Пластун

– Чего, хлопче, пасмурен? Девка не дает, чтоль?

Споткнувшись, Иван недовольно уставился на появившегося перед ним человека. Затем узнав того, снял шапку:

– Здоровы будьте, дядько Василь.

Пожилой хромоногий Василий, раб богатого турецкого купца, знал практически всех невольников-христиан в Кафе. Он вечно шлялся по базарам, болтат без умолку, собирая и разнося по городу все последние новости и сплетни. Матвей знал его давно, но недолюбливал за длинный язык. Ивану он тоже не особенно нравился, но вида юноша не подавал и при встречах всегда был с ним вежлив.

– Зачастил, вижу, ты к басурману Юсуфу. Дела чтоль важные у твоего татарина с ним? – маленькие глазки Василия весело щурились, щербатый рот обнажил в улыбке гнилые зубы.

– Так, дела судейские, дядько Василь… – Иван совсем не горел желанием разговаривать с кем бы то ни было, тем более с этим неприятным типом.

Но отделаться от того оказалось непросто. Схватив парня за рукав, Василий затащил его в ближайшую чайхану. Заказав зеленый ароматный чай и халву, он принялся расспрашивать Ивана о его жизни в доме Али-Мустафы, работе и так далее. Юноша отвечал коротко, стараясь не показывать своего недовольства этой беседой.

– Да, живётся тебе, Ванюшка, неплохо у твоего басурмана. – Василий с хрустом раскусил кусочек халвы. – Работку маешь белую, одет как пан, молод, красен… небось и веру нашу, православную, позабыл уж?

Иван резко отставил чашку с чаем. Светлая дымящаяся жидкость плеснув, зелёным пятном расплылась на подоле его халата.

Кто такой этот щербатый чёрт, что задаёт такие вопросы, в душу лезет?! Одет, как пан… Да, Али-Мустафа, как и его отец, полагал что одежда слуг отражает положение их хозяина. Поэтому рабы в доме судьи были, по татарским меркам, одеты неплохо. А Иван – даже богато. Это была заслуга Гульнары-ханум, пилившей постоянно мужа, что стыдно ей, жене такого уважаемого в Кафе человека, ходить по базарам в сопровождении слуги-оборванца, это было преувеличением. Иван, как и все слуги, носил опрятный синий халат, чёрные шаровары и небольшую суконную шапочку. Но Али-Мустафа подумав, согласился с доводами жены. Теперь в атласном бухарском халате, в сапогах из красного сафяна и аккуратной белой чалме. Иван походил на кого угодно, но только не на бесправного раба. Одежду эту впрочем, ему разрешалось надевать только для сопровождения госпожи на рынок или при посещении уважаемых клиентов кади.

Ну а вера… Не много, но были такие из невольников-христиан, что переходили в мусульманство. Это поощрялось шариатскими законами, и было выгодно – мусульманин не мог быть рабом мусульманина. Приняв магометанство и став свободными, такие люди получали помощь в организации своего дела – торговли, ремесленничества, могли заводить семьи. И скоро из бывших украинцев, русских, поляков, литовцев превращались в татар и турок, теряя свою национальную принадлежность. Но для своих соотечественников они навсегда становились изменниками веры и предателями родной земли.

Многие владельцы христианских рабов насильно заставляли их принимать ислам. Покойный Саид-Нура своих слуг не трогал. Но его набожный сын, похоже, имел такие виды в отношении Ивана. Каждый день Али-Мустафа заставлял долдонить парня мусульманские молитвы и читать Коран, растолковывая ему значение основных сур священной книги. Возможно, что судья надеялся таким образом просветить светочем «истинной» веры душу своего юного раба.

Иван покорно выполнял всё, что требовал от него хозяин, но менять веру и не думал. Вечером, перед сном, шептал юноша слова «Отче наш», осеняя себя крестным знамением. И проплывали тогда перед взором образы далёкой родины, милое лицо рано умершей матери, тихая речка Ворскла с возвышавшейся на пригорке церковью.

Злость сдавила грудь, и больше всего захотелось Ивану швырнуть кусок халвы в ненавистную рожу своего собеседника, но привитое с молодых ногтей уважение к старшим удержало его:

– Я, дядько, веры своей не менял, как некоторые. И вообще, мне пора. Благодарственную за угощение.

– Ну-ну, не обижайся, Вань. – Зачастил Василий, выскочив за ним из чайханы. – Чего там, мы же христиане! Держаться надоть нам друг за дружку на земле сей клятой…

Отделавшись наконец от него, Иван заторопился домой. Злость уже прошла и осталось только недоумение – … чего дядьке Василию было надо? Никогда особо не дружил, мужик сей с Матвеем и тем более с ним, юнцом безусым…

Покачивая озадаченно головой, Иван поднялся в кабинет хозяина. Поклонившись, передал судье содержимое сумки Алли-Мустафа с обычным угрюмо-недовольным выражением лица, просмотрел бумаги, пересчитал деньги и жестом отпустил Ивана. Облегчённо вздохнув, тот вышел в коридор и наткнулся на рабыню-калмычку.

– Ванна, идёшь к ханум! – прошептала служанка и юркнула в сторону женской половины.

Шмыгнув носом, юноша покосился настороженно на дверь-занавес кабинета и осторожно направился за калмычкой. Ну а хозяйке-то, что от него нужно? Что за день сегодня…

Гульнара-ханум сидела на маленьком пуфике перед большим венецианским зеркалом. Иссиня-чёрные волосы её, тёмной волной спадали на обнажённые плечи. Красивым черепаховым гребнем, рабыня расчёсывала бережно шелковистые пряди. Одетая в лёгкие шаровары и едва прикрывавшую груди накидку, жена судьи была прекрасна. Поражённый этим завораживающим зрелищем, Иван замер посреди комнаты, забыв даже поприветствовать хозяйку.

– Чего стал, как столб? Подойди ближе, Ива-анн.

От этого томного «Ива-анн» у юноши пробежала дрожь по телу и колени подкосились. С трудом переставляя непослушные ноги, Иван приблизился к хозяйке. Из глубины зеркала глянули на него удлинённые с поволокой глаза молодой женщины. Стараясь не смотреть на её стройное полуобнажённое тело, Иван поклонился.

– Ну, заплатил уважаемый Юсур-паша? И сколько?

– Я не могу сказать, хозяин запретил. Вы же знаете…

Гульнара быстро обернулась, и волосы её разошлись веером, оголив плечи. Изящная ладонь турчанки тронула руку юноши:

– Но ты же мне друг, Ива-анн? Ты же знаешь, что я не подведу тебя… ну так, сколько заплатил Юсуф?

От этого прикосновения лоб Ивана покрыла испарина. Не открывая глаз от ложбинки между её нежными грудьми, еле ворочая непослушным языком, он произнёс:

– Триста динаров, прекрасная госпожа…

Гульнара рассмеялась, сверкнув жемчужно-белыми зубками… Вскочив, она как маленькая девочка закружилась напротив юноши…

– Рахмат, Ива-анн! В следующую пятницу получишь от меня подарок, а то твоя рубашка уже затёрлась здесь… – её маленькие пальчики коснулись воротника и слегка прошлись по шее… парня.

Окончательно добитый таким вниманием хозяйки, Иван вышел из женской половины, ничего не видя перед собой. В библиотеке он сидел некоторое время за письменным столиком, тупо глядя на разложенные на нём бумаги. Надо было работать-переписывать судейские тексты, а перед глазами стояло прекрасное лицо Гульнары-ханум! Разум туманил тёрпкий запах её духов, а тело всё ещё ощущало прикосновения руки турчанки…

Что за наваждение! Может, и прав был старый сельский священник, отец Макарий, говоривший, что красота женская – не от Бога? Что так Диавол отвращает через них нестойкие мужские души? И скандал опять будет в доме из-за денег. И может влететь от хозяина…

Иван сильно сжал обеими руками пылающую голову. Всё, надо работать, козаче! Дело есть прежде всего, как говаривал дядько Матвей…

Глава 7

Оборванные, изнурённые мужчины и женщины спотыкаясь, поднимались на корабль. Узкий длинный трап скрипел и прогибался под их ногами. Турецкие матросы, лениво покрикивая, тычками и пинками загоняли людей в трюм. Капитан, сложив руки на толстом животе, стоял на корме, удовлетворённо наблюдая за погрузкой «живого товара». На причале стражники-татары, дико визжа, лупили рабов плетьми, подгоняя их ближе к трапу. Несколько сот невольников теснилось на старой деревянной пристани. Плач, проклятья, молитвы на русском, украинском, польском языках далеко разошлись над пагтом…

Иван хмуро глядел на происходящее. Сейчас ему было не до любоманиями красотами моря. Казалось, уже давно можно было привыкнуть к зрелищам людских страданий здесь. Десятки невольничьих рынков находились только в одной Кифе. Ежедневно турецкие корабли увозили в далёкие края тысячи рабов-христиан, но не мог Иван смириться с этим! Образ убитого деда, соседей, страшный путь до Крыма вставали тогда перед ним, и ненависть заполняла сердце.

Тяжело вздохнув, юноша направился было прочь от причала, но детский плачь остановил его.

С подкативших высоких телег-арб, стражники снимали детей и сгоняли их в тесную группу. Все мальчики, курносые и белобрысые, в длинных полотняных рубахах и босиком. По виду – из московских земель. Высокий рыжебородый турок ярком халате, с ятаганом за поясом, тщательно пересчитывал детей, отмечая каждого на куске бумаги.

Вот оно что! Это ещё хуже, чем просто рабство: Иван с горечью смотрел на детишек, которых стражники, оттеснив других невольников, повели на корабль.

Христианские мальчики тоже оставляли один из главных источников дохода крымчаков. Их раздадут по турецким семьям, обратят в мусульманство. А затем, уже подросших, забывших свой язык и веру, сделают отборными, безжалостными воинами султана – янычарами. И будут они, потом всю жизнь сеять смерть и разорения во славу великой Османской империи. Матвей много рассказывал об этом Ивану, да и он сам насмотрелся уже всего здесь…

– Вона, хлопче! Забирают, поганые, кровинушек православных!

Иван вздрогнул от неожиданности. Щербата физиономия Василия возникла из толпы. Коротко поздоровавшись, юноша направился прочь от причала. Василий тащился позади, говоря что-то о проклятых басурманах. Не слушая, Иван быстро шагал вперёд, так что старику пришлось буквально бежать за ним. На площади он всё же догнал парня.

– Погодь, Вань, не спеши… – пот градом катился по морщинистому лицу Василия, дыхание его прервалось.

– что такое, дядько Василь? Некогда мне, забот много маю…

– Выдь вечерком к мечети у базара. Люди хотят погутарить с тобой.

– Что за люди? О чём говорить? – быстро спросил юноша, но Василий, отпустив его, исчез в толпе так же внезапно, как и появился.

Раздумывая об этом, Иван вошёл во двор дома и тут же все посторонние мысли вылетели у него из головы.

Разъярённый Али-Мустафа, держа в руках какие-то бумаги, орал во всю глотку на Матвея. Тот, понурив голову, молча стоял, перед хозяином.

– Старый осёл! Гяур дранный! Что мне до твоих глаз, чтоб они повылазили! Это что?! Сколько пергамента перепортил, скотина! – Алли-Мустафа наотмашь ударил Матвея по лицу скрученными в трубку свитками.