«…Так исчезают заблуждения». Том III

Ему было больше двенадцати лет, когда галлы Наполеона шли по России и рвались к Москве: « Я пришел, чтобы навсегда покончить с этим колоссом варваров» (Наполеон).

Ему еще не исполнилось полных тринадцать лет, когда император Александр I «…взял Париж».

Пережил казнь декабристов на 11 лет, а земную жизнь Христа эпохи феюмских портретов всего лишь на 5.

До смертного часа верил в предсказание гадалки, хранил в себе стихию Алеко и боялся умереть в нищете.

Он умер, когда старшему ребенку было пять лет, а младшему – восемь месяцев.

Он не станет дедушкой и не будет знать, что Наталья выполнить его просьбу, не выйдет «замуж за оболтуса» и семь лет будет хранить обет безбрачия, император Николай I погасит все его долги собственными деньгами и издаст первое собрание сочинений поэта, а друзья передадут Наталье 50 000 рублей.

Видел он трех русских царей: первый велел снять с него картуз, и пожурил его няньку; второй его не жаловал; третий упек его в камер-пажи под старость лет.

На него устраивали гонения, а обеспеченные граждане России призывали его к своим дворам, где не обновка и польстительные речи, а талант имел вес.

Пребывал ссыльным, поднадзорным, наводнившим богоспасаемый Петербург возмутительными строчками. Вызывал и споры, и раздражение, и восхищение. Эмоциональный, взрывной, яркий… или сразу очаровывал, или отталкивал раз и… надолго.

Высвечивал зримым оком изнанку обыденного мира, отыскивал в житейских вещах ту силу светлого смирения, которого праведники ищут в вере, а грешники – в покаянии.

Предполагают, что поэт был масоном. Как Моцарт. Как Гете, царедворец, управляющий Веймарским герцогством. Не отступился от декабристов и не выдал их, не проронил ни слова о своей масонской деятельности, унес в могилу.

Его терзала цензура, мучили заботы о хлебе насущном, он не путешествовал по Европе, он не был свободным гражданином.

Он ходил с тростью, на которой возвышался массивный набалдашник – так тренировал руку для верного пистолетного выстрела.

Власть для него выражали сыщики Бенкендорфа, доносители (даже отец!), отлучения от столицы, ссылки и изгнания… и виселица, на которой были казнены пять друзей, и сам Государь – его личный цензор, порой понимающий, позволяющий, но чаще – жестокий запрещающий, высылающий.

Он никогда и никому не мстил. Федор Тютчев усмотрел в «Пророке» кощунственную претензию и разразился стих – пародией. А Пушкин в ответ напечатал в своем «Современнике» подборку стихов своего недоброжелателя – оппонента. Солнце не мстило.

Не было у него никогда и жажды мести. На вопрос, что передать своему убийце, он отвечает секунданту: «Требую, чтобы ты не мстил за мою смерть; прощаю ему и хочу умереть христианином!»

Кюхельбекер в бешенстве стреляет в друга с пяти метров, целясь в голову, промахивается… Пушкин отправляет пулю в воздух, весело уговаривает: «Кюхля, пошли пить чай»,

Истинно «не помня зла», поэт прощает Александру I «неправое гонение»:

Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж; он основал Лицей.

Глава жандармерии Бенкендорф направляет сыск в ложное место дуэли, тем самым не дав полиции возможности воспрепятствовать дуэли.

Красавица жена Наталья в пятом часу пополудни проезжает мимо и, о Боже, случайно отводит взгляд в сторону, когда ее карета равняется с каретой мужа, спешащего навстречу смерти…

Он дрался на дуэле за Черной речкой среди белого дня, у Комендантской дачи, посреди заснеженных аллей и деревьев, почти у всех на глазах, а погребен был втайне, вдали от столицы.

Распятие в конце пути (Черная речка как пушкинская Голгофа) – высшая точка, блистательный апогей земного пророка и гения, обдуваемого ветрами искушений, потрясений и свободы.

Не боялся смерти и прямо смотрел в лицо нависающей угрозе… Да, он не безгрешен. Поэтому нужно поторопиться. Ещё есть шанс попасть в Рай. Достаточно вещего сна накануне смерти и капельки слезы Натальи, ее трогательного нежного взгляда. Прощального. И она поможет ему в этом. Будет рядом как Мадонна. «Мадонна поэта Пушкина», скитальца по миру с русскою душой.

Испытывая тяжкие боли, сдерживает стенания, чтобы не тревожить жену и друзей, благословляет детей, вызывает своею исповедью слезы умиления у старца – духовника.

В последние минуты жизни жена кормила его из своих рук, приникая лицом к челу умирающего мужа, он ел морошку, гладил ее по голове и говорил ясно: «Ах, как это хорошо»… агония была мгновенной, чуть внятно прошептал: «Прощайте, прощайте», – и тихо уснул навсегда… как и «слепец хиосский», умер странником.

Последние слова Пушкина, записанные Жуковским, «слова высшей точности»: («Кончена жизнь». «Жизнь кончена!»):

Потрясенный Жуковский писал:

«…Когда все ушли, я сел перед ним и долго один смотрел ему в лицо… Никогда на лице его не видел я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли… Таков был конец нашего Пушкина»

Три слова из Онегина, три страшных слова, но сколько силы и значения они несли:

Ну что ж? Убит!

Пушкин в грядущем не сгинул. Так и остался в нем, с лирой воздушной, легкой и стилем выверенным, строгим и мудрым.

Его поэзии не к лицу были кружева, пудра и румяна.

Он воспринимал жизнь как невольное сожительство Веры и Знания, как дуалистическим сбор всеядных Иерусалима и Афин, а потому наполнял емкость жизни страстью, драмой и трагедией. Он переносил на свои страницы куски этого ристалища, как их преподносила жизнь, ничего не смазывая, не причесывая и не сглаживая. Не стесняясь, тут же, на страницах, плакал и восхищался, бичевал и весело хохотал, любил и негодовал, клялся и отрекался: то поляна, вся в цветах и солнце, то вдруг лунный свет, сгустившийся и вместо росы упавший на траву и листья. Солнечный луч среди зимы, маячок в ночи и во всех стихах – свидание с Богом, Раем, таким безбрежным, бесконечным, безопасным:

Душе настало пробужденье
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье
Как гений чистой красоты
И сердце бьется в упоенье
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье
И жизнь, и слезы, и любовь

* * *

Он умел читателя заставить трепетать перед Красотой мира, ощущать его безмерность, его величие, и – он же проникает в глубь человека, и потому заставляет читателя прислушиваться к голосу внутри самого себя, ощутить себя частью «божественного» замысла, подхваченного потом Тютчевым «Пусть в горнем Олимпе блаженствуют боги – бессмертье их чуждо труда и тревоги».

Он учил понять мир и понять самого себя:

И мысли в голове волнуются в отваге,
И рифмы легкие навстречу им бегут,
И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,
Минута – и стихи свободно потекут.

Строки Шиллера: «Мироздания не конченое дело». Так оно и есть: для Пушкина мир природы и мир людей – всегда был весь динамика, весь становление, весь движение:

***

Поэзия Пушкина сеет добро каждой строчкой, каждым словом. И наше сердце растет в этом упражнении добра, становясь более милосердным, утонченным, менее эгоистическим личным аппаратом.

Вместе с поэтом будем продираться сквозь дебри действительности, находит себе дорогу среди заросших невежеством тропинок знаний. Взбираться на горные кручи истории, чтобы распознать прошлого пути и рассеять мрак будущего: «Анархии с хаосом мы супротив…». При этом соблюдая три жизненных правила; если вы не сделаете шаг вперед – вы не сдвинетесь с места; если вы не спросите -вы не получите ответ; если вы не попробуете – вы не добьетесь цели: