Последний отзыв
По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
Способ изучения узоров снежинок на дворовых котах. Короткие рассказы
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
В ножички. Короткие рассказы
Владимир Липилин
Все, что ты придумал, сочинил о местности, оказывается потом чем-то весьма приблизительным. А уж родина вообще такова, что тут нельзя обобщать ничего даже в пределах одной географической точки. В каждой так называемой «дыре», обязательно случатся люди, которые думают, любят, и делают что-то по-настоящему.
В ножички
Короткие рассказы
Владимир Липилин
© Владимир Липилин, 2017
ISBN 978-5-4485-3984-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Способ изучения узоров снежинок на дворовых котах
Вышел в сад подышать. А там дети… Поймали кота и не отпускают.
Вначале кот делал вид, что безмерно рад им. Трещал, как летом вентилятор. Дети восторженно шептались и приникали к нему, будто хотели препарировать. Будто искали, где сделать надрез.
Кот заволновался, он-то думал, будут кормить, но не получив хотя бы дохлой крысы, стал вырываться и ругаться кошачьим матом.
– Эй, – крикнул я им, – зачем животину мучаете?
– Мы не мучим, – дерзко сказали они. – Мы снежинки разглядываем. Они на нем не тают.
Я подошел. Снежинки сыпались редкие и падали на лоб коту, на усы и за шиворот. При этом светило солнце. И так каждая из них играла, так каждая уникальна была и узорчата, что страшно было дышать.
Кот, между тем, негодовал и подпустил в голос драной мартовской хрипотцы.
– Что ж ты за упырь такой, – сказал я. – Потерпеть не может. Мы ж тебе не хвост поджигаем.
– А это мысль, – сказал восьмилетний Димка.
– Даже не думай, – говорю.
Все замолчали и кот вроде как притих.
– Я могу чёрного поймать, – сказал Димка, – на нем еще прикольней видно будет.
Мы отпустили этого кота и пошли за следующим. А снежинки сыпались и сыпались. И солнце, между прочим, светило.
Мама увидела в окно, а когда я вернулся, спросила:
– Сколько, говоришь, тебе лет?
А на реках мёрзнут лунки
Поезд идёт на запад. В географическом понимании это в корне неверно, но для людей, едущих в этом поезде, всё, что за Уралом – запад или вообще «материк».
В поезде мущщины. Класс – который давно не принято учитывать ни в каком информационном поле. Работяги, золотодобытчики, газовщики. Я знаю людей, которых всего лишь упоминание об этом классе натурально бесит. Но тем не менее они есть. И кулаки у них такие, убедительные, что ли. По полведра.
Мущщины ведут гнилые разговоры. Красуются. Человек по природе страшный понтовщик, если не осаживать.
Есть, впрочем, рефлексирующие.
– Да после десятого года мир стал дико меняться и изменился. И время скакнуло прямо на глазах, то ли действие генной еды дошло и человек мутировал, то ли зависть душит, всем хочется быть голубых кровей.
– Да с такими кровями ща тоже навалом, – бубнит, не умещаясь на второй полке, тип, весь в наколках цветных.
– Братцы, я вам скажу, что реальности ее вообще нет. То как ты относишься к тому, че тебя окружает и есть реальность. Вот все такие: уё-мое уж сколько лет не чувствую Новый год. А ты чё, в детском саду, что ли, незамутненный, что ли? Не, милый, ты крылья говнецом своим невольно или от лени измазал, теперь продирайся к тому ощущению. Делай чё-то.
– Ага, я помню, мне бабка читала из писания, – совсем не в тему вещает еще один, – что дьявол он из окошка придет. И старухи на всякие праздники святые – то ветками берез окна защищали, то еще чем. А он, сука, не через то окно. Его-то окошечко виндоус называется.
Все кривят рты. Даже засыпающий.
К вечеру разговоры становятся рваными. Дополняются храпом, сопением.
– Мам, мам, а я стих придумала, – говорит с боковой полки девочка. И пытается на запотевшем окне, как на айпаде раздвинуть, сделать покрупней заоконное.
Мама уже цыкнула пробочкой от полторашки, а стакан, запрошенный у проводницы вежливо, все не идет.
– Мам, мам, стих, говорю, придумала, – девочка гонит каплю по стеклу.
– Да отстань. Ходит тут, ходит, жопой водит, – маме не нравятся красивые проводницы.
Мужик через купе не старый ещё, крепкий, который всю дорогу маялся тем, что вот «учинили тряхомудье, добропорядочному человеку покурить негде», диктует кому-то адрес.
– Заезжай. Баня, два коня, свиньи, овцы, пруд свой. Кроликов штук, наверно, шисят. Сношаюцааа! – последнее он выговаривает с таким придаханьем и таким нагромождением эмоций, как, пожалуй чеховский дядя Ваня выдавал о небе, которое когда-нибудь будет в алмазах.
Путь здесь еще не сделали «бархатным» и колеса отстукивают.
Мальчик лет двух идет от туалета и шлёпает себя по пузу резинкой от чистых колготок, сзади мама с горшком.
Мальчик не выговаривает шипящие, вместо «ш» и ««ж он произносит «ф».
И кричит на весь вагон, наполовину уже спящий.
– А теперь, давай фыкаладку.
У мамы счастье зашкаливает. Мы все как дети.
– Это за что же, – улыбается она.
– Нууу. Я ф молодец. Я ф покакал! – кричит он.
Ночь. Мужик, у которого кролики, выходит на станции. Сколько ни странствуй, но к этим вот звукам не привыкнешь никогда, они сладко ломят сердце. Когда поезд стоит в ночи. А через динамики дежурная и какой-нибудь бригадир дефектоскопистов переговариваются, умножая эхо. А потом этот лёгонький стук по крышкам букс —тук-тук.
Владимир Липилин
Все, что ты придумал, сочинил о местности, оказывается потом чем-то весьма приблизительным. А уж родина вообще такова, что тут нельзя обобщать ничего даже в пределах одной географической точки. В каждой так называемой «дыре», обязательно случатся люди, которые думают, любят, и делают что-то по-настоящему.
В ножички
Короткие рассказы
Владимир Липилин
© Владимир Липилин, 2017
ISBN 978-5-4485-3984-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Способ изучения узоров снежинок на дворовых котах
Вышел в сад подышать. А там дети… Поймали кота и не отпускают.
Вначале кот делал вид, что безмерно рад им. Трещал, как летом вентилятор. Дети восторженно шептались и приникали к нему, будто хотели препарировать. Будто искали, где сделать надрез.
Кот заволновался, он-то думал, будут кормить, но не получив хотя бы дохлой крысы, стал вырываться и ругаться кошачьим матом.
– Эй, – крикнул я им, – зачем животину мучаете?
– Мы не мучим, – дерзко сказали они. – Мы снежинки разглядываем. Они на нем не тают.
Я подошел. Снежинки сыпались редкие и падали на лоб коту, на усы и за шиворот. При этом светило солнце. И так каждая из них играла, так каждая уникальна была и узорчата, что страшно было дышать.
Кот, между тем, негодовал и подпустил в голос драной мартовской хрипотцы.
– Что ж ты за упырь такой, – сказал я. – Потерпеть не может. Мы ж тебе не хвост поджигаем.
– А это мысль, – сказал восьмилетний Димка.
– Даже не думай, – говорю.
Все замолчали и кот вроде как притих.
– Я могу чёрного поймать, – сказал Димка, – на нем еще прикольней видно будет.
Мы отпустили этого кота и пошли за следующим. А снежинки сыпались и сыпались. И солнце, между прочим, светило.
Мама увидела в окно, а когда я вернулся, спросила:
– Сколько, говоришь, тебе лет?
А на реках мёрзнут лунки
Поезд идёт на запад. В географическом понимании это в корне неверно, но для людей, едущих в этом поезде, всё, что за Уралом – запад или вообще «материк».
В поезде мущщины. Класс – который давно не принято учитывать ни в каком информационном поле. Работяги, золотодобытчики, газовщики. Я знаю людей, которых всего лишь упоминание об этом классе натурально бесит. Но тем не менее они есть. И кулаки у них такие, убедительные, что ли. По полведра.
Мущщины ведут гнилые разговоры. Красуются. Человек по природе страшный понтовщик, если не осаживать.
Есть, впрочем, рефлексирующие.
– Да после десятого года мир стал дико меняться и изменился. И время скакнуло прямо на глазах, то ли действие генной еды дошло и человек мутировал, то ли зависть душит, всем хочется быть голубых кровей.
– Да с такими кровями ща тоже навалом, – бубнит, не умещаясь на второй полке, тип, весь в наколках цветных.
– Братцы, я вам скажу, что реальности ее вообще нет. То как ты относишься к тому, че тебя окружает и есть реальность. Вот все такие: уё-мое уж сколько лет не чувствую Новый год. А ты чё, в детском саду, что ли, незамутненный, что ли? Не, милый, ты крылья говнецом своим невольно или от лени измазал, теперь продирайся к тому ощущению. Делай чё-то.
– Ага, я помню, мне бабка читала из писания, – совсем не в тему вещает еще один, – что дьявол он из окошка придет. И старухи на всякие праздники святые – то ветками берез окна защищали, то еще чем. А он, сука, не через то окно. Его-то окошечко виндоус называется.
Все кривят рты. Даже засыпающий.
К вечеру разговоры становятся рваными. Дополняются храпом, сопением.
– Мам, мам, а я стих придумала, – говорит с боковой полки девочка. И пытается на запотевшем окне, как на айпаде раздвинуть, сделать покрупней заоконное.
Мама уже цыкнула пробочкой от полторашки, а стакан, запрошенный у проводницы вежливо, все не идет.
– Мам, мам, стих, говорю, придумала, – девочка гонит каплю по стеклу.
– Да отстань. Ходит тут, ходит, жопой водит, – маме не нравятся красивые проводницы.
Мужик через купе не старый ещё, крепкий, который всю дорогу маялся тем, что вот «учинили тряхомудье, добропорядочному человеку покурить негде», диктует кому-то адрес.
– Заезжай. Баня, два коня, свиньи, овцы, пруд свой. Кроликов штук, наверно, шисят. Сношаюцааа! – последнее он выговаривает с таким придаханьем и таким нагромождением эмоций, как, пожалуй чеховский дядя Ваня выдавал о небе, которое когда-нибудь будет в алмазах.
Путь здесь еще не сделали «бархатным» и колеса отстукивают.
Мальчик лет двух идет от туалета и шлёпает себя по пузу резинкой от чистых колготок, сзади мама с горшком.
Мальчик не выговаривает шипящие, вместо «ш» и ««ж он произносит «ф».
И кричит на весь вагон, наполовину уже спящий.
– А теперь, давай фыкаладку.
У мамы счастье зашкаливает. Мы все как дети.
– Это за что же, – улыбается она.
– Нууу. Я ф молодец. Я ф покакал! – кричит он.
Ночь. Мужик, у которого кролики, выходит на станции. Сколько ни странствуй, но к этим вот звукам не привыкнешь никогда, они сладко ломят сердце. Когда поезд стоит в ночи. А через динамики дежурная и какой-нибудь бригадир дефектоскопистов переговариваются, умножая эхо. А потом этот лёгонький стук по крышкам букс —тук-тук.
