Дом Кобылина

– Стар я стал, сын. Недолго мне осталось. Носи часы, вспоминай меня чаще, когда и ты состаришься, передай их потомку, да помни мои наказы.

Василий обнял отца, глубоко вдохнул влажный невский воздух и пошёл к своим солдатам, проталкиваясь сквозь толпу народа, собравшуюся на набережной.

ГЛАВА 16 Кончина Петра Великого

На галере, управляемой лично Петром, «при пушечных салютах и колокольном звоне» святые мощи были доставлены в Александро-Невский монастырь, в новую церковь Св. Александра Невского, освященную в тот же день. После этого на Неве была устроена богатая иллюминация.

В 1725 г. в Петербурге был устроен последний новогодний фейерверк эпохи царствования Петра Великого. На центральном щите был изображен «летящий Сатурн с крылатыми часами на голове, косой в левой руке и рогом изобилия в правой». Надпись гласила: «Боже благослови. Генваря 1. 1725». Пётр Великий скончался 28 января 1725 года. Кроме Екатерины и ее дочерей, оставались разведенная жена Евдокия и дети царевича Алексея, Петр и Наталья; живы были также дочери его брата Иоанна, Екатерина, Анна и Прасковья. Незадолго до смерти Петр попросил бумаги и написал только: "отдайте всё…"; потом он велел позвать дочь свою Анну Петровну, чтобы она писала под его диктовку; но когда она подошла к нему, он уже не мог говорить. В ночь с 27 на 28 во дворце собрались сановники, князья Репнин, Голицын, Долгорукий стояли за право внука, то есть за сына царевича Алексея; Меншиков, Толстой – за Екатерину; их сторону взяли Бутурлин и Апраксин. Сторону Екатерины держали и влиятельные члены синода, Феодосий Псковский и Феофан Новгородский. Перед рассветом в углу залы оказались офицеры гвардейских полков, сторонники Екатерины. Барабанный бой обоих полков гвардии, собравшихся вокруг дворца, заставил прекратить спор. Екатерина признана была императрицей, в силу двух актов 1722 и 1724 годов. В 1722 году издан был закон «Правда воли монаршей», по которому назначение наследника зависело от воли императора; в 1724 году Екатерина, как сказано в совокупном манифесте сената и синода, удостоена была короной и помазанием за её «к Российскому государству мужественные труды». Жизнь, тем временем, шла своим чередом. В 1725 году императрица Екатерина I отправила чрезвычайным послом в Китай иллирийского графа Савву Владиславовича Рагузинского, заключившего в том же году Буринский договор, а уже в следующем, измененный и ратифицированный под именем Кяхтинского, в котором среди прочего было прописано в 10 статье правило «…касательно пограничных споров и грабежей» на приграничных территориях. Вызванные из-за границы, по велению Её Императорского Величества академики не застали уже в живых императора Петра I, и академия открылась, под президентством Блументроста. Первое заседание было 12 ноября 1725 года, а 27 декабря того же года состоялось торжественное заседание в присутствии императрицы Екатерины I Алексеевны. Императрица оказывала особенное покровительство академии; сверх назначенного Петром штата отвела помещения, нередко посещала заседания академии. В том же году, по указке светлейшего князя Меншикова, Екатерина Алексеевна подписала указ, устанавливающий последовательность в наследовании боковых линий и в котором было отвергнуто право представления: если старший сын умирал ранее отца, оставляя, в свою очередь, сына, наследником делался не этот последний, а его старший дядя, сын его деда; то же самое правило применено было и к дочерям. Многие указы того времени были писаны Екатериной под диктовку светлейшего князя Александра Даниловича. Действительно, на всю жизнь Екатерина и Меншиков сохранили тесную дружбу. Их объединяла общность судьбы. Оба они, выходцы из низов, презираемые и осуждаемые завистливой знатью, могли уцелеть, лишь поддерживая друг друга. И эта дружеская, доверительная связь сообщников, собратьев по судьбе была прочнее и долговечней иной интимной близости.

После внезапной кончины Петра I многие его начинания получили продолжение, но скорее по инерции, потому что Екатерина Алексеевна, светлейший князь Меншиков, фельдцехмейстер Миних всецело были захвачены борьбой за власть и мало внимания уделяли развитию русской промышленности и оружейного дела. При Екатерине I учреждена была кавалергардия, и, кроме того, к составу гвардии причислен лейб-гвардии батальон, находившийся в Москве и составленный из неспособных к службе чинов гвардейских полков. До середины тридцатых годов практически ничего не было сделано для расширения оружейного завода в Туле, не было улучшения станков и механизмов, не было и увеличения их количества.

ГЛАВА 17 Рьяный служака Василий Кобылин

3 февраля 1727 года Семён Салтыков был произведён в генерал-лейтенанты и осенью того же года принял активное участие в свержении светлейшего Алексашки Меншикова. 7 сентября молодой император Пётр II объявил гвардии, чтобы она слушалась только его приказов, которые он будет передавать ей через Семёна Салтыкова и Григория Юсупова, а на следующий день Салтыков объявил Меншикову об его аресте и ещё через два дня сообщил ему о лишении чинов и орденов. За точное выполнение приказа Салтыков 11 октября 1727 года был произведён в подполковники лейб-гвардии Преображенского полка и назначен командиром этого полка. Василий Кобылин так и оставался неженатым, бездетным капралом, – рьяным служакой.

Анна Иоанновна в первые дни своего царствования явила ряд милостей кавалергардам. 26 февраля 1730 года императрица пожаловала им не в зачет полный месячный оклад жалованья; указом Сената 18 июня повелевалось «впредь на содержание того корпуса деньги отпускать из той коллегии (военной) полную сумму, не причитая к оставшимся в том корпусе деньгам, понеже от того корпуса показано, что остаточные деньги употребляются в том же корпусе на покупку лошадей и на прочие расходы»; в течение 1730 года 4 кавалергарда пожалованы в вице-капралы с производством в майоры и 34 произведены из поручиков в капитаны; тогда же жалованье кавалергардов сравнено с жалованьем гвардейских офицеров, причем положено 48 кавалергардам «против рангов» состоять в капитанском чине, а остальные 24 – в чине поручиков армии.

Пока формировалась Конная гвардия, кавалергарды продолжали исполнять обязанности своей придворной службы. До нас дошли сведения о месте расположения кавалергардов при приеме иностранных чрезвычайных посольств. 26 января императрица давала торжественную аудиенцию китайскому посольству, а в марте – турецкому. Кавалергарды «с ружьем» в обоих случаях стояли в Тронной зале, от дверей до половины залы. «У аудиенц-залы послов встретили два камергера и поручик кавалергардов, тоже расставленных шпалерами от двери до первой балюстрады залы; с этого места уже в глубине залы можно было видеть Её Величество восседающей на возвышенном троне, к которому вели шесть ступенек… Её Величество являлась во всех царских регалиях: на голове её надета была корона, на плечах – императорская мантия, украшенная драгоценными каменьями. Скипетр и держава лежали возле нее на отдельном столике».

31 декабря 1730 года издан указ об учреждении лейб-гвардии Конного полка, но только 23 июня 1731 года последовал указ о расформировании Кавалергардского корпуса. При этом 80 строевых лошадей, амуниция на 78 человек и 3941 рубль казенных сумм сданы в Конную гвардию. Пятеро кавалергардов переведены офицерами в Конную гвардию, один (Георг Гоудринг) – в Измайловский полк, остальные определены или в армейские полки (33 чел.), или в гражданскую службу (13 чел.). Большинство переведенных как в армию, так и в гражданскую службу были повышены чинами, причем императрица оказала еще следующую милость: назначенных в армейские полки при командировании в Низовый корпус велено было «обойти две очереди, кроме капитана Александра Юшкова, пожалованного майором в полки в Низовый корпус, которого немедленно отправить». Есть основание предполагать, что правительство зорко следило за «раскассованными» кавалергардами и в особенности не желало, чтобы они оставались в Москве. Рьяный служака Василий Кобылин опять не был отмечен.

В сентябре последовал следующий именной указ Сенату: «1731 года сентября 20-го дня генерал-лейтенант и лейб-гвардии майор ландграф Гесенгомбургский приказал кавалергардов, кои по присылке определены по командам в армейские полки и отпущены для исправления нужд их в деревни до января месяца будущего, 1732 года, сыскать всех в Военную коллегию и объявить им именной Её Императорского Величества указ, чтоб они в определенные команды ехали, не дожидаясь прежде данного срока без всякого промедления, а которые по командам не определены, тех выслать по прежнему отпуску в деревни их, дабы они в Москве праздно не шатались».

Для объявления кавалергардам этого указа послан был Военной коллегии вахмистр Андрей Салтыков, который «26 сентября сказал, что он для объявления вышеписанного указа тем офицерам в дома их ездил, токмо их никого в домах не нашел, а служители их объявили ему, что они, помещики их, поехали из Москвы в дома свои». Теперь никто не сомневается, доносил Рондо от 9 августа, «что зимою Её Величество отправится в Петербург (с 5 августа гвардия начала уже выступать из Москвы); иные думают, что двор пробудет в Петербурге долее, чем вообще говорят, так как русское дворянство в высшей степени раздражено против нынешних фаворитов, которые на случай, если бы что-нибудь приключилось с императрицей, считают себя, вероятно, более безопасными в Петербурге, чем в Москве: оттуда им нетрудно пробраться в Швецию или вообще выбраться из России, о чем нельзя и думать, пока они проживают в Москве». 8 января 1732 года двор выехал из Москвы в Петербург.

В ходе вновь начатой Русско-Турецкой войны, и в соответствии с Указом Императрицы, от каждого гвардейского полка в действующую армию было отправлено по одному батальону. И, в 1737 году, капрал Василий Кобылин состоял в батальоне, сформированном от Преображенцев, который командировался к армии Миниха, расположенной в Украине и выступил в поход, через Новгород и Москву до Чернигова с запасным провиантом. Как впоследствии рассказывал Василий своему двоюродному брату, провиант тот состоял в толченых сухарях; при чём, как офицеры, так и солдаты должны были, сколько возможно было, уменьшить число артельных своих телег. Всё сие чинено было в том намерении, чтобы меньше иметь багажу, и чтобы оный можно было везти внутри замкнутого каре. 25 марта все части гвардии соединились в один общий отряд и вступили под команду премьер-майора Гампера, который принял командование, за отсутствием заболевшего Густава Бирона. Из Чернигова гвардейский отряд продолжал следовать через Лубны к Днепру, совершив 3 мая переправу через него в шести верстах выше Перевалочны. В числе генералов армии Миниха находился и дорогой сердцу преображенцев Александр Иванович Румянцев.

Осадный же парк был отправлен водою из Брянска под началом генерала, князя Трубецкого. Один из командиров оставлен был для закупки провианта и для отправления его в армию. Для надежности транспортировки в ходе движения армии, в известных расстояниях от границы до Перекопа, построены были редуты и фельдшанцы, в коих оставлены небольшие гарнизоны из регулярных и нерегулярных войск, для прикрытия подвозимого провианта и проезжающих курьеров. Василий вспоминал, что на каждый полк взято было по нескольку бочек пива для ободрения утомленных солдат, которые в течении всего похода не имели другой пищи, кроме своего провианта и воды. Вода по большой части была негодная, а иногда и совсем достать ее было невозможно. Порожние бочки не бросали и возили с собой.

ГЛАВА 18 Поход на Перекоп

После всех приготовлений и распоряжений, армия, выступая в поход, строила по пути следования редуты и дошла до Черной Долины. В пути постоянно встречались партии неприятеля, но они тотчас отступали назад. У Черной Долины полковник Виттен с отрядом 1500 драгун и некоторым количеством казаков, командирован был для наблюдения за неприятелем. Отойдя около 12 верст от армии, отряд встретил неприятеля численностью до шестидесяти тысяч, который тотчас начал окружать дозор и стрелами по нем стрелять. Виттен успел отправить офицера к фельдмаршалу, командующему армией графу Бурхарду Кристофу фон Миниху с требованием прислать подкрепление.

Генерал-майор Шпигель, взяв с собою около двух сотен человек гренадеров, поспешил на помощь, а за ним следовал сам фельдмаршал с двумя эскадронами конницы и некоторым числом казаков. Фельдмаршал настиг генерала Шпигеля в четырёх верстах от полковника Виттена. Увидев, что противник значительно превосходит по численности, фельдмаршал поспешил назад к армии, чтобы выслать более сильное подкрепление и опасаясь будучи отрезанным оставить армию без командира. Татары бросились в преследование и ранили одного из адъютантов фельдмаршала.

Татары не позволили объединится отрядам генерала Шпигеля, полковника Виттена и Преображенского батальона, окружили их по отдельности. Нападения их продолжались до захода солнца, однако с весьма малым, с нашей стороны уроном, как впоследствии вспоминал Кобылин.

В Преображенском батальоне был ранен один обер-офицер, Василий Кобылин и ещё один гренадер, убило двух гренадеров. В отряде полковника Виттена убито и ранено было сорок драгун и казаков. Фельдмаршал, прибыв по заходу солнца в лагерь, командировал тотчас на помощь Виттену и Шпигелю отряд генерала Леонтьева с четырьмя пехотными полками. Леонтьев выступил в 11 часу вечера и прибыл около 2 часов по полуночи к генералу Шпигелю. Татары принуждены были отступить назад, и оба отряда соединились с полковником Виттеном.

Главная армия выступила в 4 часа поутру и пришла в 7 часу на то место, где стоял и атакован был полковник Виттен. Неприятель находился в двух верстах от них, но скоро назад отступил, перестреливаясь с нашими легкими войсками. Потом татары разделились и, окружив главное каре русской армии, продолжали всячески изнурять армию и поход её остановить.

Замысел противника удался. Если бы в строю сделалась хотя бы малая прореха, противник мог ворваться в главное каре. Поэтому маршировали мы весьма медленно. Иногда в обозе что-нибудь изломается, или в упряжке хотя малое что повредится, то вся армия до исправления должна была остановиться. Следственно, невозможно было и 500 шагов перейти, чтобы не остановиться на полчаса и более. При самых малых маршах до лагеря можно было дойти за 4-5 часов.

Солдаты страдали от солнечного зноя и плохой пищи. Раненый Кобылин сквозь пелену затуманенных глаз разглядел размытые очертания солдат, сидящих на телеге впереди него. Сам он лежал сзади, а два здоровенных гренадера прижимали его с обеих сторон своими мощными телами так плотно, что раненое плечо болело с удвоенной силой и сделать вдох полной грудью было крайне сложно. Скот, будучи весь день в упряжке, не меньше страдал и истощался. Питался скот только ночью скудной травой на месте остановки главного каре. Зачастую не было возможности напоить скот целый сутки. Если кто, нарушая приказ, выпускал утомленную лошадь за рогатки, защищавшие каре, то татары немедленно отбивали или ранили ее, чтобы она была непригодной к походу.