Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

Наконец молчание нарушил Кунтувдей:

– Нечего стоять! Моя выступай в сторожу…

– Хорошо, хан, поезжай, – согласился Игорь. – Но теперь изменим направление – поедем к речке Хирии… Туда в лютые зимы, при бескормице, половцы всегда пригоняют свои стада и табуны. Может, мы их там и застукаем…

2

Конные разъезды Кунтувдея оторвались от головного полка вёрст на десять, веером рассыпались по широкому терновнику. Последние два дня шёл тёплый весенний дождь, снег стал рыхлым, серо-жёлтым, лёд на речках потемнел, в долинах и оврагах зажурчали ручьи, а на лугах по колено коням стояла вода.

Хан уже хотел поворачивать назад, но тут к нему примчался на взмыленном коне десятник Аяп. Скинул с круглой лысой головы заячий малахай, поклонился и доложил:

– Великий хан, половцы!

– Где?

– За горой. В долине их кочевье, стоят вежи и табуны бродят… Нас не заметили.

– Много их?

– Может, три сотни веж, а может, и пять.

– Где твои люди? Они не вспугнут ненароком половецкую сторожу?

– Нет. Я приказал отойти и затаиться в овраге… Там за старшего остался мой сын Кун, он хотя и молод, но хитрый, уже опытный воин, не подведёт!

– Хорошо, Аяп, езжай к своему десятку и зорко следи. Если посчастливится, получишь двойную добычу… Да скажи сотнику Аббазу, чтобы поставил в засаду сотню.

– Благодарю тебя, хан, – расплылся в радостной улыбке десятник. – Посчастливится нам, посчастливится!

Кунтувдей сразу же послал гонцов к стороже, чтобы дальше не шла и не спугнула половцев, а к Игорю – чтобы быстрее подтягивалась основная рать.

Оставив под надёжной охраной обоз, Игорь велел дружинникам и воинам пересесть на свежих запасных коней и быстро повёл их к речке Хирии. Он обрадовался, что предчувствие его не обмануло. Большая орда или малая встретилась – это не важно. Скорее всего, что небольшая. Но если её погромить, взять полон, то слава разойдётся по всей Русской земле, а в Половецкой будет плач и стон великий. И Кончак поймёт, что это расплата за его нападение на Дмитров.

Русская рать растянулась по челу[44 - По челу – здесь: по фронту.] на несколько поприщ. Игорь решил окружить половцев со всех сторон и прижать их к реке.

Атаку начал Кунтувдей. Его сотни вместе с полком князя Всеволода внезапно появились на холмах, что высились вдоль речной долины, и с гиком и свистом помчались вниз, где чернели половецкие вежи.

В долине послышались отчаянные крики. Вопили женщины, верещали дети. Мужчины торопливо запрягали коней, другие прыгали в сёдла и выстраивались боевым строем, чтобы взять в сабли неожиданных нападающих.

Но когда вслед за чёрными клобуками и дружиной трубчевцев и курян на холмах показались дружины Игоря, Святослава, Владимира и Всеволода Чермного, половцы поняли, что единственное их спасение – в бегстве. Кто успел запрячь коней, те погнали их напрямую через речку, несмотря на то что лёд уже покрылся водой. Другие суетились, торопились, но, так и не успев запрячь, бросали на произвол всё: вежи, коней, скотину, одежду, брали на руки малых детей и бежали кто куда. А отряд всадников, оголив сабли, галопом помчался вдоль берега на юг, надеясь прорвать правое крыло росичей.

Игорь остановился с сотней охраны на большом пригорке. Отсюда было хорошо видно всё половецкое кочевье. Воины Кунтувдея и Всеволода Трубчевского уже догнали беглецов, рубили их мечами, кололи копьями.

Вопли и гвалт зависли над долиной. Многие вежи, что первыми помчались через реку, проваливались. Лишь немногим удалось выбраться на берег. Запряжённые кони испуганно и с болью ржали, барахтаясь в тёмной холодной воде, копытами ломали лёд, топили людей и сами тонули.

Кое-где по берегу вспыхивали кровавые стычки, но быстро гасли: половцев было значительно меньше, и чёрные клобуки вырубали всех, кто оказывал сопротивление. Давняя родовая ненависть пылала здесь с особой силой.

Русичи сдерживали руку: полон нужен живой, а не мёртвый. За него можно выменять не одну сотню русских бранцев-пленников.

Видя, как лютуют чёрные клобуки, Игорь подозвал Ждана:

– Мчись к Кунтувдею и Кулдюру, скажи, чтоб прекратили побоище! Пусть лучше глянут вправо – там для них, кажись, есть дело. Две или три сотни половецких всадников вот-вот вырвутся из мешка!

Ждан пришпорил коня и стрелой помчался в долину.

3

Десятник Аяп с сыном Куном, сидя в сёдлах, неотрывно следил из-за деревьев, как внизу, у основания холма и по затопленному водой лугу, в отчаянии мечутся, ища спасения, детские, женские и мужские фигуры.

Их сотня стоит на горе, в небольшой роще, в засаде, и ждёт знака сотника Аббаза. Сотник, пригнувшись, сидит на коне впереди всех. Его цепкий взгляд окидывает всю долину сразу. Что на каждый момент там происходит? Пора уже вводить сотню в дело или нет?

Ничто особенно не привлекает его внимания: ни те вежи, каким посчастливилось перебраться на ту сторону речки, ни те, что застряли среди проломленного льда, ни разрозненные группы половцев, продолжающих оказывать сопротивление, ни женщины с детьми, которых русские воины тянут в полон, ни даже табуны коней и стада скотины, что разбредаются во все стороны… Привлекает его внимание лишь значительный отряд всадников, что, избежав боя с превосходящими силами чёрных клобуков, скачет по берегу на юг.

Их замечает и Аяп:

– Ого, сколько их хлынуло! Многовато для нашей сотни!

Сотник Аббаз, не поворачивая головы, ответил на это:

– Много или нет, а ударить мы должны! Иначе хан снесёт нам головы! – и, выхватив саблю, резко крикнул: – Вперёд! За мной!

Сотня перевалила через гребень холма и, набирая скорость, понеслась по склону наперерез половцам.

Свистел рассекаемый саблями воздух, гудела земля, хрипели кони, натужно кричали и улюлюкали воины. Аяп всю жизнь сидел в седле, прекрасно владел саблей и давно привык ко всему этому. Но сегодня он вдруг почувствовал, как холодная волна прокатилась по сердцу и опустилась в ноги. С чего бы это? За себя Аяп не боялся. Прожил на свете уже пятьдесят лет! Редко кому выпадает такое счастье. Боялся за Куна, своего младшего. Двое старших уже сложили головы в боях с такими же половцами. Неужели такая судьба ждёт и младшего? Неужели именно здесь?

Он скосил глаза на сына. Кун не видит отца, смотрит прямо вперёд. Какой же он красивый! Чистое матовое лицо раскраснелось и пышет здоровьем, брови чёрные, зубы – как снег… «Боже! – молится в мыслях Аяп. – Если тебе нужно взять кого-то из моей семьи, то возьми меня!»

Оба вражеских отряда столкнулись на полном скаку. Закрутилось, завихрилось перед глазами старого Аяпа быстротечное кровавое побоище. Крики воинов, ржание коней, топот копыт, звон сабель, хрипы и проклятья раненых и умирающих… Не успел он опомниться, как увидел, что многие его сородичи, обливая горячей кровью притоптанный весенний снег, лежат на земле, а его сына два половца на арканах тянут за собой. И чтобы не упасть из седла, Кун пришпоривает своего коня и мчится рядом с ними в поле… Отчаяние перехватило горло Аяпа. Знал он, как половцы жестоко расправляются с полонёнными торками, берендеями и чёрными клобуками, которые изменили степной вольнице и ради спокойной и сытой жизни поддались русским князьям. «Как же они станут издеваться над Куном!.. Бедный мой мальчик!» – думает Аяп и рвёт повода, бьёт плашмя саблей по крупу коня и мчится вслед за сыном, чтобы отбить его, вызволить. Не смотрит, что делается у него за спиной, всё ему теперь нипочём. Одна мысль ведёт его – догнать Куна, отбить или самому погибнуть!

Оглянись он тогда, то увидел бы, что половцы смяли сотню Аббаза и мчатся следом за ним. Догоняют его. Но он это понял лишь тогда, когда вдруг очутился между половецкими конями и чьи-то сильные руки подхватили его под локти, вывернули правую руку так, что сабля выскочила из неё на снег, когда туловище его обвил крепкий аркан. Понял и ужаснулся: «Пропали мы с Куном оба навеки!»

Он хотел оглянуться, чтобы увидеть, далеко ли свои, но тут его стукнули копьём по голове:

– Не вертись, собака!

4

Остатки разбитых родов хана Туглия бежали с Хирии до верховьев Орели. В вежах стоял крик и плач: не найти в них ни одной семьи, где не было бы больших или малых утрат. Суровые, почернелые от горя воины зло поглядывали на Аяпа и Куна. Была бы их воля – давно бы растерзали этих предательских псов, что переметнулись на службу к киевскому князю! Но хан Туглий запретил убивать их. Везёт в подарок самому Кончаку.

Он зол на всех: на себя – за то, что неосмотрительно отстал от Кончака и остался дозимовать на урусском пограничье, больше-де подножного корма для скотины и коней; на урусов и чёрных клобуков; на погоду и болезни, что начали в последнее время донимать его немолодое тело. Его большая ошибка – в том, что он стал кошем[45 - Кош – военный лагерь, обоз, место расположения кочевников.] близко к земле урусов, – привела к потере старшей жены и зятя. И это бы ещё ничего по сравнению с другими: его кибиткам посчастливилось перескочить Хирию, и почти вся многочисленная семья спаслась. Но род… род!.. Какие страшные утраты он понёс! Сколько людей погибло, а сколько в полон попало!.. Что он скажет Кончаку?

Туглий медленно бредёт к своей халабуде и представляет, как станет ругать его великий хан, как будет издеваться над ним. Хорошо хоть, двух полонённых схватили – пусть Кончак потешится: это же не урусы, которых у самого хана достаточно, а родовичи-степняки!.. С них Кончак любит с живых кожу сдирать!..

Хан отклоняет кожаный, подшитый войлоком полог юрты, которая занимает весь настил длинных и широких саней, и влезает в её тёмное и тёплое нутро. Эту ночь можно поспать под боком у младшей жены – красивой и своенравной полонянки – уруски Насти. Эту ночь можно поспать, так как все беды и все напасти, кажется, остались на берегах несчастливой для него реки Хирии. Ускакали от неё далеко, и нет причин подниматься затемно, чтобы стремглав бежать дальше.

Он ложится на мягкое ложе, вымощенное урусскими подушками, укрывается кожухом и протягивает руку, чтобы обнять жену. Но та брезгливо отталкивает её плечом и сбрасывает с себя.

– Отстань! Не лезь! – бурчит недовольно. – Напустил холода в юрту, да и сам холодный, как жаба! Спи себе и мне не мешай спать. Уже три ночи не смыкала глаз!..