Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

– Ой-бой! Я вижу, смелость до сих пор не покинула тебя! Но теперь ты снова невольник, раб!

– Теперь мне всё равно… Вы убьёте меня?

Кончак усмехнулся. Из-под покрытых инеем усов блеснули крепкие белые зубы. Эта усмешка немного скрасила твёрдое, суровое лицо.

– Нет, не убьём. Для чего убивать? Мы ещё не ступили на Урусскую землю, а уже взяли тебя в добычу. Это хорошая примета!.. Ты был пленником хана Кзы, теперь будешь моим!.. А вот если попробуешь снова бежать, тогда я прикажу ослепить тебя или казнить. Понял?

– Понял.

– Сейчас тебе дадут свежего коня, а то своих вы так загнали, что они годятся только на мясо… В походе будешь при мне: толмачом, помогать повару, приглядывать за конями. Станешь хорошо служить – получишь достаточно еды, начнёшь хитрить – будешь битым!

В знак того, что и эти слова дошли до него, Ждан кивнул. И тут же по молчаливому знаку хана молодой курт[10 - Курт – волк, волками назывались охранники хана.] подвёл пленнику коня и пристроился рядом.

По широкой поляне орда двинулась к Суле и по льду перешла её.

Первой жертвой стало небольшое сельцо, спрятанное между лесами в пологой долине. Орда быстро обошла его с двух сторон, окружила, ни одной живой душе не удалось спастись.

Кончак и Туглий со своими свитами остановились на возвышенности и наблюдали, как воины врывались в хаты, выводили из них испуганных людей и тут же одних убивали, а других – девушек, юношей, молодых мужчин – связывали десятками, чтобы отправить под стражей в Половеччину. Но таких было значительно меньше. Большинство жителей погибли под саблями напавших.

– Так мы всех перебьём! – воскликнул Туглий, глядя, как лютуют воины. – Разве не лучше потащить всех в полон, чтобы потом получить выгоду? Тогда мы смогли бы заставить переяславского князя Владимира Глебовича хорошенько потрясти мошной!

Кончак думал иначе. Он пренебрежительно глянул на спутника и с ожесточением бросил:

– Пусть убивают! Это я так приказал! Слишком много этих урусов расплодилось!.. Я поклялся Тенгрихану, что уничтожу, вытопчу всю Переяславскую землю до Десны и Сейма, а Киевскую – до самой Лыбеди! Эти земли должны принадлежать кипчакским родам! Здесь они будут ставить свои юрты, выпасать табуны. Мы твёрдо станем на обоих берегах Днепра до самого Киева, и я своим копьём застучу в его Золотые ворота! Тсе-тсе!

Ждан слышал эти ужасные слова, слышал женские вопли, детский плач, крики и проклятья мужчин, рёв скотины, треск и зловещий вой огня, и неудержимая дрожь трясла всё его тело. Эх, если б имел он в руке меч или копье, то, не раздумывая, всадил бы в широкую спину хана!

Когда закончилась свирепая расправа над мирными жителями села, когда всё в долине занялось огнём и несколько десятков всадников погнали полонённых, табуны скота и навьюченных всяким добром коней на восток, Кончак поднялся на стременах и прокричал:

– Вперёд! На Дмитров! Ромен обойдём – пускай до поры до времени остаётся позади нас… Он нам сейчас не опасен… Сожжём все поселения между Роменом и Дмитровом – роменцы сами сдадутся или подохнут с голоду!.. Вперёд! И никого не жалеть! Жечь и убивать – это приказываю вам я, хан Кончак, сын Атрака, внук великого Шарукана!..

И он горделиво расправил широкие плечи, ударил плетью коня и первым помчался на север, где белели чистые, не тронутые ни человеческой ногой, ни копытами коней снега…

3

Огненным смерчем промчались половцы по Среднему Посулью. Они опустошили до конца села и сожгли их. После этого осадили Дмитров – большой город, расположенный на рубеже Переяславской и Новгород-Северской земель. Кончак надеялся взять его с ходу, но дмитровцы успели закрыть ворота, заложить в их проушины крепкие дубовые балки, а стены облили водой, и они на морозе покрылись гладким, как стекло, льдом.

Кончак распорядился готовить штурмовые лестницы. Но они без надёжной опоры скользили по льду, прогибались под грузом многих тел, даже трескались. Защитники Дмитрова, оснащённые деревянными двурожными вилами, легко сдвигали их в сторону или просто отталкивали назад. И лестницы с грохотом падали на мёрзлую землю, насмерть разбивая тех, кто по ним лез. Кончак лютовал. Окружённый телохранителями, стоял поодаль и злобным взглядом окидывал город, не желающий ему сдаваться.

– Спалить его! – воскликнул, осенённый новой злобной мыслью. – Закидать горящими стрелами! Выкурить урусов из их гнёзд!

Сотни огненных факелов понеслись через заборола[11 - Забороло, заборола – верхняя часть городских стен, защищённая деревянными или каменными щитами. Сами эти щиты, прикрывающие воинов и защитников стен от стрел при осаде.] на городище. Казалось, ничто теперь его не спасёт. Однако покрытые толстым слоем снега и льда соломенные и камышовые крыши никак не хотели загораться.

– Ну что ж, – сказал Кончак, – тогда заморю их голодом! Я заставлю их сначала есть собак и кошек!

Миновала неделя. Дмитров мужественно держался и не думал сдаваться. Кончак разорял окрестные села, а награбленные богатства и пленённых с охраной отправлял в свои земли.

Сам он жил в просторной хате дмитровского попа неподалёку от города. Вставал рано, завтракал и шёл к войску, осаждающему крепость. Повсюду ходил и выискивал всё новые и новые возможности, как бы взять её. Но все, что ни придумывал, оказывалось напрасным, и он, замёрзший и злой, возвращался перед вечером, яростно проклиная и мороз, и глубокие снега, и урусов, что не хотели сдаваться, и своих воинов, которые, по его мнению, не проявляли должного рвения и умения воевать так, как надо.

Как-то, в особо мрачном настроении, он обратился к пленнику, который ему, Кончаку, чем-то понравился и постоянно находился при нём:

– Ждан, ты урус, ты знаешь свой народ и обычаи лучше меня. Скажи, как взять эту проклятую крепость, и я не только отпущу тебя на волю, но и так одарю тебя, что хватит на всю жизнь!

Ждану теперь были поручены всякие домашние работы – топить печи, носить воду, помогать повару-половцу мыть посуду или рубить дрова.

Но на заманчивое, казалось бы, предложение Ждан только пожал плечами.

Однажды пригнали большую партию полонённых, которых Кончак должен был справедливо, по его разумению, поделить между своими родами. Несчастные жались друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Среди них выделялся мужчина лет сорока пяти. Он был без шапки, без верхней одежды, в одной рубахе, на ногах – непривычные для славянина половецкие стоптанные чирики; окладистая борода и волосы взлохмачены, покрыты инеем, левый глаз заплыл синяком, на разбитой губе запеклась кровь. Он дрожал от холода, как сухой лист. Ночной мороз, безусловно, доконает его! Да и дотянет ли он до ночи?

Сколько раз ни проходил по двору Ждан, то с охапкой дров, то ещё по какой надобности, каждый раз сжималось сердце: замерзает человек, на глазах погибает!

И он отважился: проскользнул в каморку, где у попа была кладовая, а теперь ханский повар стал полновластным хозяином и куда посылал иногда юношу то за одним, то за другим, снял с жердины старый потёртый кожух, не приглянувшийся половцам, такую же шапку-бирку[12 - Бирка – шкурка ягнёнка, смушка. Смушковая шапка.]. Быстро вытащил из сундука стоптанные, но ещё целые сапоги, завязал всё это в старую рясу и, выбрав момент, когда стража не могла его заметить, проскользнул к гурьбе пленников и ткнул узел бородачу в руки:

– Одевайся, а не то замёрзнешь!

Невольники быстро их обступили, чтобы не видела стража. Старик натянул на себя кожух, шапку, разорвал на онучи рясу, обулся.

– С-спасиб-бо, хлопец, – не сказал, а отстучал зубами. – Ты кто будешь?

– Меня Жданом кличут.

– А меня Самуилом… – и замолк.

На подворье в сопровождении нескольких беев и хана Туглия въехал Кончак. Он замёрз и был гневен. Видимо, ещё один штурм Дмитрова потерпел неудачу.

Конюшие придержали его коня. Хан тяжело спрыгнул на землю и, опустив голову, ни на кого не глядя, направился к хате. Но вдруг из гурьбы пленников навстречу ему выступил Самуил и преградил дорогу.

– Х-хан Кончак! Х-хан К-Кончак! – процокал зубами и низко поклонился. – Дозволь слово молвить!

Кончак злобно взглянул на него, но остановился.

– Ты кто?

– Я киевский к-купец… Самуил… Н-не узнаешь?… В позапрошлом году я привозил т-товары в твою з-землю, хан… На Тор…[13 - Тор – река, на которой находилось стойбище Кончака.] И никто никогда меня н-не трогал… В-ведь купцов нигде не трогают… А тут твои люди разграбили мой обоз, с которым я шёл в Северскую землю, возчиков перебили, товары и коней забрали, а меня разули, раздели и сюда притянули на аркане.

Кончак, видимо, не всё понял, наморщил лоб, выпятил подбородок. Заметив Ждана, кинул ему нетерпеливо:

– Что говорит этот урус? Чего он хочет от меня?

Ждан быстро перевёл.

Кончак с любопытством глянул на купца.

– А и вправду, мне твоё лицо припоминается… Погоди, погоди… Это у тебя мои дочери покупали монисты, мыло, льняное полотно и разное узорочье?[14 - Узорочье – здесь: дорогие ткани и женская одежда, украшенная узорами – вышивкой, шитьём золотом и серебром.]

– Так, так, хан, у меня, – обрадовался Самуил. – Такие красавицы… кареокие, чернобровые!

– Я предпочёл бы, чтобы у меня было больше сыновей, – усмехнулся Кончак и, снова помрачнев, добавил: – Я никогда не трогал купцов, даже всегда проявлял к ним доброжелательство. Поэтому я освобождаю тебя из-под стражи и приглашаю к себе на ужин. Вот Ждан проводит… Там и поговорим. Мне нужно тебя кое о чём расспросить…