Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

Князь Игорь. Витязи червлёных щитов
Владимир Кириллович Малик

Классическая библиотека приключений и научной фантастики
Известный писатель, лауреат премии Леси Украинки, автор целой серии увлекательнейших исторических романов воспроизводит драматические события, произошедшие на Руси в ХII веке. Писатель представляет картину кровопролитных схваток и среди них такую, каких ещё не видано было на Руси, – полный разгром всей воинской силы целого княжества на Каяле. Автор детально описывает сам поход Игоря, бои на речках Сюурлий и Каяле, поражение северских войск, плен и бегство князя из плена. Строго придерживаясь исторических фактов, Малик создает живые, яркие образы реальных персонажей и вымышленных героев. Это рассказ о самоотверженной борьбе русских богатырей с дикими ордами, о прекрасных людях, о настоящей дружбе, о преданности родной земле.

Владимир Кириллович Малик

Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

Роман

© Малик В. К., наследники, 2018

© Доронин В., Цветков Е., перевод, наследники, 2018

© ЗАО «Центрполиграф», 2018

© Художественное оформление серии, ЗАО «Центрполиграф», 2018

Русичи великая поля чръленыя щиты прегородиша!

    Слово о полку Игореве

Глава первая

1

Месяц февраль года 1184-го выдался на Посулье, как и по всем русским и половецким землям, снежным и суровым. Реки и озёра сковало прочным ледяным панцирем; под толстым покровом ослепительного белого снега лежали степи мёртвые, безмолвные, а сосновые боры, дубовые и берёзовые рощи, освещённые белёсым солнцем, казалось, дремали в холодном, тихом сне.

Лишь звери да птицы нарушали иногда эту застывшую морозную тишину… То вдали на горизонте загудит мёрзлая земля под копытами тарпанов, которые, вздымая снеговые вихри, мчатся неведомо куда, то послышится из глубокого оврага волчий вой, или вдруг с голубого неба со свистом ринется вниз на добычу остроглазый сокол.

Вот в такой морозный солнечный день по заснеженной равнине, что раскинулась между реками Хоролом и Сулой, медленно ехали на запад, из Половецкой земли в Русскую, два всадника – старый и молодой. Оба в латаных, ношеных-переношеных, но тёплых – шерстью внутрь и наружу – половецких кожухах до колен, в мохнатых бараньих шапках и стоптанных чириках из овчины, подшитых грубым войлоком. Их кони были худые, измученные и из последних сил, едва волоча ноги, брели по глубокому снегу.

Один из всадников, что постарше, седобородый, тяжело дышал. Он то и дело хватался за грудь и натужно закатывался хриплым кашлем. Младший ехал рядом и бережно поддерживал своего спутника, чтобы тот не упал с коня. А когда тот начинал задыхаться и закатывал глаза, шептал в отчаянии:

– Погоди, отче, не помирай!.. Скоро-скоро Сула… А на той стороне – Русская земля… Там уже свои люди, не дадут пропасть… Доберёмся до дому… На Сейм…

Когда старшему становилось немного легче, он вялой рукой сбрасывал с бороды иней, с натугой горестно отвечал:

– До дому, говоришь?… Не доберусь уже я до дому… Чувствую, как в груди печёт и холодеют ноги… Клятые половецкие степи все соки высосали… Три года неволи, мытарств, голода да побоев, сам видишь, дали себя знать!.. Ведь был я, как дуб, крепок, а стал словно высохшая былинка… Тоска сердце источила, как железо – ржа… По спалённой хате, по зарубленным деткам малым… По нашей матери, где-то в басурманском полоне безутешно проливающей слёзы, и, если жива, по Насте – сестрице твоей, которая, как говорят, наложницей стала у поганина…[1 - Поганин (от лат. poganus – языческий) – язычник.] Один ты у меня остался, Жданко… Ведь без вести пропал Поганин (от лат. poganus – языческий) – язычник. братец твой Иван… Одна моя надежда – ты… Ты должон добраться на землю родную, пустить свои корни… Чтобы род наш не перевёлся…

Ждан испуганно глянул на отца, в голосе которого звучали страдание и обречённость. Сказал нарочито бодрым голосом:

– Вместе доберёмся, отче! Вместе!.. Вот вскоре и Лубен или Ромен… Или выйдем на какой другой городок на Суле… Там обогреемся, подкормимся – и дальше в путь. До дому!

Отец не ответил, только уныло покачал головой и опять схватился за грудь, забился, затрясся в кашле, и Ждан сильнее прижал к себе его локоть. Стал понукать усталых коней.

Зимний день короток. Солнце быстро опускалось за далёкий багровый горизонт. А Сулы всё не видно и не видно. Неужели ещё одну ужасную студёную ночь доведётся провести в снеговом сугробе? Но выдержит ли отец?…

Юноша поднялся на стременах. Воспалёнными глазами напряжённо всмотрелся в морозную дымку. Лицо его, измождённое и тёмное, задубело на холодном солнце и жгучих морозных ветрах. Русая поросль на щеках и подбородке от инея и снега казалась почти седой.

Он напряг зрение, надеясь на высоком правом берегу Сулы высмотреть крепость или хотя бы какое-нибудь жильё. Но только слепит солнце, бьющее прямо в лицо, и острые кристаллики снега высекают из глаз слёзы. Впереди всё мерцает, играет радужными цветами. Небо сливается с землёй. Ничего не видать!..

В сердце юноши закралась смертельная тревога. Неужели сбились с пути? От Хорола до Сулы вёрст тридцать. Пора бы уже выйти им на окраинное порубежье! А его всё нет и нет… Ждан тяжело вздохнул: есть отчего прийти в отчаяние!..

Сегодня десятый день их побега из далёкой Половецкой земли. Перед внутренним взором Ждана проплывают события последних трёх лет, когда на Посемье напала орда хана Кзы. Половцы[2 - Половцами наши предки называли кипчаков – тюркоязычные племена, которые кочевали в степи (поле) между Волгой и Дунаем.] разоряли, опустошали сёла – старых и малых убивали, а взрослых угоняли в неволю.

Им с отцом посчастливилось: они оказались вместе в кочевье половца Секен-бея. А вот мать и сестру с ними разлучили и погнали куда-то дальше. Жизнь подневольная – хуже собачьей. У кого дома остался кто-то из состоятельных родичей, тех выкупили. У них же не было ни родичей, ни достатка, и их некому было выкупать. Они стали рабами навечно. Пасли табуны коней, отары овец, стада верблюдов и другой скотины, обрабатывали бахчи бея, заготавливали на зиму дрова, шили одежду и обувь, чинили вежи[3 - Вежа – половецкая юрта на возу или санях, кибитка.], валяли войлок, вымачивали шкуры и выполняли десятки других работ. И всё это время, где бы ни были и что бы ни делали, думали о побеге.

Конечно, убегать легче летом, когда тепло и когда каждый кустик тебя спрячет и пустит переночевать. Но летом стража с пленников не спускала глаз, а в голой степи, что разделяла Половецкую и Русскую земли, постоянно рыскала конная сторожа, которая охраняла половецкое пограничье от нападения русских князей и вылавливала беглецов. Многие несчастливцы попадали в их руки, и тогда им выкалывали или выжигали один глаз, отрезали ухо или раскалённым железом ставили на щеке тамгу[4 - Тамга – тавро, клеймо, родовой знак.].

Вот почему они решили не рисковать летом. Надёжнее бежать зимой. Когда завоют метели и степь занесёт снегом, когда ударят морозы, и половцы ослабляют внимание, а порой и совсем не стерегут невольников. Кто, мол, отважится бежать в скованную ледяным панцирем заснеженную пустыню? Сделаешь всего несколько шагов – и следы мигом выдадут тебя. А смельчака в пути поджидают и лютые морозы, и голод, и волчьи стаи. Да и половецкие разъезды легко могут заметить… Поэтому почти не бывало такого, чтобы кто-нибудь убежал зимой.

К побегу готовились долго и старательно: сэкономили и запасли харчей, починили одежду и обувь, раздобыли две тёплые кошмы[5 - Кошма – войлок, толстое одеяло из него.], чтобы спать в снегу, насушили трут для разжигания огня, выбрали в табуне, за которым долго приглядывали, самых выносливых лошадей и однажды ночью, когда разыгралась метель, тронулись в путь. Снег сразу замёл следы, и, никем не замеченные, они помчались по берегу реки, а под утро перемахнули по льду на другую сторону. Там, в поросшей лесом низине, пустили пастись лошадей, которые, как и их дикие родичи тарпаны, умели добывать себе корм зимой из-под снега, разгребая его копытами. Беглецы немного подремали в сугробе, закутавшись по половецкому обычаю в кошму, а потом снова поспешили в дальний путь.

Пять суток не утихала вьюга – занесла все следы, все степные стёжки-дорожки. Ехать стало тяжело. Кони начали терять силы. Плелись еле-еле. Зато ни погони, ни случайной встречи с половецким разъездом. И в сердцах беглецов укрепилась надежда на спасение.

Если бы только не болезнь отца!

Позади трёхлетние мытарства и суровые испытания последних дней. Но зато впереди вот-вот должны показаться окраинные земли Руси… Там свои люди, там спасение!

Ждан вдруг увидел, как отец резко покачнулся и медленно начал клониться к шее коня.

– Отче, держись, родимый! – крикнул встревоженно. Быстро заговорил, убеждая не только его, но и себя: – Уже совсем близко! Там вот будет и лес, и широкая долина! А за нею – холмы… Наверно, скоро Сула… Ещё малость – и мы выйдем к жилью! Крепись, отче! Ещё немного осталось…

Отец едва поднял голову. На сына невидяще смотрели кроваво-красные, мутные глаза. Чёрные, запёкшиеся губы с жадностью хватали морозный воздух, а окоченевшие от холода руки выпустили поводья и судорожно мяли кожух возле сердца.

Ждану стало страшно: неужели помирает?

Он в отчаянии снова взглянул вперёд и тут неожиданно для самого себя действительно увидел и заметённый снегом лес, и речную долину, и холмистый противоположный берег, что показался в предвечерней дымке.

– Отче! Сула! – воскликнул громко и хлестнул коней.

Вскоре они въехали в лес и по широкой прогалине начали спускаться к берегу. Вокруг, под снежными шапками, стояли тёмные деревья и разлапистые кусты. Из-под них наползали густые сумерки. Наступал вечер.

Ждан подумал с досадой: «Нет, на ту сторону не успеть. Да и есть ли там поблизости какое-никакое селение или городок? Опять, наверно, придётся – в который раз – ночевать в снежной постели…»

Не о себе он беспокоился. Хотя и холодно – переспит. А отец? Ему сейчас необходима тёплая хата, горячая пища…

Понурив головы, устало шагали кони, стрекотала, порхая с ветки на ветку, сорока, а Ждан судорожно искал выход, но ничего придумать не мог. Решил лишь одно: вечером не переправляться через широкую речную пойму, где легко можно провалиться в незамёрзшую полынью, а дождаться утра. Значит, нужно искать безветренное место, разложить костёр и хотя бы отогреть отца.

Вдруг его взгляд остановился на большом сугробе снега, из которого торчал дуплистый осиновый комель. Неужели охотничье зимовье? Он потянул повод влево и остановился на опушке перед полузанесённой снегом землянкой. Всё ещё не веря неожиданной удаче, он стремительно спрыгнул с коня, разгрёб руками снег около дверцы и открыл её. Протиснулся внутрь. Здесь давно никто не жил. Пахло сыростью. Деревянные стены и потолок покрыты изморозью. Посреди землянки, как раз под дымником, чернел выложенный из дикого камня очаг, на котором стоял закопчённый горшок. Вдоль стен виднелись широкие лавки из грубо отёсанных горбылей.

Ждан вышел наружу.

– Отче, слезай! Ведь это – зимовник! Сейчас разожжём огонь, согреемся, чего-нибудь сварим! – Голос радостно звенел.

Но отец уже не мог сам сойти с коня. Ждан взял его на руки, внёс в землянку, расстелил кошму на лавке, положил на неё больного.