёх. Когда царь вошел в огромный круг, образуемый обоими полками, Василий Кобылин и все сослуживцы одновременно отдали ему честь и, исполнив по его команде обыкновенные приёмы, произвели беглый огонь из ружей. После троекратной стрельбы царь удалился, пригласив русских и иностранных кавалеров собраться после обеда, в пять часов вечера в Летнем саду. Долго ещё вспоминал Василий, каку оба наших гордых полка, в стройном порядке и под звуки гобоев и валторн, уходили назад в расположение. Тогда ещё простого гренадёра Василия Кобылина, назначил гвардейский майор прибыть к 5-ти часам в Летний сад с винным ковшом, который необходимо будет подносить с требованием пить за здоровье царя.

ГЛАВА 13 Угощение хлебным вином

В пять часов вечера в ворота Летнего сада вошли шесть гвардейских гренадеров, несших на носилках большие чаши с самым простым хлебным вином. Одним из них был наш знакомец Василий Кобылин. Запах сей хлебной водки был так силён, что оставался ещё, когда гренадеры уже отошли шагов на сто и поворотили в другую аллею. Заметив, что вдруг очень многие стали ускользать, как будто завидели самого дьявола, один камер-юнкер спросил стоящего рядом Фёдора Кобылина:

– Что сделалось с этими людьми и отчего они так поспешно уходят?

– Убегай скорее в другую аллею, – ответил Фёдор молодому кавалеру, – несут зелёного змия.

Сам же Фёдор остался на месте, лишь слегка посторонившись, пропуская нескольких бегущих господ, которые громко жаловались на свою беду и никак не могли освободиться от неприятного винного вкуса в горле. А у Фёдора был резон остаться. Он очень хотел встретиться с сыном Василием, которого увидел среди гренадер-виночерпиев. Фёдора предуведомили, что здесь будет гвардейский майор и шпионы, которые должны узнавать, все ли отведали из горькой чаши; но ни шпионов, ни майора он не увидел.

Василий первым из гренадер подошёл к отцу с ковшом, величиною с большой стакан, однако налитый до половины.

– Здрав будь батюшка, – поприветствовал Василий Фёдора, – отведай зелёного вина за здоровье нашего государя Петра!

– Здоровье крепкое государя нашего Петра, – молвил Фёдор, осушив ковш до дна и уже тише произнёс: – Спасибо, сын, ты не забыл, что твой старый отец не пьёт зелёного помногу. В Амстердаме всё больше пива наливали. Мягкое, не чета этой сивухе.

– Я помню это. Отпил половину сам. Но допей это.

– Ты не увлекайся этим, сын, – выпив, Фёдор кивнул на пустой ковш, – обидно сознавать, что гвардия погрязла в пьянстве. Из-за этого аквавита пустые дебоши да конфузы случаются. Даже видел попика пьяного, стоит в соседней аллее. Куда это годится.

– Стараюсь не злоупотреблять, отец, – Василий оглянулся и посмотрел нет ли кого поблизости, – наш майор уже настолько пьян, что лыка не вяжет и неспособен сегодня просить пить тех, которые не трогаются увещеваниями простых гренадер.

– Ты у меня молодца! Блюди службу, служи примером другим! Пей в препорцию, да и не такую сивуху. Я в своей жизни старался всё делать честно. Блоки двойные такелажные научился делать. Сам царь работы принимал, хвалил. Много плотничал… Напиваться было некогда. Были конечно и авантюры, не без этого…

– Я спрашивал товарища капрала, – отвечал Василий отцу, – отчего мы разносим такой дурной напиток, как это хлебное вино? Товарищ ответил, что русские любят его более всех возможных данцигских аквавит и французских водок и что царь приказывает подавать именно это вино из любви к гвардии, которую он всячески старается тешить, часто говоря, что между гвардейцами нет ни одного, которому он бы смело не решился вручить свою жизнь.

– И ещё всегда помни, сын, Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Зелёный змий развязывает языки, под его действием человек выбалтывает то, что предпочёл бы скрыть, будучи трезвым и становится хлебом для шпиона. Шпионы да наушники – знатоки еды и пития, ведь за их расходами не слишком следят. А любовь к вину среди них так сильна потому что ваш брат, гренадер делает порой непозволительные вещи, основываясь на личных отношениях, а их можно наладить в мужских компаниях, за кубком вина, в атмосфере веселья. А смягчить выбранную жертву тоже можно с помощью зелёного.

– Спасибо, батюшка, буду помнить твои слова. А мне пора в расположение, – ответствовал, растроганный словами отца Василий. Ему ещё надо было догнать своих товарищей и отчитаться пустым ковшом.

По дороге ему тоже встретился дьякон во хмелю. В 1724 году императором Петром будет дано дозволение постригать в попы и дьяконы крестьян; но это будет лишь временной мерой для пополнения духовенства, опустошенного строгой первой ревизией. В древней Руси относились вообще неблагоприятно к оставлению духовного сана; сложившим сан позволялось оставаться только в податном состоянии, церковная служба им запрещалась даже на низших ступенях; не признавался законным даже брак их. Иначе посмотрел на это дело предыдущий собор 1667 года, значительно смягчивший прежние строгости, а Петр даже поощрял выход вдовых священников из духовного звания и свободу этого выхода узаконил указом 1724 года, который после его смерти был забыт.

Фёдор тоже пошел по аллее в направлении ворот сада, однако какой-то подошедший плут попытался узнать, пил он или нет: он попросил Кобылина дохнуть на него.

– Всё это напрасно, друг, – отвечал Фёдор выдохнув, – я и вино пил, и воду также.

– Этим меня не уверишь, – возразил на это плутишка поморщившись, – я сам целые сутки не мог избавиться от этого запаха, который и тогда не уничтожишь, когда накладешь в рот корицы и гвоздики.

При этом плутишка похлопал Кобылина по плечу и Фёдор признал в нём одного из корабельных плотников, который вздумал только подшутить над ним. На том они и расстались. Если же случится попасть в настоящие руки майора, то не помогают ни просьбы, ни мольбы: надобно ещё пить во что бы то ни стало. Так, вскоре старый Кобылин благополучно покинул Летний сад. Он знал в одном из тихих углов сада место, где не хватало одного прута в решетке. В этом месте можно было просунуть голову между прутьями, а следом протиснуться и всем телом.

ГЛАВА 14 История карманных часов

Фёдор всё удалялся и удалялся от сада и думал: «вот и сын теперь вырос, да какой молодец. И с ружьём ловко управляется, и с холодным нижним оружием. Сам высок, строен, форма сидит на нём ладно. Рослый, красивый сын у меня… Завидный будет жених, но женится ли… Неизвестно… Сейчас пока ему нельзя… С такими мыслями, старый Кобылин уже подошёл к месту, где утром была стрельба и стояли оба гвардейских полка. Там же, среди гуляющих увидел он необыкновенно большого роста чухонку, которую царь несколько лет тому назад выдал замуж за высоченного француза, привезённого им из Франции. Она имела уже ребёнка, и теперь снова была беременна. Этот француз, кажется Буржуа, не только высок, но и неестественно толст. Он не имеет никакой должности (впрочем по росту и полноте своей и неспособен ни на что); всю жизнь только и делает, что показывает себя за деньги. Ему дают в год 300 рублей жалованья и царь, тотчас после его приезда, подарил ему дом и держит его, как говорят, только для того, чтобы иметь от него рослых людей. Когда только Государь успевает за всем следить.

Кобылин перекрестился, натянул глубже низенькую треугольную шляпу и своротив налево, пошел в сторону Русской слободы. Тут его догнал всё тот же знакомый плотник. Они пошли вдоль берега, который укреплён уже был длинными сваями, а в некоторых местах неровным откосом спускался к реке зигзагом. Звонили колокола. Где-то пробило семь часов.

– Ну и шуму, звону всякого сегодня! – сказал «плутишка» плотник. – Часы звонят, колокола бьют, ничего не счесть, ничего не понять.

Кобылин вынул свои немецкие серебряные часы из камзола, показал их другу плотнику.

– Да тут как понять это! Что у тебя за диковина?

– Вот ты серьёзный плотник, а часов не различаешь… часы брат надо понимать, – засмеялся Кобылин. – Семь било. То-то.

Фёдор вспомнил, что когда Петр Алексеевич велел волонтерам посольства присмотреться к голландским новинкам, то как-то вечером в Амстердаме он видел, что местные купцы иногда достают из карманов небольшие часы и показывают друг другу. Сей прибор его заинтересовал. И когда один голландец тряс перед ним своими часами и всё время подносил их к уху, Кобылин подошел вплотную к этому человеку и попросил показать часы, а потом купил. Местные плотники сказали, что часы не рабочие, но чинить наверное можно. И в один из редких выходных вечеров Фёдор нашёл мастера, взявшегося посмотреть его часы. Мастер открыл заднюю крышку, потрогал детальки часов, сказал: – Надо чистить. Договорились недорого. После чистки часы вдруг пошли и оказались вполне работоспособными. Подумал теперь, что перед кончиною своей обязательно отдаст часы сыну. Пусть ценит. В них ход времени. Опять вспомнил науки и приказы Петра Алексеевича. Велик, велик государь. Прозорлив он и умом острейший, и рукой трудится умело; а искусные древоделов руки производят сильные врагам нашим муки, как грибы растут суды всех родов, и флот уже страшный многим. Оттоль вверх, в пряму черту, вельмож непресечны пространны зрятся дворы; где же скоротечны вторицей в граде струи Нева искривляет, делятся в два рамена, тут Пётр обитает: не пространно жилище, довольно и покою – что внешняя пышность тому, кто велик душою? Так думал Фёдор, шегая по Петербургу, поняв вдруг, что мысли свои облёк стихом: был бы я пиитом, описал бы на бумаге всю теперешнюю красоту и силу воздействия всего нового.

ГЛАВА 15 Череда неприятных событий

Вскоре произошла череда весьма неприятных событий для семьи Кобылиных.

– Екатерина не русская, – говорил в 1724 году своим приятелям отставной капрал Ингерманландского полка Василий Кобылин, участник взятия Мариенбурга, – и знаем мы, как она в плен была взята и приведена к знамени в одной рубашке, и отдана под караул, и наш караульный офицер надел на нее кафтан. Она с князем Меншиковым Его Величество Петра Великого кореньем обвела». Среди приятелей Кобылина оказался наушник, дьячок, который донёс на товарища в Тайную канцелярию. Слух об этом долго жил в среде простого народа. Узнав об этом Фёдор страшно испугался за сына, но вдруг сравнив теперешние обстоятельства, что сын его пока не в отставке, что никогда не служил в Ингерманландском полку, решил искать встречи со своим Василием и во всём разобраться самому. – Кто этот полный тёзка, какое отношение он имеет к нашей семье? – задавал себе бесконечно одни и те же вопросы Фёдор Кобылин, стремглав нося свои старые ноги по Петербургу в поисках сына. К тому времени он уже обзавёлся полезными связями в этом городе. Фёдор узнал, что было сказано о возвращении городка Волмара 20 августа 1702 года фон Верденом: «А между тем временем во всех бригадах у Мариенбурха чрез озеро плоты для штурму уже были приготовлены. Тогда неприятель учинил акорт, чтоб завтрее город принять, а людей отпустить». Однако взрыв в цитадели был воспринят Борисом Петровичем Шереметевым как нарушение соглашения о сдаче и город был отдан на поток, то есть на разграбление, как это бывало после штурма. Согласно «Уставу прежних лет» – военному закону того времени, город, жители, их имущество в таком случае становятся военной добычей, а пленные – частной собственностью военных. Именно тогда из-за нелепого поступка капитана Вульфа в полонное рабство к солдатам и офицерам попала Марта Скавронская, а также пробст Эрнст Глюк и его семья. И было донесение Юста Юля, и следственное дело в Тайной канцелярии завели. И как донёс на отставного капрала Ингерманландского полка Василия Кобылина дьячок Василий Федоров, капрал говорил как очевидец о Екатерине: «… она не природная и не русская, и ведаем мы, как она в полон взята и приведена под знамя в одной рубахе и отдана под караул и караульный-де наш офицер одел на нее кафтан»… Что же это за человек, кто бы это мог быть в нашем роду, размышлял Фёдор. Брата моего – Иваном звать, дети его Иваны. Никто из них в этих событиях не участвовал. Иван Меньшой сейчас в Туле мастером по оружейному делу и ремесло его там в почёте. Любопытно, что же в доносе на Василия Кобылина сказано, что де капрал говорил о Петре: «… он некий сулим и недоброй человек, да и глаза де у него воровские, что ходит потупясь, глядит в землю». Дело было серьезное и тут что-то нечисто, крепко пахнет оговором… Василий Кобылин был арестован, пытан и казнен, а имение его отписано в казну. Фёдор понял, что этот человек мог быть какой-то их дальний родич; также он знал, что Пётр Алексеевич, действительно, не терпел, когда к нему приближались незнакомые подлые люди или кто-то смотрел пристально ему в глаза. Фёдор решил рассказать всё сыну при встрече и предостеречь его от подобных роковых поступков.

7 мая 1724 года наступил звездный час лифляндской полонянки – она была коронована императорской короной. Это было чрезвычайно красочное, торжественное и новое для России зрелище. К нему готовились долго. Петр учредил даже особую воинскую часть – конную роту кавалергардов. В нее взяли из армии самых рослых и видных красавцев. Им сшили роскошную униформу зелено-красного цвета с широкими золотыми галунами и вышитыми на плечах золотыми гербами. Капитаном этой придворной роты царь назначил Павла Ягужинского.

Встреча Фёдора Кобылина с сыном произошла 30 августа 1724 года во время празднества по случаю «перенесения мощей Святаго благовернаго Великаго князя Александра Невскаго и воспоминания заключеннаго мира между Империею Россиискою и Короною Свеискою». Торжественная церемония перенесения мощей Александра Невского также проходила по «водному пути» и часть гренадеров Преображенского полка была отправлена на левый берег Невы, следить за проведением пушечных салютов и за пуском фейерверков. Согласно подготовленному церемониалу ранним утром Невский флот в полном составе направился к Шлиссельбургу. В составе флотилии был и ботик Петра. Сам император прибыл на галере к устью Ижоры, где, по преданию, в 1240 году была одержана победа Александра Невского над шведами. Здесь ковчег с мощами был перенесен на галеру Петра, и император встал у руля, повелев сановникам, сопровождавшим его, взяться за весла. На берегу тем временем, подошедший заблаговременно Фёдор Кобылин, старался обратить на себя внимание молодого капрала Василия, командующего выстрелами пушечного салюта. По окончании салюта Василий подошел к отцу.

– Здрав будь отец, ты сегодня искал со мной встречи?

– Да, сын. Как твоё здоровье, как служба? – поинтересовался Фёдор.

– Спасибо, отец. Я жив, здоров. Сегодня вышел без епанчи, камзол новый выдали в честь праздника. Сейчас салютуем простым пушечным выстрелом. Вечером же будет тако-о-й фейерверк! Приходи смотреть. Всего сказать не могу. Служу честно, всё идёт своим чередом.

– Хочу тебя предупредить, сын… Несгода была большая с твоим тёзкой Василием сыном Кобылиным. Слыхал.

– Слыхал, отец. Слух об этом был в нашем квартирном расположении. Как-то всё сошло на нет само собой. Ребята потом этот казус в шутку обернули, прости господи.

– Тёзке твоему уже не до смеха. Одно утешает. пожил в три разы больше твоего. Видишь сын, к чему приводит длинный язык. А пьяный язык тем паче зол. Смотри, впредь не делай таких же глупостей. Обещай мне. Божись теперь, я должен быть за тебя спокоен.

– Батюшка, вот те крест! – Василий осенил себя крестным знамением. – Таких проступков не допущу никогда. …Тёзка! А кто он нам? … Когда везде любопытные глаза и наушничают, доносят, умею я свести беседу к пустому, слежу за речью тщательно.

– То-то же. Молодца. Я не знаю кто он. Сказаться может очень дальняя родня. Ни у кого из нас, детей, не было второго имени. Нам повезло, что у нас вообще было какое-то имя. К тому времени, как моя матушка созрела для того, чтобы назвать одного, уже был на подходе другой.… Держи вот это, – Фёдор протянул сыну свои серебряные часы. – Носи, помни старика; мне уже они ни к чему.

– Да что ты, отец, – растрогался Василий, – рано тебе ещё звать костлявую. Василий не знал, что и ответить. Согласиться со словами отца? Но как? Он не хотел даже в мыслях этого допускать.