Бусы из плодов шиповника

И я уже в который раз успел пожалеть о том, что через два дня мне улетать.

– А вы, Игорь, любите мою сестру? – судя по всему, опьянев чуть больше нас, серьезно спросила Лариса.

– Лариска! Перестань болтать всякую ерунду! – одернула сестру Галина.

Хотя по ее беглому взгляду, брошенному в мою сторону, было видно, что и ей хотелось бы знать ответ на этот вопрос, как говорится, из первых уст, и не письменно, а вживую.

– А это не ерунда, – серьезно и важно проговорила Лариса, отвечая сестре и, словно неразумному ребенку, втолковывая прописные истины. – Это, можно сказать, самое главное в любых человеческих отношениях. Итак, – обернулась она теперь уже ко мне, ваш ответ, сэр?

– Да, Лариса, – негромко ответил я. – Я очень люблю твою сестру. Но не знаю точно, как она ко мне, и ко всему этому относится.

Я увидел, как щеки у Галины после моих слов порозовели.

– За это надо выпить! – предложила Лариса и потянулась к бутылке с коньяком.

– Тебе уже хватит, пьянь малолетняя! – строго одернула ее Галина. – Иди лучше домой готовить ужин к приходу с работы твоего любимого Сереженьки и его родителей. Тем более, – продолжила она уже с некоторой хитрецой, – что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, не так ли? – перевела она взгляд с сестры на меня.

– Не знаю. Не уверен, – ответил я. – Скорее всего, настоящее чувство – это все-таки нечто большее, чем то, которое является как бы благодарностью за хорошую еду. Хотя и еда, конечно, тоже имеет значение…

Я не успел закончить свою мысль, дальнейшего развития которой, впрочем, не знал, как услышал строгий окрик Галины, снова обращенный к сестре:

– Я тебе сказала, хватит!

Она изъяла из рук Ларисы бутылку с коньяком, поставив ее на столе рядом с собой.

– Такой тост хороший, за любовь! А ты, вредина, не даешь за это выпить.

– Дома с мужем пей или не пей, сколько тебе вздумается. А здесь все – баста! А то тот же твой Сереженька упрекнет меня потом, что я из-за неприязни к нему намеренно споила его юную жену. Иди домой, Лариска.

– И пойду, – капризно надула губки Лариса, и было немного странно, что с трех малюсеньких рюмочек коньяка она так опьянела. – А вы тут, – мстительно продолжила она, – оставайтесь вдвоем, как вам этого хочется. – И вдруг, озорно подмигнув мне совсем не хмельным глазом, пока этого не видела Галина, сказала: – А проверить, кто как к кому относится, кстати, очень легко. Мы вот в сентябре с отцом ездили в Германию, так там есть такой обычай. Молодой человек (Вы же, надеюсь, еще считаете себя молодым, – уточнила она, – хотя вам уже, кажется, лет двадцать семь? Такой возраст ей, наверное, представлялся уже очень солидным.) дарит своей любимой девушке цветущий кактус. И это означает, что он делает ей официальное предложение, на которое та обязана ответить конкретно: «Да» или «Нет».

– Иди уж, знаток германских обычаев, – миролюбиво произнесла Галина, чуть подтолкнув сестру в спину, и выходя вместе с ней в прихожую.

– Я вам, Игорь, потом покажу, – продолжила Лариса, обернувшись ко мне, тоже вставшему из-за стола, чтобы выйти проводить ее, – где у нас тут такие кактусы продаются.

– Спасибо, Лариса, – ответил я ей.

– Пока! – надев цигейковую шубку, весело сказала Лариса нам обоим и чмокнула в щеку, сначала Галину, а потом, секунду помедлив, и меня. И снова хитро подмигнула мне: дескать, не журись, все будет хорошо! И по ее трезвому взгляду я окончательно понял, что она совсем не пьяна, а просто дурачится.

– Совсем пить не умеет, – осуждающе проговорила Галина, когда мы, проводив Ларису, вернулись к столу. – И выпила-то всего ничего.

– А мне кажется, что она просто дурачилась, – вступился я за младшую сестру Галины.

– И туда же, советы дает, – продолжила Галина, будто не заметив моей примирительной реплики по поводу своей младшей сестры, – как взрослая. А вот в институты ни она, ни муженек ейный, – проговорила она на сибирский манер не поступили, тем не менее при всем своем уме. Зато свадьбу какую справили! Три дня весь Серпухов качало. А тут еще, того гляди, детки пойдут. И уж не до институтов обоим будет. Так и останется «Сереженька» (чувствовалось, что Галина недолюбливала за что-то Ларисиного мужа, которого та именно так и называла) электриком, а Лариска – секретаршей. Впрочем, – уже более лояльно произнесла Галина, – она ходит на подготовительные курсы. Собирается на следующий год еще раз попытаться поступить в мединститут. Может, и поступит, – без какой-либо уверенности, впрочем, произнесла Галина. – Да и в армию ее муженька могут вот-вот забрать, – закончила она.

– Ладно, что мы все о пустом говорим, – внезапно прервала свой монолог Галина. – Сами уже взросленькие. Пусть сами в своих делах и разбираются. Правда ведь? – улыбнулась она.

– Правда, – согласился я, согретый теплом ее улыбки. – Но ведь и ты не так уж намного старше Ларисы? Года на три, наверное? – уточнил я.

– На четыре! – с вызовом ответила Галина. И я тоже не сразу в университет, на биофак, поступила. Мы же все по разным гарнизонам с отцом мотались, по Забайкалью. Не до институтов было. Но замуж я пока не собираюсь, – все в том же тоне продолжила она.

– Совсем не собираешься? Или все-таки пока? – вновь уточнил я.

– Давай не будем обо мне, – как-то вдруг устало попросила Галина. – Расскажи лучше о себе, как твои дела?

– Да все вроде бы нормально, – ответил я. – Как в стихотворении «солдатские письма» одного моего знакомого поэта, из его сборника «Два года», тем более что ты только что упомянула об армии: «Служба идет нормально. Иногда я так устаю, что забываю увидеть тебя во сне…»

– Красиво сказано, – задумчиво проговорила Галина. – Чьи это стихи?

– Анатолия Кобенкова, моего доброго приятеля, – решил подмазаться я к чужой славе.

– Он из Иркутска?

– Нет, из Ангарска. Мы с ним живем недалеко друг от друга. И эту свою книжку «Два года» он мне подписал и подарил совсем недавно.

– А ты, Игорь, случаем, стихи не пишешь? – поинтересовалась Галина.

– Пишу, – не стал я врать, – но так хорошо, как у Толи, у меня не получается.

– Жаль, – грустно произнесла Галина. – Красивые слова для женщины много значат… – Она ненадолго замолчала, а затем продолжила: – Еще по рюмочке, – кивнув на бутылку с коньяком, спросила она, – или хватит?

– Давай выпьем. Знаешь, для меня с самого детства этот близкий период предновогодья, когда наступает последний понедельник, вторник, среда и так далее, всегда являлся и является до сих пор чем-то таким таинственным, волшебным, что ли. Может быть, и даже, скорее всего, именно от этого – от предчувствия чудес, которых непременно каждый ожидает от Нового года. И эту последнюю неделю перед Новым годом я всегда любил и люблю до сих пор гораздо больше, чем сам Новый год. Который обычно ни чьи ожидания, как правило, не оправдывает. Да и солянка у тебя такая отменная, что грех не выпить под такую закуску.

– Мое фирменное блюдо, – не без гордости ответила Галина, разливая нам коньяк в маленькие хрустальные рюмочки. – Правда, остыла уже, наверное, но подогревать не буду, неохота. Да и коньяк хорош сам по себе, – добавили она. – Мой отец всегда берет именно этот, дагестанский. Он и там успел послужить. И с мамой нашей там познакомился. Это от нее у меня такие густые черные волосы. Так вот, – снова переключилась она на коньяк, – отец говорит, что его еще не научились подделывать, как, скажем, армянский или грузинский. А пять звездочек ему напоминают, опять же с его слов, о службе в Дагестане, где он был еще молодым, свободным, беззаботным капитаном. Ему друзья его оттуда и присылают каждый раз к Новому году.

– А это ничего, что мы его коньяк пьем? – поинтересовался я.

– Ничего. У него еще есть, – спокойно ответила Галина, и спросила: – Так за что выпьем?

– Давай за нас с тобой, – предложил я. – Чтобы все у нас было хорошо. И так, как нам этого хочется.

– А разве так бывает? – усомнилась она.

– Не знаю. Но попытаться-то можно, – ответил я.

– Ну, давай, – поддержала Галина, чокнувшись со мной.

И мы с удовольствием выпили по нескольку небольших глотков этого прекрасного солнечного напитка, рождающего в душе радость, тепло и стремление жить, закусив дольками лимона, посыпанного сахаром, а потом уж вкуснейшей солянкой…

– Чай, кофе? – через какое-то время спросила Галина. И весело улыбнувшись, добавила: – Или потанцуем?

– Давай лучше прогуляемся, – предложил я. – А то мы и так, по-моему, нагрузились едой до ватерлинии. А за окном, смотри, какой идет пушистый, сказочный снежок. И как тихо-тихо опускаются на землю мохнатые снежинки.

– Давай погуляем, – согласилась Галина. – Посуду только помою. А ты пока иди одевайся…

По белому, тихому, почти уже предвечернему городу, с нечасто встречаемыми прохожими, мы сначала прошли мимо какого-то холма, с остатками на нем бывшего, с белыми стенами, храма, видимого из окон Галининой квартиры, больше похожего отчего-то на крепость на холме. А вскоре, миновав эти белые и темные меж них глазницы бывших окон, дошли до торговых одноэтажных рядов, вытянувшихся небольшим квадратом на не очень большой площади, вокруг которой, окольцевав торговые ряды, по влажной черноте асфальта на небольшой скорости, будто не проезжали, а медленно проплывали в свете фар и разноцветных фонарей, блестящие машины. И в свете их фар сказочно и быстро, в отличие от медленно спадающего, словно штора в замедленной киносъемке, снега, кружились, словно обезумев от собственного веселья и беззаботности, крупные, с мохнатыми «ресницами» снежинки. И отчего-то казавшийся мне разноцветным свет фар проплывающих мимо машин напоминал новогодние конфетти.

И так было спокойно, тихо на душе, И совсем не тяготило молчание, изредка прерываемое отдельными фразами.